- Если тебе не нравится, могу поискать что-то другое, - я способен заставить свой голос не срываться, но с каждым днем это все труднее.
Усмехаешься… шепчешь что-то про Черного Жреца, котят и девственниц… Доволен… Не понимаешь, что Жрецы – это страшно. Не понимаешь, что только что ты совсем не пошутил – да и список жертв привел далеко не полный… Но твоя улыбка-усмешка стоит любого непонимания.
Дежурная сальная шутка, едкая подколка – и я заставляю себя исчезнуть – хватит. Любой яд нужно потреблять малыми дозами. А ты, несомненно, мой яд.
Все чаще ловлю себя на мысли, что я хочу обратно. К Хозяину. Туда, где не будет вас.
- оОо –
Внутри бьется тугой ледяной ком. Сбежал. Я могу лишь догадываться, почему это случилось – но, впрочем, не думаю, что сильно ошибаюсь. Его юность, та память, которую он утратил, не могла не содержать сведений обо мне. Нет, не так.
О Радесе.
Пусть, он вспомнил лишь на миг, но… этого было достаточно, я так думаю, чтобы испытать неизбывный ужас любого раба перед Джар-Гредом Империума.
Сознание, отделившись от эмоций, привычно анализирует и систематизирует факты… пока на дне души закипает ядовитым огнем вулкан растрепанных чувств. Почему-почему-почему?! Аргх-х-х!
С разворота впечатываю кулак в стену, по которой тут же расползаются оплавленные трещины. Так. Стоп. Смирить силу… Вдох. Выдох. Ме-е-едленно. Резкое движение бередит ожоги на спине – не хочу их лечить магий. Они заживут сами, и пусть останутся шрамы – на память о моей глупости, о моей слабости.
Ноги сами несут куда-то вглубь и вниз, под город – и только когда оказываюсь возле огромных проемов с видом на Цепи, понимаю, что неосознанно шел в Лечебницу… Зачем? Бередить свои раны? Убедиться, что еще не совсем свихнулся? Я ненормальный… как ты и говорил…
А ты снова колесишь по клинике – интересно, ты хоть иногда сидишь на месте? Не думаю. Вся твоя жизнь – движение, потому что ты – огненный ветер, что разносит пожары по городам и весям. Ты плещешь яростью и бешенством, но смиряешь их в себе, сдерживаешь стальными барьерами воли, и я не могу не восхищаться этим. Сейчас в тебе бьется пульсом стремления не одно – но два сердца.
- Хоук! Ты вовремя. Мне… нужна твоя помощь.
Ты так редко признаёшься в том, что не способен с чем-то совладать в одиночку.
- Снова отступники? Опять вытаскивать? – приподнимаю бровь, прислоняясь плечом к стене. Взрыкиваешь – зло и нетерпеливо, как-то по-звериному – на краткое мгновение мне даже кажется, что зрачки твоих глаз стали вертикальными – и бросаешься вперед так, что по моему телу пробегает предательская дрожь. Поддаться. Подчиниться яростной мощи. Ощутить стальную хватку рук на своем теле…
Твои пальцы уже в который раз сминают мой ворот, притискивая вплотную, и ты выдыхаешь мне в лицо:
- У Мередит родился план Всеобщего Усмирения. Согласно нему всех – ВСЕХ! – магов в Казематах, а впоследствии и по всему миру проведут через обряд.
- И ты хочешь убить Мередит? – в твоих глазах вспыхивают противоречивые чувства. Согласие. Бешенство. Нетерпение.
И, что больнее всего, желание. Душащее, словно ядовитый плющ, липкое, как паутина Имперских Прядильщиц.
- Я. Хочу. Чтобы. Ты. Пошел. Со. Мной. И своими глазами увидел, ЧТО делают с магами в этом, сожги его Архидемон, городе.
- Хорошо. Хорошо, - вскидываю руки – лишь бы подальше от тебя. – Когда?
- Сейчас.
========== Киркволл. Одиночество лириумное, одиночество янтарное ==========
Так бесконечна морская гладь,
Как одиночество мое,
Здесь от себя мне не убежать,
И не забыться сладким сном.
У этой жизни
Нет новых берегов
И ветер рвет остатки парусов
Прикусываю костяшку пальца – воспоминания режут, словно нож масло, кромсают память и чувства. Немилосердно, жестоко, грубо – как ритуальный кинжал распятое на Алтаре тело жертвы.
