Обеими руками подтягиваю его бедра выше, заставляя изменить позу – и снова подаюсь вперед. Быстрее. Сильнее. Он вскрикивает в голос – и снова смеется, когда я губами ловлю его пальцы, ласкаю языком узкую ладонь, на которой наливаются светом вплавленные в кожу линии живого минерала. Удивительный. Как он может быть таким… разным? Или это – сущность любой Тени? Мне никогда не понять…
Сил сдерживаться уже не остается – и теперь его стоны сливаются в один, на каждом толчке он прогибается, вжимается в меня всей своей кожей, словно желая слиться в одно целое, и у меня нет даже сил, чтобы дотянуться до его напряженной плоти, что трется о мой живот. Пальцы впиваются в мою спину, он снова подставляет горло, запрокидывая голову – и разлив белоснежных волос окрашен в бледное золото сиянием пламени. Всей этой нежности – слишком много. И для меня и для моего зверя. Рычу, прикусываю тонкую кожу возле уголка челюсти, вбиваюсь, уже не сдерживая себя – и он вновь подчиняется. Мучительно сладко. Головокружительно больно.
Сияние клейм – слепит, и кожу на спине опаляет магией. Я чувствую, как подушечки его пальцев выжигают линии поперек лопаток – и эта боль слишком правильная, слишком желанная – и наслаждение взрывается, как нестабильное зелье, снося остатки внутренних барьеров, заставляя полыхнуть мое Проклятие – и его лириум откликается новой вспышкой.
Ловлю протяжный крик губами, позволяя себе скользнуть в кипучую темноту…
- оОо –
Он стоит у камина, глядя в огонь. Не поворачивается – лишь неловкими, дерганными движениями застегивает крепления доспеха.
- Фенрис? Что-то не так? Все было… настолько плохо? – в груди сам собой рождается яростный рык осознания. Удержать. Обхватить, снова свалить на кровать, заставить забыть все те глупости, что явно пришли в его дурную вольнолюбивую голову…
- Нет, дело не в этом… все было нормально.
Ну что, скажи, что я сделал не так? Понимает без слов, улыбается – криво, как-то надломленно, отводит взгляд – на долю мгновения.
- Нет… не так. Было лучше, чем в самых смелых мечтах, - глаза на пару ударов сердца теплеют, но снова оказываются скованы нарочито призванным льдом. Глупый Волчонок. Что он себе придумал?
- А что не так? Только не говори, что это из-за того, что я мужчина.
Мотает головой, снова отворачивается к огню – и я едва различаю его тихие слова:
- Я… начал вспоминать. Прошлую жизнь. Обрывки. Осколки. Этого слишком… много. Все слишком быстро. Я так не могу, Хоук.
Проклятье. Поднимаюсь из вороха простыней, невольно поморщившись – раны на спине ноют, и сейчас это… отвлекает. Вспомнил… нет, невозможно! Ведь тогда он должен сейчас знать, кто я… кем я был…
Или…?
- Прошлую жизнь? Что ты имеешь в виду?
- Я говорил, Хоук. Ритуал… стер мою память, я считал, что навсегда. Но сейчас… Я помню… лица. Слова. На миг все было, как на ладони… и тут же ушло.
Так просто и сложно одновременно…
- Я понимаю, к чему ты клонишь, - губы против воли кривит усмешка. – Что ж, держать не буду. Иди.
- Я… так глупо себя чувствую, - такой растерянный, такой уязвимый. Уходи, малыш. Уходи, пока у меня еще есть силы сдерживать свою боль и ярость. Уходи. – Я…Не стоило нам вообще начинать все это…
Уже у самых дверей, затормозив, но не обернувшись, выдыхает:
- Прости.
Сила взрывается внутри вместе с едва слышным тут хлопком дверей поместья. Мой рык режет повисшую тишину – и пламя в камине взвивается кипучим лиловым столбом.
Проклятье…
- оОо -
Попытаться друг друга найти нелегко.
Пыль въедается в наши глаза глубоко.
И вокруг - только холод и ложный покой.
Посмотри на меня, будь со мной, будь со мной!
Я одинок, ты одинок,
Нам не сделать шаг навстречу друг другу.
Каждый из нас танцует вальс
С собственной тенью по кругу, по кругу.
Авелин и Варрик все понимают без слов. Один быстрый взгляд – и они, подхватив хромающую напуганную девочку с двух сторон, спешно исчезают. Мы стоим друг напротив друга.
Тень и Дух.
