Ученики, учителя - Коллектив авторов 11 стр.

Митос пожал плечами. Его палка была сломана пополам.

— Значит, стоит дождаться, пока твой ученик снесет мне голову шлегером?

— Бывший ученик. Он очень хорош, Митос. Лучший из всех, кого я когда-либо учил, — Маклауд закусил губу. — Я собираюсь сказать ему, кто ты.

— Ты спятил?!

— Я не могу позволить вам убить друг друга, — произнес Маклауд тихо, — я уверен, если ему сказать, то он…

— Он что? Упадет мне в ноги и начнет молиться? Я говорю тебе, имя «Митос» как красная тряпочка для быка. Только упомяни его, и он попытается поднять меня на рога.

— Я этого не сделал, Ричи тоже. Он мой ученик, Митос. Я ему доверяю.

Митос взглянул на Маклауда. Его нижняя губа была упрямо выпячена вперед, глаза широко раскрыты. Взгляд невинный и вопрошающий.

— Ты похож на цыганского мула.

— Я доверяю ему, — повторил Мак, — как он мог так измениться?

— Я спрошу его сегодня ночью в катакомбах.

Маклауд похолодел:

— По крайней мере, разреши мне пойти с тобой, может быть, я смогу…

— Но ты не можешь вмешиваться, — Митос выглядел шокированным, — это будет бесчестно.

Парижские катакомбы были старше Маклауда. Они начались с каменоломен, расположенных по берегам реки Бьевр. С древних времен люди брали там камень для постройки парижских зданий. Карьеры были удобно расположены и легки в разработке. И все эти долгие годы парижане хоронили своих мертвых на кладбище Невинноубиенных, просто сбрасывая их в погребальные ямы, такие широкие и глубокие, что ежегодно там находили упокоение до трех тысяч человек. Каждые тридцать-сорок лет ямы очищались, и кости переносились в оссуарий le Grand Charnier des Innocens — бесконечные галереи, окружающие место погребений. Век за веком.

Однако к пятнадцатому столетию вонь, исходящая от кладбища, вошла в поговорку среди парижан. Жители прилегающих деревенек не переставая жаловались на неудобство и опасность, которая таилась в воздухе, загрязненном испарениями, и воде, в которую просачивались продукты разложения. Это помимо того, что по поверьям, мистическая сила упокоища могла свести человека в могилу за девять дней. К шестнадцатому веку жалобы наконец достигли ушей епископа Парижского и городского парламента, но они тут же начали перекладывать ответственность друг на друга, и в результате никто палец о палец не ударил, чтобы разрешить проблему. Только в 1805 году парижские власти объединили усилия с церковью, которая издала соответствующий эдикт. Кладбище Невинноубиенных должно было быть срыто, и на его месте построены торговые ряды. Работа началась. И продолжалась она без перерыва день за днем, неделю за неделей, приостанавливаясь только в жаркие летние месяцы. Ночью — при свете костров и факелов, среди крестов, памятников и свинцовых гробов, пока кладбище не было очищено.

Кресты, памятники и гробы передали любящим родственникам, а кости свалили в катакомбы.

Каждый череп, каждое ребро, каждый позвонок. Сами катакомбы были осмотрены и укреплены. Город взял на себя заботу о них еще в 1774 году. Несколько тревожных событий, произошедших в этот год, породили слухи о том, что Париж стоит на пустотах. К счастью, на самом деле, это относилось только к южной части города. Маклауд до сих пор помнил жуткие истории, которые рассказывали тогда на каждом углу. Была создана специальная комиссия, с целью определить, насколько реальна угроза, но в день, когда она начала работу, один из домов по Рю д’Анфер ушел под землю на двадцать метров. Однако в 1805-м катакомбы были вполне безопасны, и в них начали свозить кости с других кладбищ. Это было смутное время. Тела жертв восстаний, бунтов и репрессий властей тоже заканчивали свой путь в катакомбах. Церковь настояла, чтобы так же поступали с трупами, найденными в храмах и монастырях. Это было настолько удобно, что туда же начали бросать и мусор. Вскоре в катакомбах стало невозможно дышать — запах просто валил с ног.

Но это старая история.