… - Стой! Ты не должен убивать меня! – во взгляде Старшей Ученицы Магистра паника.
- Почему это?! – а в его голосе рычание пополам с хрипом, - Есть только один человек, которого я хочу убить больше, чем тебя!
Личная месть – я могу это понять. Как могу понять его желание оборвать хотя бы одну из цепей, но… Это такая явная ловушка. И я даже не могу удержать его от того, чтобы он в нее сунулся – иначе придется выдать себя…
Подхожу к Волчонку вплотную, оказываясь в круге света – все время старался мелькать подальше от Адрианны, вне поля ее зрения. Ее голубые глаза распахиваются – невозможно, просто нереально широко, отражая вспышки догорающего магического пламени. Узнала. Я даже не сомневался… Фенрис быстрее – он и не думал, что может узнать еще что-либо, не менее важное, чем сведения о его сестре. Рука растворяется в Тени, ныряя внутрь грудной клетки, чтобы материализоваться уже в глубине тела Ученицы. Глядя прямо в ее гаснущие глаза, одними губами шепчу «To vivere Imperium est…», наблюдая, как рассыпается пеплом пережженная Эльфиком Нить ее жизни. Он встает – ноги подгибаются, руки дрожат…
- Ты хочешь об этом поговорить?
- Нет, чтоб тебя, я не хочу об этом говорить! – он и сам не понимает, что кричит, кричит на новоимперском. И сомневаюсь, что когда-нибудь поймет. Арканум изламывается гулким эхом в полуобрушенных сводах Троп, в которые перешли простые высеченные в скалах пещеры, и сейчас я более всего хочу, чтобы в руке оказалась привычная ладони плеть. Потому что за глупость иногда нужно наказывать самыми суровыми методами – если одна и та же ошибка совершается раз за разом… - Это может быть ловушка! Данариус не мог не знать, что Адрианна знала о сестре! Он не мог не понимать, что она… - на миг задыхается от эмоций и… гаснет. – Кто может коснуться этой силы и не запачкаться? Треклятые маги… Я… мне нужно идти.
В поместье удивительно пусто и гулко – почти как в нижних камерах Цитадели. От сравнения меня передергивает, но… что же теперь, если это правда? Бодан и Сэндал уже ушли спать, матушка, вероятно, тоже… или вновь перебирает портреты-миниатюры, почти беззвучно роняя слезы сожаления…
Самый верхний уровень поместья совершенно пустынен – и сейчас это почему-то самое уютное место во всем здании. От пыли, что поднимается от моих шагов, свербит в носу и щиплет глаза. Если отрешиться от окружающего, можно даже представить, что я научился плакать… ха. Самого себя не обманешь, как ни старайся… Здесь тихо – и из крохотного грязного окна открывается невероятный вид на Залив.
На Стену Древних.
Силуэты Драконов почти уничтожены – люди сделали все, чтобы забыть кровавое прошлое камней в основании города – но в свете заката еще можно разглядеть и Венец Думата, и Цепь Андорала… и даже, если постараться, узор на чешуе Разикаля… а еще – кровавый дождь.
Я до сих пор не могу понять значения этого символа, быть может, потому, что почти все камни – рубины, хризолиты, огневики – те, что прежде, вероятно, изображали капли, сейчас разворованы, и лишь редкие алые искорки мерцают в черноте базальта – там, куда почти невозможно добраться. Странно, что они вообще еще есть – за прошедшие века должны были отыскаться виртуозы скалолазания… но нет. Сияют в растекшемся на полнеба пламени заката жгучими брызгами.
И если это символ Древней магии, которой Боги обучали Правоверных, то почему же их распахнутые крылья словно укрывают землю от этих капель-искр?
Пальцы оставляют чистые полосы на пыльном стекле. Так странно. Это – не мой дом. День за днем и год за годом я осознаю это все четче. Не моя судьба, не моя стезя. Не моя жизнь. Как бы я не пытался, для меня невозможно отстроить что-либо новое на фундаменте из человеческих жертв и некромагических ритуалов.
Да и стоит ли пытаться, если Хозяин рано или поздно решит меня вернуть?
