- Наши козлы только воняют и ни на что больше не годятся! - не разделила его уверенности Амми.
Но Ули было чем ответить:
- Это они здесь, у нас, лишь воняют. А там, у них, могут становиться волшебными животными.
- Как их Бурдухары тут? Это их "козлы", что они дают нам?
- Ну, я так думаю. - Всё выходило очень даже связно.
Минули крайний деревенский дом и теперь шли по облетающей роще. Здесь уже царили сумерки. Стоило оставить позади несколько светло-серых стволов, и ты уже словно идёшь по дикому лесу, а где твоя деревня - неведомо. Амми загребала мягкие бурые листья ступнями. Ули молчал. Мужчины впереди выстроились в цепочку. На следующую за ними парочку никто не оборачивался. А они не догоняли других. Тропинка между тем всё приобретала всё более ощутимый уклон. Поросшие деревьями склоны Горбатой горы закрывали собой полнеба.
Где-то рядом протяжно вскрикнула вечерняя птица.
- Тебе дадут клык от нового Зверя? - Амми поёжилась, начиная замерзать в своём лёгком платьице.
"Ох, и влетит ей", - подумал Ули. Но сам он был рад, что той удалось незаметно улизнуть из дому.
- Такая традиция.
Самый большой клык дадут ему. Отец сказал, что сам вырвет его из пасти Зверя кузнечными клещами, а старейшина наложит заговор. Скоро у их деревни появится новый страж и новый Защитник.
Последнее Ули произнёс вслух. Не смог удержаться.
- Эти черепушки и так висят по всей округе. А на нас никто не нападает.
- Вот потому и не нападают.
Амми снова задумалась, смешно хмуря лоб. Ули же стал представлять себе, как утром они вернутся из Пещеры с носилками, на которых будет лежать Зверь. Начнётся большой праздник. А старейшина напоит Зверя своей кровью и испьёт его крови. Где-то к обеду или раньше Бурхдухар умрёт - задохнётся, как рыба на песке. Мужчины разделают тушу, а женщины выварят кости и изжарят мясо. Все в деревне от стара до млада вкусят его, принимая Дар Других. Тогда же отец и вырвет клык. Шесть лет назад, когда проводился прошлый ритуал, Ули был мальцом, но запомнил, как интересно и страшно было смотреть на Зверя. Амми тогда была вовсе глупышкой и ничего не запомнила. Потому и не отставала со своими расспросами, тащась за ним. Но ей, в отличие от него, не требовалось идти внутрь Пещеры.
Они почти поравнялись с глухим и полуслепым стариком Моком, что отстав от прочих, ковылял последним в своей плешивой накидке.
"Вместе - всё ни одному", - подумал Ули, заставляя себя не сбавлять шагу.
Не оборачивайся, - говорил ему дед. - Плачь, пускай сопли от страха, если не в силах сдержаться, но только не оборачивайся, какие бы крики не услышал за своей спиной и какие бы тени не увидел в свете костра. Не оборачивайся, мальчик.
Отец тогда стоял, прислонившись плечом к косяку двери, и смотрел на него с дедом, сидящих на лавке. Мать плакала в передней. А Амми, оказывается, в это время пряталась на печи и всё слышала. Вот ведь проныра!
- Тебе надо возвращаться, - сказал Ули. - Мать и так будет ругаться.
- Да уж...
- Ты скажи ей, что это я попросил, чтобы ты проводила меня немного.
Амми посмотрела на него с таким выражением, что Ули едва не прыснул со смеху. Но смеяться он бы не стал, это так, глупость, которых у него тоже хватало.
Они уходили всё дальше в гору. Крайний деревенский дом давно скрылся из виду. Вокруг были лесные тени и шорохи. Ветви деревьев заслонили остатки света. Ещё чуть-чуть и без огня легко будет споткнуться о незаметный корень.
Мысль о стоящем на отшибе доме потянула за собой другие.
Тот дом давно уже был нежилой - покосившийся, со зловещими провалами окон. Дверь валялась в высокой траве, а в крыше хватало прорех, через которые во время дождя внутрь стекали целые потоки. Ули с Амми хорошо это знали. Крайний дом не раз становился для них местом "тайного сбора". Порой вечерами они представляли себе, что это и есть Пещера Шёпота. А они - даже Амми, в играх такое разрешалось, - стражи, пришедшие в неё на ритуал. Они входили в тёмное нутро дома, в наброшенных на плечи накидках, сделанных из чего попало, с палками-посохами в руках. Их сердца колотились вовсе не наигранно - колотились так, что едва не выпрыгивали из груди!
