Бард уже вовсю наигрывала громкую мелодию в тандеме со свистуном за поводьями. Нелюди на мулах раскачивались и подвывали мычанием.
Марек, ведомый нехорошим предчувствием и ошмётками припоминаний вчерашнего вечера, полез в карман штанов.
Пальцы нашли на кусок пергамента.
***
Страшный грохот разносится по двору. Звон. Звон. Звон: под окнами Новрогов завёлся пономарь. Жуткие крики присоединяются к шуму, будто отрыгивает драконид, пытаясь, судя по всему, орать похабные песни. К рыку добавляются девичьи верещания, хрюканья, чирикающий хохоток. Дунн вскакивает, чуть не падая с кровати, — треск дерева окончательно будит его.
— Лежать! — командует он через сон жене, привставшей на перинах.
Судя по звукам, во дворе дракон совокупляется с принцессой, и госпоже Новрог такое видеть не обязательно. Дунн распахивает окно и воет от ярости: первое, что он видит — поваленный, поломанный в трёх местах новёхонький забор.
— Блядские черти! — орёт краснолюд, захлёбываясь гневом. — Что творится!
Под домом его беснуется конь: бьёт копытами воздух, гарцует, ржёт испуганно и хрипит. На нём еле держась скачет девица, путается в волосах, визжит и смеётся. Конь носится по участку, сшибая молодые яблоньки, топчет грядки. Звон. Звон. Звон: это человечья тень, почти невидимая на фоне земли, бьёт половником по кастрюле.
— Иду за топором, гады! — кричит Дунн и скрывается в черноте окна.
В дверях он появляется уже с топорищем в крепких кулаках. Три пары глаз домочадцев опасливо вырастают в окошках.
— Но! — звон, звон, звон. — Нам фольхо фпфофить! — сипит тень, вооружённая кухонной утварью. Блестит в темноте рыжий глаз.
— Ведьмак! Сучий потрох, бухой припёрся что-ли!
Наездница заливается смехом, но тут же пищит в панике.
— Хфо буфой, я?! Обфжаефь рыфаря!
— Я те щас покажу рыцаря, будешь знать, как заборы ломать!
Краснолюд несётся с необычайной прытью на гогочущего ведьмака, но тот, даже пьяный в сапог, не уступает в ловкости: парирует кастрюлей.
Краснолюдский топор застревает в мягком металле, и хозяин его тут же получает половником по лбу.
— Фпахойна!
Дунн рычит обиженно и разъярённо, но в голове его вдруг разливается покой. Маслятся зелёным светом радужки глаз. Тело приятно, но напряжённо каменеет от головы до пят.
— Говофи, хахой дофогой шфли кфафнолюды на Мафакак… Махафак… Ты понял, хофочфе, — ведьмак рыгает. — Изфиняюсф.
— Да на… на северо-восток шли… По тракту на… на… на Разван… Тока не доходя свернут… у… у дуба горелого…
Ведьмак замечает крохотную фигурку в дверном проёме.
— О! Булощка! Хренделёх! Дафай кафту нефи!
— Что?! — мямлит Коржик.
— Кафту, бхя, дафай. Йовфа из Яфспофа!
— Но…
— ДАФАЙ, МАВОЙ, ПОХА Я ДОБФЫЙ.
Звучит это так зловеще, будто рычит пенистой пастью волк, и Коржик с визгом исчезает в темноте. Вместо него из дома вылетает краснолюдка с клеймором и молодой краснолюд с метательным топором.
— Бхяха-хуха!
Ведьмак ретируется, вскакивая на старого коня, спокойно стоящего всё это время в стороне. В окне второго этажа появляется Коржик.
— Дафай! — кричит ему ведьмак.
Карточка летит из окна, крутясь в воздухе так долго и медленно, что нарушитель спокойствия успевает отразить пару ударов меча и увернуться от свистящего по его шею топорика.
Хватает карту, помяв в кулаке.
— Вайка, бефым! — хрипит он девице, которая уже почти угомонила своего жеребца.
Струящийся девичий хохот разливается по ночной дороге, накрывает гогот ведьмака, пока они несутся прочь на северо-восток.
***
Два коня мирно шли на привязи за обозом. Марек узнал только одного — своего чёрного Когтя.
— Лайка, это твой конь? — указал на вторую, буланую лошадь.
— Со вчерашнего вечера мой, — спела Лайка в такт музыке, невинно улыбаясь.
— Ага. Угнали, значит.