Все чаще я сам себе напоминаю подвешенного в Ничто – когда нет ни единой идеи о том, что будет дальше…
- оОо -
Я прикоснулся к мечтам твоим,
И был недобрым этот миг –
Песком сквозь пальцы мои скользил
Тот мир, что был открыт двоим…
Мы шли навстречу,
Все ускоряя шаг…
Прошли насквозь, друг друга не узнав
Его бьет мелкая злая дрожь – и хочется перехватить ледяные пальцы, согревая дыханием, прикусить перечерченные белизной лириума подушечки, ощущая, как кольнет язык искоркой чистой силы… Пока я еще могу держаться, но уже стискиваю кулаки, смиряя свои желания. А он ярится, поминая всех своих врагов, начиная с Магистра, чтобы спустя несколько вдохов спрятаться в собственной скорлупе из упрямства и одиночества.
И это больно – стоять возле него, выслушивая поток оскорблений всего того, что долгие годы считал своей жизнью… Как бы ни была остра ненависть, Империя часть меня. Гноящаяся рана в душе, но все же – неотъемлемая доля того, что я есть. Слишком многое я отдал ей, чтобы выдрать ее из себя – так, как выдрал он.
И не менее больно – видеть его раздавленным осознанием своего бессилия перед лицом прошлого. Я не умею утешать – не было нужды учиться прежде… впрочем нет, была. Но утешение – это принятие чужой слабости, способ разделить ее, скрасить своей собственной силой. А значит – путь ослабить себя самого. Мог ли я позволить себе это?
Да, мог. Но не стал. Всегда было проще улыбнуться, пожать руку, стиснуть плечо, обнять – но не впускать в сердце. Оставить за околицей чувств. Потому что мне хватило того, что в моем сердце побывал Хозяин, нанеся ту самую рану, которая не исцелилась… да и не исцелится никогда… и брат. Навсегда ушедший к богам брат.
Хватит.
Но почему же сейчас все мое существо рвется навстречу этому беловолосому эльфу с раной едва ли не большей?
Рука тянется к нему против моей воли – и ладонь обжигает ядовитой силой, что течет по рекам лириума, исчертившим смуглую кожу. Ох, Волчонок…Недотрога…
Дыхание прерывается от удара о стену, но это мелочь. Потому что прямо передо мной – огромные, полные боли и непонимания травянисто-зеленые глаза с золотистыми искрами, и хочется стереть яростный оскал поцелуем – глубоким, жадным, пьяным.
Он быстрее меня. Он более открыт, чем я. Даже не знаю, что правильнее. Невысокий, хрупкий, его так сладко стискивать в руках, вжимая всем весом в деревянную обшивку стены.
Его губы пахнут вином, солью и горьким медом, и язык почти немеет от прикосновения к лириуму, что пересекает их сухую, потрескавшуюся кожу едкой белизной. Он… удивительно неловок и пугающе доверчив – всего несколько вздохов, прикусить его осмелевший язычок, и он уже подставляет шею в самом беззащитном из жестов подчинения.
Его доспех – переплетение застежек и крючков, и больше всего хочется содрать его, не считаясь с потерями, но… он – доверился. И я не могу его напугать. Не могу причинить больше боли – хватит с него и той, что он уже испытал. Я ощущаю, что каждое мое прикосновение жжет его плоть, словно каленым железом – и мне хочется медленно растерзать Данариуса. За небрежение в работе. За спесь. За то, что хотел выслужиться, создавая свою Тень таким варварским методом – а ведь Хозяин планировал взять Призраков на вооружение… Быть может, когда-нибудь я попрошу его жизнь у Осциваса – если наберусь смелости, чтобы сделать это. Потому что не будет для меня большего наслаждения, чем, уложив на Алтарь, сторицей вернуть Магистру всю ту боль, что он причинил Волчонку – и продолжает причинять.
Дар всплескивается неровной волной – и это я сделать могу, потому что сейчас сила его направлена не на Фенриса, а на меня, перетягивая в мое тело причиняемые ему клеймами страдания, освобождая его от мучений. Кожу и мышцы обжигает лириумным огнем – всепроникающим, кипучим, и это…согревает. Я слишком давно не отдавался боли, слишком долго загонял самого себя в самые глубокие части сознания. И сейчас освобождение – тоже почти мучительно.
Подхватить его на руки – легче, чем довести за собой до моей спальни. Вырывается, шипит, как недовольный котенок… но подчиняется. Всегда подчиняется. Обученный, воспитанный в традициях Империума… Такой удивительно противоречивый.
