Довольный собой, он отряхнул руки, взял фонарь и слез с чердака на лестницу. Вот Альби удивится, как он мастерски заделал течь!
Сзади схватили и дёрнули. Миле чуть фонарь не выронил. Свет мелькнул по небритому лицу Марка. Подмышкой у подпольщика был смятый бумажный пакет, а в другой руке он сжимал револьвер.
- Ты что, шкет! Из комнаты зачем вылез?! - толкнул Марк Миле вниз по лестнице. Пока он испуганно перебирал ногами, Марк убрал револьвер и злобно, вполголоса, поносил его всю дорогу.
Миле ничего не сказал про трубу и чердак. Марка он ненавидел и пытался уйти скорым шагом от пьяницы, чтобы не показаться вместе с ним перед Альби.
Альбертина вытирала грязную воду. Сверху ещё капало, но несильно.
- Мать вашу! - ввалился Марк в комнату за Миле и стукнул внутренней дверью. Альбертина вздрогнула и вытаращилась на него с тряпкой в руках. Марк кинул измятый бумажный пакет на столешницу, отодвинул стул и плюхнулся подальше от лужи. Пока он переводил дух, Миле хмуро смотрел на него от стены.
- Нельзя выходить, да ещё с фонарём! В квартирах окна не закрыты! А на лестнице вон - растяжка!
- Паутинка?.. - затаилась Альби.
Марк только зыркнул на неё, достал фляжку из пиджака, свинтил крышку и присосался.
- А как вы вернулись, если вся лестница в паутинке?
- Срезал её.
- И что делать?.. - Альби говорила тихо, потому что очень боялась такого Марка.
- Делать? Тихо сидеть. Видели бы вы, что в городе творится, - пробурчал себе под нос Марк и снова глотнул из фляжки. - Чтобы носа из комнаты не высовывали. Лучше пусть вас затопит, чем вляпаетесь. Поселить бы к вам взрослого...
- Так поселите, - грубо кинул Миле. - Чего ждёте? Где наши родители?
- Рот затки там! - рявкнул Марк. - Где надо!
"Тоже мне герой, подпольщик..." - с ненавистью глядел Миле на пьянчугу в мятом пиджаке и кепи.
- А к-краски вы п-принесли? - была готова расплакаться Альбертина. Марк сбавил обороты и вынул перевязанный бечёвкой пакет в обёрточной бумаге.
- Акварель, - бросил он на стол.
- С-спасибо... - взяла краски Альбертина и дрожащими пальцами начала распутывать бечёвку.
- Я там ещё еды вам принёс, немного хлеба. Не жрите за раз. Когда ещё...
- А что в городе? - перебил Миле. Марк опять помрачнел.
- Прочёсывают районы. С фабричного начали.
- А Управленческий? - вцепилась в него глазами Альбертина.
- Пока тихо. Но Семёрок так просто не проведёшь.
- И людей тоже... заплетают? - слабо пошевелила губами Альби. Марк скрипнул стулом, поднялся и в беспокойстве прошёлся по комнате.
- Не так Семёрки бесят, как те, кто им помогает. Продались твари, хрен собачий им в глотку... В глазах пусто, как на бутылочном донышке, талдычит как по листовке. Был человек, а теперь шелуха.
- А что с папой? - не унималась Альби.
- Значит так, в следующий раз придём через несколько дней, не меньше. Чтоб ни шагу за дверь! - резко повернулся у ним Марк. - Если тебе, шкет, мозгов не хватает на заднице ровно сидеть, тогда Альби за старшую. Открывать на три стука, ночью спать, а не по дому шляться!.. Не хочу прийти к вам и увидеть облаву, - добавил он и повернулся, но Миле задержал.
- Стойте!
Подойдя к Марку, он тихо попросил у подпольщика кое-о-чём, а потом громче добавил.
- Сможете достать?