Ули подумалось, что если он переживёт эту ночь, то уже ничего не будет бояться в жизни. И ему станет больше неинтересно лазить в брошенный дом.
Рдяные отсветы на небе сменялись серостью. От деревни донёсся хриплый крик петуха - последний за день, знаменующий отход ко сну. С тонким свистом мимо пронеслась тень рукокрыла, вылетевшего на вечернюю охоту за мошкарой. В просвете деревьев вдруг предстал совсем чёрный силуэт горы, в самом деле, похожий на горб некоего древнего исполина, навеки уснувшего в этом месте. Шкура его поросла лесом, и люди устроили себе в этом лесу жильё.
Ули передёрнул плечами, теперь радуясь своей тёплой накидке.
- Ступай домой, - сказал он. - Ты босая, ещё заболеешь.
- Ещё чуть-чуть провожу и пойду. А до Чёрной Ямы отсюда далеко?
- Что ты всё заладила... Я не знаю. Может, и вовсе нет никакой Ямы. Ею только непослушных детей пугают.
Они прошли ещё немного, когда Амми остановилась и предложила:
- Давай я отдам тебе клык, а?
- Незачем, - покачал головой Ули. - У старейшины оберег гораздо сильнее твоего. Он всех нас защитит.
- Да... Смотри, там тоже остановились. Наверно, тебя ищут.
Мужчины встали среди деревьев. Принялись оглядываться. Когда увидели их двоих чуть поодаль, все разговоры стихли. А кривоглазый Шуко, что жил бобылём на другом конце деревне и плёл корзины, сказал:
- Девчонка идёт за нами - быть беде.
- Не говори ерунды, - оборвал его дед, вместе с отцом выходя вперёд. - Она ещё маленькая, глупая. Не понимает.
- Двенадцать лет. Уж скоро девкой станет, - пробурчал Шуко, тыкая в Амми пальцем, будто другие её не видели.
Шуко слыл грозой немногочисленной деревенской детворы. Он запросто раздавал оплеухи, а то и такие словца, за которые потом матери костерили на чём свет стоит самого старика. А ещё говорили, что он может сглазить, потому без нужды с ним никто не общался.
Амми покосилась на Шуко исподлобья, словно он как-то обозвал её. Негодование колыхнулось и в Ули. Ему от старика не доставалось уже несколько лет - прошёл тот возраст. Но обижать сестру он не даст, пусть даже и...
- Тихо, - взял слово старейшина. Не самый старый из стражей, но самый знающий. Тамир единственный в деревне учился в городе, умел читать и владел письмом. Он хранил летописи, составленные прошлыми старейшинами, знал историю их земли и их службы, знал лучше всех всё, что относилось к ритуалу. Оглядев брата с сестрой, он произнёс: - Пока она не способна дать жизнь - она лишь дитя. А Бог завещал нам, что дети - радость жизни, от них не может быть зла.
Со старейшиной спорить никто бы не стал. Тамир пристукнул своим устрашающим посохом, что-то шепнул отцу с дедом. И те пошли к Ули и Амми. Сумерки сгущались, стволы буков казались в них нагромождением мрачных колонн, подпирающих меркнущий небосвод. Лица едва различались и с десяти шагов, сделавшись лишь белёсыми пятнами.
Ули попытался отстранить сестру себе за спину, подталкивая её, чтобы скорее бежала домой и не ждала, пока подойдёт отец. Но та упёрлась, вцепившись в его накидку обеими руками. Ничего не говоря, дед крепко сжал локоть Ули.
- Ступай к старейшине и не отходи от него, - велел отец, а затем добавил уже Амми: - А ты возвращаешься со мной к матери. Получишь у меня розги - давно пора!
Амми отпустила брата. Губы у неё задрожали, но плакать она не стала. Отец подхватил её на руки и быстро понёс вниз по тропе обратно к деревне.
- Я скоро, - бросил он на ходу деду.
А Амми шепнула Ули:
- Ты только возвращайся обязательно! А то без тебя будет совсем скучно.