— Два конокрада — ведьмак и эльфийка! — заголосила вдруг Лайка.
— Ты чё, тихо!
— Два конокрада — ведьмак и эльфийка! — повторила краснолюдка. — Встретили как-то обоз краснолюдов!
— И с тех пор идут вместе, песни поют! — подхватил второй нелюдь.
— Два конокрада — ведьмак и эльфийка, берегись, краснолюд — мулов тоже крадут! — закончила Лайка.
Компания затеялась хохотом. Марек решил прилечь обратно.
***
— О! Флыфышь, Вайка! — кричит Яр. — Пешни!
— Я тебя не понимаю! — смеётся Лайка, перекрикивая топот лошадей.
Марек напрягается, разминает мышцы лица, которые ещё работают.
— Песни, Ва… Лайка! Из лесу!
Всадники тормозят. Подлесок поёт краснолюдскими голосами: кто-то из них тщетно пытается тянуть высокие ноты, но звучит это скверно. Никого, впрочем, не смущает — пошляцкие человечьи песни этим, как и чем-либо другим, не испортить.
Ведьмак с эльфийкой выходят к костру: перед ним сидят три нелюдя, дерут глотки, качаются, стараются не разливать из кружек горячительное. Лайка ударяет по струнам, но гусли почти не слышны за крепкими голосами. Она надувает щёки и идёт на таран: подсаживается к огню прямо на землю. Затевается той же песней, вклиниваясь тоненьким голоском. Краснолюды, нисколько не удивлённые вылезшему из ниоткуда барду, встречают музыку хлопками и одобрительным свистом. Марек тут же обнаруживает в руках полную до краёв кружку, но она быстро пустеет, а ведьмак уже скачет с кем-то под локти перед костром.
***
— …Куда несёт река, туда плывёт конокрад, — мурлыкала Лайка под хлопки краснолюдов. — Предался ритму потока, забылась дорога назад…
Марек смотрел на голубое небо в рваных облачках. Отчего-то он был совсем не против оказаться вдруг в скачущей на ухабинах телеге, в компании шумных краснолюдов, на поясе каждого из которых прыгает кружка. Главное не думать, что скоро зелень и жара вокруг сменятся снегом и холодом.
— Чёрт, Лайка, нам очень нужно в Махакам?
Эльфка смерила его наигранно-серьёзным взглядом.
— Смертельно, ведьмин, смертельно.
И Марек провалился в дрёму. От сражения Мёда с корнями спиртовых ядов тяжелело тело, голова просила отдыха от мелькающих пейзажей и нелюдей.
Проснулся он уже на остановке — видно, у краснолюдов не в чести будить спящих.
Вся компания сидела на расстеленных по земле плащах и внимала Лайке. А она пела, отнимая иногда пальцы от струн и широко жестикулируя, ударяя по боку инструмента, будто в барабан.
— …С плеч голова! Хлещет кровью обрубок, яд льётся на кочки болот,
Но не валится враг, слепо машет когтями, бульканьем воздух рвёт.
Уворот и отскок. Точный в сердце укол: волк впивается когтем в лихо,
А яге хоть бы хны, она бьётся и бьёт — случай, каков не слыхан.
Нечего делать — волк готовится жечь, будто гнать беспокойную душу.
Встал цепко на лапы, крепко вдохнул, столб огня на монстра обрушил.
Только не рассчитал, умáлил таланты — поджог вместе с лихом трясину:
Спичкой вспыхнули тысячи акров болот, будто лыко сухой осины.
Чудище странное пало тогда, но и топи с ним в пепел истлели.
А на них и хозяйства обуглились все, что волка у печки пригрели.
Глянул люд — вот герой: волк выходит побитый из дыма.
Благо народ оказался косой — вилы летели мимо.
— А это точно был волк? — Марек подкрался беззвучно.
История до неприличия ему что-то напоминала.
— Хм. Не помню, может, и кот. Привет, ведьмин.
— Ху-ха! — махнул светловолосый краснолюд, что сидел прежде за поводьями.
Борода его гладкая была напомажена, и кончики её направлены вверх сосульками. На некоторых из них нанизаны деревянные бусины, такие же, как у его попутчиков. Волосы обгоревшие, но и до этого явно светлые, подстрижены были коротко и топорщились в разные стороны.
— День добрый, — кхм, — новым лицам.
— Держи лепёху, — темнобородый краснолюд протянул Мареку хлеба.
— Нечего мне к столу прибавить.