- Хорош ты мозги долбить... - поглядел Марк мимо Миле на Альбертину. - Лады. Пока безопасно, тут перекантуетесь. Хотели быстрее увезти вас, но на улицах не спокойно. Если к Семёркам не попадаться, я бы на вашем месте всю жизнь отсюда не выходил.
Марк ушёл. Альби села на койку возле стола и смотрела на свои тупоносые туфли.
- Это всё из-за того, что они воруют детей.
- Чего? - повернулся Миле.
- Это всё из-за того, что подпольщики воруют детей у семиножек! - громче повторила Альби.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю.
- Что на уме у этих твоих семиножек - никто не знает. Они ведь, кажется, под землёй живут, - сел Миле напротив Альби. Рядом стояло почти полное ведро мутной воды. Маленькие руки Альбертины были все в белых пятнах от извести.
- Они живут не под землёй. Только наполовину. Паутинки к живым людям тянутся. Семиножки людей подплетают и пьют из них жизнь. Всякий на паутинке как кукла. Он шпионит для семиножек. И паутинку из затылка не выдрать. Она глубоко в голове.
- Это ты о своей... - начал Миле, но Альби крикнула:
- Да, о маме!
И отвернулась. Миле думал, что она заплачет, но голос у неё не дрожал, хоть и ослабел.
- Мама на паутинке совсем не смеялась, совсем не любила меня. Папа сказал, что ей плохо, она болеет, что её подплели. Глаза у неё холодные. Смотрит, и меня не узнаёт. И пятна по лицу всему, синяки. Она только стонала и лежала в кровати. Папа сказал, что больше мне к ней не надо ходить, и запер на ключ, - Альби шмыгнула носом. - Я хочу к маме!
Миле сидел и слушал, как она расплакалась. Своих родителей он плохо помнил. А что с ними? Как они, спустя шесть лет - кто знает?.. Они жили в общежитии, в Фабричном районе.
- Может, если бы не обрывать ей паутинку из головы, мама бы сразу проснулась! Подплетённые к паутинке не спят! Куклы по улицам ходят и ловят детей! Мне так папа рассказывал, и меня к маме не пускал. Но мама бы мне плохо не сделала!
- Конечно бы не сделала. А вдруг... - замялся Миле. - А вдруг нельзя маму твою выпускать пока лекарства от паутинки в голове не найдут? Правильно твой папа комнату закрыл и входить тебе не давал.
Он суетливо схватил ведро и пошёл выливать его в туалет. Альби притихла, лишь иногда вытирала слёзы, и на щеках оставались чумазые разводы извёстки.
"Ну и что, что мы им проиграли? Ну и что, что они нас захватили? Ну и что, что все живут рядом с ними, и не замечают, как будто их вовсе нет! Кто перед ними не пресмыкается, тот их громит! Громить их будем, все ноги им вырвем! Я буду громить! Я сам их раздавлю!", - барабанило в мыслях Миле.
Он остановился у туалетной двери. Альбертина тискала палец и шмыгала носом. За стеклом керосинки дрожал огонёк. На кровати ворох разрисованной бумаги.
"Если они её схватят, то море она никогда не увидит", - подумал Миле. - "Работать она не сможет. Тогда они её..."
Миле с досадой взъерошил волосы. Длинная выдалась ночь.
- Давай спать, Альби. Завтра что-нибудь эдакое приготовлю. А знаешь, что я на чердаке видел?
- Что?
- Кокон от бабочки, красивый такой.
- А саму бабочку видел?
- И бабочку видел: голубая с прозрачными крылышками. В окно упорхнула, на волю.
- Обманываешь?
- А ты мне не веришь? Хочешь, кокон потом покажу?
Альби внимательно к нему присмотрелась и на заплаканном лице появилась улыбка.
- Верю, Миле. Расскажешь мне потом про бабочку ещё. А я нарисую.
***
В большой закопчённой кастрюле на плите закипала вода. На верёвке поперёк комнаты повисла простынь. Один угол пришлось загнуть, чтобы видеть с кровати дымящуюся кастрюлю. Альбертина сидела с полотенцем на голове и в чистой ночной рубашке. На коленях она держала рисунки и показывала Миле свои пейзажи. От неё пахло мылом и свежестью.