В пещерах пахнет плесенью и разлагающейся плотью. Чрезмерно тяжелый и густой воздух, кажется, его можно коснуться, смять в ладонях, словно комок грязи. Ты скользишь напротив меня – слишком ловко для мага, никогда не обучавшегося этому, да и для человека вообще. Царящие здесь зеленоватые сумерки словно обнимают тебя, укутывают – и силуэт смазывается, теряет четкие очертания, рассыпается месивом лазурных осколков. Для того, кто не может ощущать касание Завесы, ты почти невидим. Но не для тех, кто может. Потому что ты – огромное окно в Тень.
- Ты не контролируешь себя. И да, я обращаюсь к тебе, Дух.
- Не смей говорить мне о контроле, смертный! Все, подобные тебе, познают праведный гнев Справедливости!
Усмехаюсь. Как же это… забавно. Он такой непримиримый, такой горячий. Они горят оба – и еще не понятно, чье пламя кого поддерживает… Щурит сияющие глаза, смотрит волком, скалится, как дикий зверь. Впрочем, нет. Волка я уже встретил… если только Флеметт не лгала и не путалась в собственных видениях. Это, стало быть, Разрыв Завесы. Не демон. Не дух. Нечто иное. Большее. Пока нет лишь Берсеркарна… Потому что Варрик на него точно не тянет.
- Посмотри на себя. Захватил тело. Диктуешь свои условия. Лжешь – и ему, и себе. Едва не убил ребенка. Контролируешь, значит?
- Ты не понимаешь! Ты слишком погряз в своей ненависти к тем, кто не похож на тебя , - резкое движение руками – и я с трудом успеваю увернуться от ледяного шипа, но тот оставляет багровую линию на оголенном плече, которую я невольно зажимаю ладонью, ощущая, как по пальцам струится лиловая кровь. Если бы не моя реакция – он прошел бы сквозь сердце… и даже ты ничего не смог бы с этим сделать.
Сияние гаснет, слишком поспешно, избыточно резко – и в теперь янтарных глазах мелькает растерянность и испуг. Вы оба осознали, что все едва не зашло слишком далеко. Наконец-то осознали. Царапина на плече – невероятно малая цена за это понимание.
- Я…О, Создатель… Прости меня…
Ты убегаешь раньше, чем я успеваю тебя остановить – и сердце невольно щемит от нежности. Такой светлый. Такой чистый. Рядом с тобой даже не просыпается то темное и жуткое, что составляет самую сердцевину моей личности, и хочется урчать – предвкушающе, задумчиво, почти… влюбленно.
Хотя… почему «почти»?
Догнать тебя – совсем несложно. Ведь единственное место, куда ты мог отправиться – твое неизменное убежище. А ты вновь мечешься по нему, словно тигр в клетке Королевского зверинца, перебирая всякие мелочи и явно собираясь сбежать. В который уже раз?
Несу какую-то чушь – а сам с трудом заставляю себя оторваться от полного боли и сомнений янтаря усталого взгляда. Бумаги… да плевать мне на бумаги. Я вижу, что ты яришься и хочешь поскорее от меня избавиться… нет уж. Не выйдет. Я смирился с собственным желанием, смирился с тем, что растратил все имеющиеся силы, сражаясь с собой… Хватит.
Но… ты вновь исчезаешь – словно призрак. Нарочно ли? Не знаю.
Зато это очень… показательно.
- оОо –
Два дня. Ты скрывался где-то долгих два дня, пока я то и дело мелькал возле клиники, надеясь тебя застать. Но когда это случается, я… я откровенно теряю дар речи. Потому что ты… умиротворен. Я бы приревновал, если бы не ощущал, что все совсем… не так, как могло бы показаться. Ты с удивительно чистой улыбкой наливаешь молоко в маленькое блюдце – и где только нашел… Твои пальцы уляпаны в чернилах, на мантии – свежезамытые бурые пятна… но ты умиротворен. И мне плевать, как это возможно, и сколько жизней ты отнял, чтобы к этому прийти – главное, что тебе спокойно.
Заметив меня – отшатываешься, как от прокаженного. Это… больно, пожалуй.
- Что ты делаешь?
- А тебе есть до этого дело? – щуришься, скалишься по-звериному, своим телом неосознанно прикрываешь плошку. – Скольких ты успел сдать, пока я… пока меня не было?
- Ты сильно удивишься, если я скажу, что ни одного? – приподнимаю бровь. На твоем лице – смесь удивления и недоверия. Неужели ты действительно считаешь меня таким подонком? Да, видимо, именно таким ты меня и считаешь.
Не стоило этого вообще начинать. Мысль отдается болью – всего несколько дней назад я слышал, как ее озвучивали перечерченные белым губы.