Его руки стискивают мои плечи, и ногти едва не пробивают кожу – когда мои губы сжимают край острого ушка. Вздыхает судорожно, жарко, вздрагивает в моих объятиях, выворачивается, заставляя опустить его на пол – что же ты такой упрямый, малыш? Впрочем, это мне в нем больше, чем нравится.
Он выгибается, снова подставляя шею… нет уж. Его ушки куда более заманчивая цель – да и реакция его на ласку куда более… яркая. Главное – не дать ему задуматься над происходящим, не дать отравленному страхом разуму возобладать над желаниями плоти. Прижать-согреть. Заласкать до того, чтобы он забыл то немногое, что еще помнит…
Сдергивает с меня рубашку – сам. Нетерпеливо, жадно впивается губами в плечо, скользит горячим языком по шее – до самого уха, прикусывает кожу, заставляя пробежаться по спине целую армию мурашек, урчит что-то невнятное – да и нет у меня желания разбирать, что именно.
Внутри все кипит – яростью, болью, невыносимым желанием… но все это – лишнее, когда он в моих руках. Потому что единственное, что я могу себе позволить – нежность. Плавящую, тягучую, выворачивающую наизнанку нежность. И он подчиняется – вновь. Подставляет губы под поцелуи, прикрывает свои невозможные глаза, потемневшие до цвета сосновой хвои – и нет сил не коснуться век кончиками пальцев, ласково поглаживая уголки.
Когда мы оказались в постели? Нет ни единого шанса узнать или вспомнить, потому что во всем мире сейчас осталась лишь эта хрупкая фигурка в моих руках, что дрожит от каждого касания моих губ, неловко прихватывает волосы, царапает плечи, когда я прослеживаю языком белоснежный ручеек силы, пересекающий его тело, скользя все ниже.
Его смех – тихий, почти неуловимый, и это – лучшая музыка. Он никогда не смеялся прежде – лишь хмыкал или едко хохотал, но в этом звуке нет ни капли яда, ни грана злости или ненависти – да и откуда бы им взяться? Перехватывает мои руки, облизывает пальцы, ласкает языком – нетерпеливо, жадно, прикусывая подушечки, и я с трудом сминаю, стискиваю в оковах воли собственное желание.
Он возбужден, и на бронзовой головке его члена в мереющем свете камина уже так притягательно мерцает капелька, что выше моих сил - не попробовать его на вкус. Вырывать его стоны, полные наслаждения – что может быть слаще? Скольжу по его плоти губами и языком, заглатывая до горла – и он почти кричит, сминая в пальцах ткань простыней, выгибается невозможно, подается вперед… и в стоне-рыке различаю свое имя.
Хочется стиснуть его в руках – до хруста в ребрах, до хрипа, хочется заломить тонкие кисти, хочется ударить – так, чтобы на коже остался краснеющий след, хочется силой развести в стороны стройные бедра, врываясь в горячую плоть со всей доступной жаждой обладания… Но я, как могу, смиряю Зверя в себе. Не время. Не место. Не тот, кому я могу показать свою суть. Он достоин большего, чем боль – ему хватало ее в жизни.
Мышцы покорно расступаются под поглаживающими их скользкими от масла пальцами – и он почти неуловимо шипит с непривычки. Так легко слизнуть это шипение с его губ – вместе с горячим дыханием, вместе с невольным оскалом – втянуть в отвлекающий поцелуй, пока у меня еще есть силы держаться, пока разбуженный вулкан не взорвался бешенством и желанием окунуть в агонию, пока могу смирить жажду впиться зубами, чтобы ощутить солоновато-медный привкус на языке…
Он – болезненно узкий, и это было бы странно, если бы не то, что он в моей команде уже больше трех лет – а в бегах и вовсе больше шести. Был ли у него хоть кто-то все эти годы? Сомневаюсь. Прости, маленький, но от этой боли никуда не деться… Сцеловываю невольно выступившие слезинки, перехватываю стоны, медлю столько, сколько могу – не сорваться, не разрушить странное, такое неправильное доверие.
Отзывчивый, сладкий – несколько осторожных движений, и он уже обхватывает меня ногами, притягивая к себе. Невольно стонет – и я столь же невольно отвечаю своим стоном. Слишком податливый, абсолютно покорный – монстр во мне беснуется, желая выплеснуть все, что накопилось, и удерживать его все сложнее.