- В лесу возле моря пальмы растут. Они высокие и колючие. Но только сверху. Внизу веток нет. Ствол прямой и длинный, так папа рассказывал.
Пальмы не очень похожие, как думал Миле, но Альбертину не прерывал. Она осторожно перебирала листок за листком и невнятно рассказывала.
- Горы возле моря, где папа был. Они тёмные и острые, как трюфели.
- Трюфели - это что?
- Трюфели - это конфета. Ты не ел трюфели?
Альби румяно улыбнулась. Слегка влажные кудри на чёлке блестели.
- Не, мы в приюте конфеты сами делали. Они больше шариками и брусками. А мама мне карамель покупала, когда я дома жил.
При первой встрече Альби показалась Миле тусклой, тяжёлой, тугой, как вылепленный из глины человек. Теперь её хотелось сравнить с солнечным зайчиком - заглянул в окно, пробежал по обоям, и ускользнул из квартиры, как не было.
- Ну, на вкус трюфели шоколадные. А выглядят, как маленькие горы, - отложила Альбертина листок. - А вот звёзды, ночное небо над городом - я видела с крыши.
- Как это с крыши?
- На улицу мне нельзя, там семиножки. А дома у папы был сад на крыше. Там можно ночью гулять и смотреть на город и башни, и на цветы, и на звёзды. Цветы ночью бутонами, но всё равно розовые, синие и белые, как звёзды. Звёзды похожи на цветы в саду! Я спала в гамаке. Потом меня будил папа и уносил вниз, на кровать. Тут я плохо сплю. Здесь душно. В моём саду воздух вкусный. "Пьяный воздух" - так папа говорил. А здесь нет пьяного воздуха. И звёзд тоже.
Альбертина хотела убрать рисунок с крупными жёлтыми звёздами, но Миле задержал.
- И так всю жизнь? Ты выходила только на крышу?
- В сад. Видишь, у меня ведь нет марки, - выставила она руку. На запястье и правда была только чистая кожа. - Детей нельзя без марки показывать. Папа спрятал меня от семиножек.
- Боялся, что тебя заберут.
- Ага. Семиножкам такие как я не нравятся, кто много плачет и жалуется, и просит. Подземный король ест таких. Даже на паутинку не подплетает.
- А откуда семиножки узнали, что ты у отца есть такая? Они, вроде, залезали к вам в дом?
- Они что-то в кабинете у папы искали. Наверное, меня. Сначала папа говорил: они не поймут, что я не у тётки за морем. И мама так говорила. Мне мама и папа всё про семиножек рассказывали. А потом маму на улице папа нашёл. Ей плохо было, на неё семиножки напали. Он паутинку оборвал и принёс домой. Маму положили в комнате на диване, а папа двери закрыл, не дал мне даже на паутинку в голове посмотреть. Я дома по всем коридорам ходила и паутинку искала. Боялась, что семиножки её опять к маме протянут. Папа тоже боялся. Ночью меня разбудил, дал чемодан, и посадил в машину к Марку. Теперь я здесь. А тут сада нет.
- Нас из приюта тоже не больно-то выпускали, - припомнил Миле, хотя это было не совсем правдой. У приюта был ограждённый от остальной части фабричных районов двор, иногда их вывозили на какую-нибудь работу, например, на уборку улиц, сортировку или погрузку. Многие думали, что их так и оставят, как тягловый скот. Воспитатели в приюте, например, годами служили, и все за Семёрок. Такие воспитатели не присматривали, а следили за ребятнёй. И Миле через год полагалось уехать на ферму - так он теперь думал. Но с Биби не сравнить. Её заперли с первого дня оккупации, пусть и с садом на крыше, и вместе с богатым отцом, кто легко достаёт трюфели, но всё-таки в четырёх стенах, без солнца и неба над головой.