Я уже почти у самого выхода – но мое плечо оказывается стиснуто в стальной хватке тонких перепачканных чернилами пальцев. Нахмурившись, разворачиваюсь. За что ты так со мной? Я не просил. Я…
- Ты меня дразнишь. День за днем. Уже три года ты преследуешь меня во сне, - твои глаза – словно озера жидкого золота. Удивительно светлые. Невероятно глубокие – настолько, что хочется утонуть в них и никогда не пытаться выбраться на берег. – Это… это безумие. И оно закончится катастрофой.
Твои губы пахнут ветром и холодом Тени. Ты, такой мягкий, светлый, уступчивый, сейчас не подчиняешься – но подчиняешь. Бескомпромиссно. На грани жестокости – прикусывая и не давая возможности ответить, перехватываешь руки, заводя их мне за спину.
И я впервые за прошедшие шесть с лишним лет не хочу владеть. Я согласен подчиниться. И ты, похоже, прекрасно это чувствуешь.
- Если сегодня у тебя будет открыто – я приду, - ни капли нежности, лишь нечто, до боли напоминающее приказ. Но почему именно такое обращение заставляет все внутри стиснуться от непереносимого тепла.
- оОо –
Андерс стоял возле двери поместья Амеллов, сжимая кулаки. Его пробивала крупная дрожь от смеси предвкушения и ярости. Этот… Хоук год за годом доводил его до белого каления – и целитель не знал, что ему ответить. А тут, как в насмешку, он… подчинился. Уступил. Подобное было слишком неправильно, и маг не представлял, почему это происходит. И уж точно не мог предположить, к чему приведет.
Дом был погружен в темноту – лишь узкая полоска света, словно указатель, перечерчивала ступени лестницы, ведя к спальне. Целитель, сделав глубокий вдох, поднялся наверх и толкнул чуть приоткрытую створку.
Хоук сидел на подоконнике высокого окна, глядя куда-то вниз, в темноту.
Некоторое время Андерс стоял возле двери, наблюдая за ним – и чувствовал, что с каждым мгновением запутывается все сильнее. Где сейчас был тот непримиримый боец и жестокий ублюдок?
- Справедливость… не одобряет, что я тобой увлекся.
- С чего бы ему это одобрять? – на миг Андерсу показалось, что в этой фразе есть весьма конкретный подтекст, что Хоук знает… хотя, откуда бы?
А еще – именно сейчас, в дрожащем неверном свете камина и в пляске теней он различил то, что должен был понять очень давно – если бы ненависть не застила взор.
Хоук был удивительно… молодым. Быть может, даже моложе самого целителя. Лишь только провалом темноты выделялся взгляд – невероятно-синий, сейчас, однако, казавшийся абсолютно черным.
Слишком юное лицо со слишком старыми и больными глазами.
Это вопиющее несоответствие оказалось заметным только тогда, когда его черты не кривила жестокая усмешка. Андерс хмыкнул, делая шаг вперед.
- оОо –
Я забыл о том, что ты обещал прийти. Просто забыл. В тот вечер нам пришлось тащиться к Порождениям на огонек по заказу Наместника – и в итоге послов Кунари мы так и не вытащили из того дерьма, в которое их угораздило вляпаться, потом еще сутки мы пили в «Висельнике» - и я то и дело ловил на себе твой задумчивый взгляд… потом нас дернуло свалить на Рваный берег по просьбе Авелин…
Я не ждал тебя. Или, быть может, ждал слишком отчаянно. Ты стоишь в дверях, бурчишь что-то про своего духа… а я не могу оторвать взгляда от твоих глаз. Тягучий мед, смешанный с кровью. Темный ривейнский янтарь. Кажется, твои радужки меняют цвет, реагируя на твое настроение, любовь моя. Любовь? Когда ты стал для меня чем-то большим, чем наваждением? Не помню – да и не стоит.
Ты изучаешь меня – долго, пристально, задумчиво. И, словно в ответ на мои мысли, коротко хмыкаешь, протягивая мне руку.
И я принимаю ее – невольно. Ты слишком похож на НЕГО. Каждый твой жест, так или иначе, находит в моей памяти свое отражение – в исполнении Хозяина. Каждое твое слово – это эхо его слов.
Лишь одно позволяет мне разграничить прошлое и настоящее. В твоем голосе нет властности. Холод, боль, жажда, нежность – редко, но мелькающая…но ни капли того, что отличало Осциваса. Ты молчишь – и в этом молчании скрыто больше, чем может показаться в первый момент.