Ули хотел что-то ответить, но его уже тянули прочь. Склонив большой горбатый нос к самому его уху, дед прошамкал:
- Смелее, на тебя смотрят. Все очень надеются, что ты смелый и выдержишь ритуал. Они только надеются, а я это знаю. Главное помни, о чём я тебе говорил.
- Я помню.
Мысли вдруг стали какими-то рваными, прыгающими с одного на другое. Отчего-то именно сейчас вспомнилось, как прошлой ночью он лежал без сна и думал о том, что с ним случится, если он всё же обернётся на ритуале. Если он умрёт, то куда улетит его душа: в Райские Кущи или её сразу затянет в Преисподнюю? Или куда-то ещё, что совсем непредставимо? Потом ему вспомнились стеклянные глаза козла, которого вместо отца теперь вёл Шуко, и как тот упирался, не желая уходить со двора, словно поняв, куда и для чего его тянут... И глаза матери, когда они выходили из дома. Как она опускалась на колени, собираясь молиться за ним всю ночь...
Старейшина взял его холодную мокрую ладонь в свою сухую и шершавую. И они продолжили подъём в гору. Тропа петляла между древесных стволов. Теперь те казались Ули колоннами огромного храма - храма самой Природы. Сумрак поглотил их. Мальчик слышал в нём лишь шарканье множества ног и стариковское покашливание. И ещё своё шумное дыхание.
На открытом месте стало чуть светлее. В лицо ударил ветер, раскачивающий всё заметнее облетающие с каждым днём ветви и треплющий края накидок. А заодно и седые бороды. Роща осталась позади. Тропа вилась выше. Они шагали по ней, вытянувшись мрачной процессией. Поскрипывали носилки, постукивали по камням пятки посохов. Никто ничего не говорил, шли в молчании. Когда, наконец, добрались до утёса, поднялся туман. В тумане разносилось сердитое уханье, словно сама Горбатая Гора ворчала на них - нежеланных полуночных гостей.
Многие зашептали наговоры против злой силы, мешая тёмные суеверия со святым Знамением. Дыхание оборачивалось облачками пара, похожими на частицы того же тумана. Старейшина сказал, что надо идти быстрее и что они опаздывают. Старики не убыстрялись ни на шаг. Тамир потянул Ули в начало колонны. Они обогнали Шуко с козлом. Земля здесь изобиловала каменными навалами, приходилось идти с оглядкой. Ход процессии ещё более замедлился.
Вот начали огибать утёс и прошли мимо большого резного шеста с Защитником. Череп выплыл из полутьмы, воззрившись сверху на тропу, по которой они шли. Провалы его глазниц походили на две чёрные дыры, а отвисшая нижняя челюсть с редко посаженными клыками точно собиралась захохотать над ними. Они приближались к Пещере Шёпота.
Что до той остановки, когда увидели идущую с ними Амми, что после, никто из стражей не разговаривал. Сейчас полагалось соблюдать безмолвие. Потому, когда Тамир остановился у шеста с Защитником и властно произнёс некую фразу - Ули не разобрал, что именно, - мальчик вздрогнул. Тут же он вздрогнул повторно. Ибо в ответ на воззвание старейшины в пустых глазницах черепа зажглось зеленоватое свечение. Тот же огонь загорелся и в глазницах оберега, что Тамир нёс на своём посохе. Теперь в темноте плавали два огнеглазых Зверя.
При свете дня путь до Пещеры не занял бы много времени, но во мраке для Ули он растянулся на часы. Старики плелись невыносимо медленно, многие из них уже несколько лет не уходили так далеко порогов своих домов. "Копили силы", - как шутил дед. Но сейчас они шли. Все, кто мог. Поддерживая друг друга, хрипя и горбатясь, но шли.
Над их головами проступали звёзды. Ули они всегда казались крошечными дырочками, натыканными в необъятном куске тёмной материи, туго натянутом на пяльцы небосвода, за которым некто Поистине Всеобъемлющий зажигал вселенский светильник. Его колючие отсветы и доходили до них через эти крошечные дырочки в вышине. Под разгорающейся звёздной россыпью в сопровождении настойчивого уханья за спиной стражи огибали скальный выступ, торчащий точно могучий нос на лике горы. На этот счёт шутили, что Творец лепил профили местных обитателей, беря за пример именно данный образчик. Нос-утёс выделялся более тёмным пятном на общем фоне ночи.