— Без б, ведьмарик. Чёт мы погорячились с провизией, да не успеем всё до Махакама выжрать, — отмахнулся краснолюд.
— Ага, конечно, — хохотнула краснолюдка. — Когда выходили, тоже думали: недели на две жрачки хватит… За три дня всё умяли — не заметили. Но он прав, Марёк, жуй, не напрягайся.
— Я вот жую ваш хлеб, а имён что-то не припомню.
— Ха! Ещё бы припомнил… Мы вообще успели представиться?
Нелюди задумчиво закачали головами.
— Пропустили формальности, и сразу к делу! — хихикнул светлый.
— Откуда ж вы меня тогда по имени зовёте?
— Откуда-откуда… Пока ты дрых, мы тут столько песен про ваши похождения послушали. Хорошо, когда невеста — бард, — краснолюдка подмигнула ведьмаку.
«Эва какая у меня невеста фантазёрка, однако», — Марек смерил Лайку игривым взглядом. В ответ получил куда более изощрённый: хитренький с нотками снисхождения.
Краснолюды загыгыкали, оказавшись меж «любовных» переглядок.
— Меня Бессир зовут, — представилась краснолюдка, пока все снова об этом не забыли. — Бессир Борг.
— А я Торби Борг, — присоединился темноволосый.
— А я Коген Грант, — кивнул светлый.
— А я Лайка!
— Ну, тогда и я Марек Яр.
Нелюди закончили перекличку одобрительным смехом.
— Раз все собрались на свежие бошки, — начала Бессир, — давайте придумаем, как протащить длинных на Гору!
— Я уже начал конструировать перекладину под телегу, — Коген указал за спину, где лежала кучка длинных палок.
— А я тебе говорю, что мы с ней спалимся, если стражи додумаются под колёса заглянуть! — воскликнул Торби.
— Когда лучше придумаете, тогда я тебя послушаю…
— А как же бочки? — Марек зевнул. — Вино открывать не будут.
— Откуда ты знаешь, что там!
— Пахнет вкусно.
— Вот же точно, пёсий нюх ведьмачий!
— Но мы же их предкам везём, — возразил Коген.
— Да, и если их простучат?
— А вы всё не выливайте, чтобы жижа осталась. А мы поплаваем.
— Ты грязный, как чёрт!
— Я умею мыться…
Краснолюды переглянулись.
— Вообще-то, звучит…
— Забавно.
— Я тоже хочу искупаться в винишке…
— А ты не замёрзнешь? — неуверенно спросил Коген. — Температуры на Махакаме не плавательные…
— Смотря сколько сидеть.
— В тот раз мы перевал минут за двадцать прошли, — протянул Торби. — В этот наверняка будут досматривать ещё…
— Звучит не страшно. Послежу за температурой тела, помедитирую — даже не замечу.
— Ух ты, ведьмаки и так умеют!
— Ещё б придумать, как бочки закрыть, когда вскроем.
— Хм. На пару часов я мог бы закупорить вход знаком.
— Чем?
— Ведьмачьим колдунством.
— Ва-ва-ва!
— Но только одну бочку.
— Мы и в одну влезем, — встряла эльфка.
— Сомневаюсь.
— Да точно. Я маленькая, ты тоже не исполин — валетом уместимся.
— Лайка, посмотри на них ещё раз, туда даже ты одна еле влезешь.
Эльфка замялась.
— Ладно. Я превращусь в сороку и перелечу границу.
— Чего?
— Я не хотела в этом признаваться… Даже тебе, милый… Но я оборотень. Я могу превращаться в сороку.
— ЧО-О-О! — Бессир аж подскочила.
— Извините, я не очень люблю об этом говорить.
— А покажешь? — с надеждой спросил Торби.
— Показывать ещё больше не люблю.
— Поэтому у меня от твоих прикосновений медальон дрожит? — спросил подозрительно Марек.
— Наверное, я не знаю.
Ведьмак сощурился. От оборотней пахло по-другому. Но запах Лайки был… Какой у Лайки был запах? Слабый. Неподобающий такому милому барду. Пахло грязью и кровью. Нормально для волколака, но птицелака? Кажется, она слишком долго обнималась с ведьмаком. Перо в её волосах и правда намекало на оборотничество…
— Послушайте, я бы правда не хотела об этом говорить…
— И не будем! У всех свои тараканы по сусекам, — кивнула Бессир.
— Но не думать об этом теперь мы не сможем, — вздохнул Коген.
— Ваше право. Извините.