- Я ненавижу тебя, – но взгляд, полный боли и тоски, не лжет. В тебе давно нет ненависти – лишь непонимание. Мы – две песчинки в жерновах мироздания. Быть может – станем пылью. Быть может – сломаем всю систему. Не нам решать, не нам судить.
Ты удерживаешь меня, обхватив пальцами запястье, задумчиво гладишь тонкие синеватые линии вен… Рывок – и я впечатываюсь в тебя всем телом. Твои руки – словно тиски, смыкаются на моем поясе, и взгляд все еще не теряет задумчивости:
- Я не понимаю тебя, Гаррет Хоук. На секунду мне кажется, что я осознал, дочитал последнюю страницу… и в тот же миг ты становишься другим.
Ты не ждешь ответа – и вновь я тону во вкусе вольного ветра и во льду Тени, что пропитывает твое дыхание. Ты силен. До жестокости, до безумия силен. Но… между нами стена, как бы я не жаждал раствориться в твоей силе. Я ощущаю этот невольный барьер – и ты ощущаешь его тоже. Хочу ли я миновать его?
Нет. Не сейчас. Быть может, позже, но точно не сейчас.
Твои руки – невыносимо горячие, они клеймят, словно тавро, нанося на кожу невидимые знаки принадлежности, и я не могу не подчиниться их прикосновениям. Иногда подчинение – лучший из путей. Ты сминаешь мои губы, выпиваешь досуха мое дыхание, и кисти ломает жгучей болью неконтролируемо-крепкой хватки тонких пальцев.
Верни мне небо, душа моя. Верни силу жить, надеяться, верить. Сможешь ли ты? Горло перехватывает – слезами? Болью? Жаждой? Быть может – всем и сразу? Я не хочу ждать. Два шага – и я роняю тебя на себя, рухнув в мягкое нутро постели. Ты снова стискиваешь мои запястья в одной руке, второй нетерпеливо распахивая полы рубашки.
Почему именно сейчас выплескивается вся моя боль – в резких движениях, в отчаянных поцелуях-укусах, в жгучей тяге к тебе? Сейчас, когда внутри все плачет от скованной жажды ощутить твое тепло и позабытую нежность? Почему все так неправильно? Почему с Волчонком я мог выразить всю ее – но смирял звериный голод, тогда как с тобой получается с точностью до наоборот?
- Пожалуйста…
Твои губы отвечают на сдавленную мольбу, оставляя обожженную метку на шее, словно ты хочешь наказать…
- А как же Фенрис? Этот дикий зверь? Или он все же… пошел против тебя? – шепчешь на ухо, болезненно прикусывая скулу.
- Он ушел. Вряд ли что-то вообще могло быть…
- Хорошо, - шепот уже почти неслышен, и я различаю слова лишь по движению губ, скользящих по моему горлу. – Знаешь, в Круге любые отношения были игрой, - острые зубы сжимаются на ключице, срывая у меня невольный стон. – Потому что подобная слабость была слишком опасна для любого из нас. Но сейчас я думаю… а было ли это слабостью?
- Ты же… не говорить сюда… пришел! – последнее вырывается вскриком, когда твои губы скользят по моему соску, мимоходом его сжав, отчего все внутри перекручивается от невыносимого желания.
Твоя одежда… она явно лишняя… содрать ее – почти экстаз. Прижаться всем телом к твоей гладкой, едва ли не более светлой, чем моя собственная, обнаженной коже – наслаждение вдвойне. Твои губы – мучительно-твердые, уверенные, и хочется перехватить их, не давая очерчивать линии мышц, но ты держишь крепко, не позволяя двинуться.
Ты хочешь сломить, выплеснуть все, что накопилось – не ненависть, но раздражение и злость, годами нараставший голод, сейчас вскипающий безудержным пламенем.
Когда прохладный воздух касается болезненно возбужденной плоти – я уже не могу сдержать стона, и на твоих губах появляется улыбка. Не ухмылка, не усмешка – именно улыбка, в которой можно прочитать даже нежность – если обмануть самого себя. Как же я тебя ненавижу… Как же я тебя люблю. Мое проклятие. Мое наваждение.
Ты горишь – я чувствую это всем тем, что есть во мне от Аколита Тота, почти полторы сотни лет читавшего это в своем неизменном партнере на Бдениях. Нетерпеливо оглаживаешь мои ягодицы, прижимаешь уже смазанные чем-то – когда только успел? – горячие пальцы к чувствительной полоске кожи возле сомкнутого кольца мышц – и ловишь сорвавшийся крик своими губами, когда мое тело пробивает разряд магии. Слишком сильно, слишком …много.