Лайка заиграла с новым темпом. Марек пытался поймать её взгляд, но эльфка уткнулась носом в струны, закрылась ото всех волосами.
— Ну, позже тогда придумаем, как тебя в бочку засунуть, ведьмарик, — Торби встал. — Отдохнули, пожрали? Пора.
Бочки в телеге уложили обратно на рёбра — ведьмак и эльфийка оседлали коней, а краснолюды мулов. Воз вести пришла очередь Торби.
Шли медленно, опять засвистели и запели песни под аккомпанемент гуслей. Лайка то и дело прерывалась гладко, чтобы нашептать коню нежностей. Он уже не бесился, но явно не был рад наезднице: ржал беспокойно и фыркал в её сторону, как и Коготь ведьмака. Мулы не разделяли лошадиных недовольств, хотя и поглядывали на старших пугливо.
Вечером краснолюды не устраивали кутежа: объяснили попутчикам, что пьяная гулянка приходится в их путешествии на каждую вторую ночь, чередуясь со спокойным и трезвым обменом историями у костра.
Рассказы краснолюдов все касались последнего года их путешествий по Северным Королевствам. Оказалось, что их троица идёт в родные края из годового странствия по свету, которое зовётся в Махакаме дректагом. Ходят в него все молодые краснолюды, а возвращаются не все.
Коген поведал, как чуть не присоединился к культу Горячего Стекла в Зеррикании, как сверкал в ночи пятками от большущей и на самом деле чудесной шаманки, потому что думал: сердце его ребяческое (всего сорок пять лет нелюдю) не выдержит столько любви.
Бессир поделилась историей, как её туристическая поездка на Скеллиге обернулась морским грабежом. Вздохнула не без тоски о том, как «дома» она ощущала себя там, где под ногами ни земли, ни камня, ни снега — только слой досок, а дальше холодная бездна.
Торби рассказал, как случайно помог со шпионажем каким-то эльфам под Гулетой. А через неделю осознал, что за ухом его болтается облезлый беличий хвост. Не снял — честно и от души пошёл резать людей.
Все в компании понимающе и без осуждения закивали на этом моменте.
Когда очередь дошла до Марека, он решил поведать о своей двухлетней жизни в Туссенте, о тамошних чудаках-дураках. Рассказал про одну адекватную с виду бабулю по имени Мерино, что придумала разводить в саду не бархатцы, как подобает адекватным бабулям, а архиспоры. Объясняла она это тем, что «несчастные травинки с соседкого участка кричали ей об одиночестве и нехватке ласки».
Имён и героев во всех этих рассказах было много, но слушатели их, конечно, не запоминали и ничего от этого не теряли, ведь были истории о другом.
Лайка рассказала, как познакомилась с Аэлирэнн. Торби удивился, ведь выглядела эльфийка максимум на полтинник — никак не на двести. Лайка приказала дальше слушать внимательно, и все навострили уши: с серьёзными лицами внимали, в какое время нужно ложиться, и какие листья прикладывать к глазам после попойки, чтобы выглядеть в двести на пятьдесят.
Краснолюды посмеялись, но к сведению приняли, а ведьмак отмахнулся:
— Вот вам мой метод: миска кислоты в лицо.
Спать разложились только после пары партий в гвинт. Марек от игры отказался, чем вызвал загадочную реакцию: Торби похлопал его по-братски по плечу, а Коген сказал: «Зарастёт, затянется». Марек их не понял, но уточнять ничего не стал. Лайка, с другой стороны, присоединилась к партии с удовольствием и играла с краснолюдами два на два. Действовали они совсем не по тем правилам, которые знал Марек, но ему даже наблюдать было не интересно — не то, что вникать. Он и в человеческий-то гвинт еле вник несколько лет назад.
Лайка подошла к Яру, когда тот шкрябал пером в маленькой толстой книжке.
— Ведьмин? — прошептала она.
Он оторвался, поставив на пол страницы размашистую кляксу. Это нисколько его не смутило — видно, было не впервой. Яр перевернул дневник и принялся махать им, суша разворот.
— Можно я с тобой буду спать? — так же шёпотом продолжила эльфка.
— Мёрзнешь?
— Нет. Просто… вещей-то у меня нет.
Марек понял это только сейчас. Ни седельных сумок у угнанного коня, ни вьюка у Лайки за плечами не было. Только большие длинные гусли, с которыми она не расставалась даже сейчас, стоя между костром и ведьмаком, просясь к последнему под бок.