В двадцатом веке катакомбы стали вполне опрятным местом. Кости, миллионы костей, аккуратно сложенные вдоль стен, заполняли галереи, приводя в трепет туристов.

В полночь, конечно, все экскурсии были давно окончены, катакомбы закрыты и тщательно заперты. Но любой бессмертный, проявив минимум изобретательности, мог попасть вовнутрь. Маклауд не стал вскрывать замок, хотя это заняло бы у него не больше пары секунд. Вместо этого он проник в галереи через дверь в подвале Opera Populaire. В одной руке у него был фонарик, в другой меч, он шел и вспоминал…

…Как спускался в эти туннели в поисках пропавшей девушки. Как попросил Ричи оставаться на месте, и тот, конечно же, дождался лишь момента, когда он скроется из виду, чтобы пойти следом и снова сунуть свою глупую головушку в неприятности. Ричи тогда еще не знал, что станет бессмертным, и как бы Мак ни пытался его образумить, делал прямо противоположное. Куда бы он ни пошел, Ричи всегда оказывался там же. Преданный щенок, следующий за волком…

Идеальный ученик.

Ричи, восторженно исследующий Париж и изъясняющийся на ужасном французском, Ричи, которого терпеливый Дарий учил играть в шахматы, а Тэсса водила по ее любимым ресторанам, где он, не привыкший к изысканной кухне, хотел заказать чизбургер и картофель фри. Ричи, пытающийся повзрослеть…

Гладкий камень пола был немного скользким. Маклауд миновал огромные круглые колонны, уходящие в потолок, — из их кладки там и тут торчали горлышки бутылок, заткнутые пробками. Это были старые парижские колодцы. В свое время ремонтные рабочие пробили в них отверстия для вентиляции, вставили туда отбитые горлышки и замазали штукатуркой. Если им хотелось глотнуть свежего воздуха, было достаточно вынуть пробки. В наше время колодцы были засыпаны и закрыты. О них забыли.

Мак шел вперед, погрузившись в воспоминания.

Память бессмертных не похожа на память обычных людей. Она, словно Гончая небес[5], всегда позади, готовая к прыжку. Так же, как их тела сохраняются неизменными в течение времени, их память не теряет ничего из когда-либо виденного или слышанного. Маклауд помнил каждый эпизод своей четырехсотлетней жизни так, будто он был запечатлен на кинопленке, в цвете и объеме. Сейчас, перебирая в уме все случаи, когда он видел Митоса сражающимся, Мак мог описать каждое движение, каждую фразу поединков, как если бы это было у него перед глазами.

Тогда в Париже, под мостом: удар за ударом, пока в кульминационный момент Митос не позволил его мечу коснуться своей шеи.

В спортзале в Секувере на следующий год: каждое слово, каждый шаг, каждый выпад… И против Кристин, когда Мак стоял к ним спиной, прислушиваясь. Он и сейчас мог слышать звуки того безжалостно короткого поединка — звон стали об сталь, — два удара, шорох песка под ногами и тихий шепот клинка, входящего в плоть, когда меч пронзил ее насквозь. Так быстро. Бой с Силасом, виденный краем глаза. Силас мог сделать из Митоса двух. А он скользил кругами вокруг великана, неуловимый, как ветер.

Снова против Кристин. Звон металла. Шорох песка. Меч входит в ее тело, как в ножны.

Еще раз. Выпад — защита, выпад — защита, поворот. Финал.

Впервые встретившись с Ричи, Митос тут же стушевался. После того, как Ричи сказали, кто он на самом деле, Митос сделал все, чтобы заставить ученика Маклауда недооценивать себя. Когда Мак его нашел, Митос выглядел почти беспомощным и совершенно безобидным. Но никто не может прожить так долго, сражаясь так плохо.

«Когда играешь, позволяй другим выигрывать, тогда у тебя всегда будут друзья в песочнице».

Значит, вот оно?

Теперь он находился в одной из первых, открытых для посетителей галерей, недалеко от старого входа для рабочих. Мак побывал здесь в 1838 году, на одной из первых экскурсий. Эта галерея проходила под дорогой на Орлеан, и от нее ответвлялись другие. Он нашел ту, над которой пролегал старый акведук. Акведук д’Аркюиль, — как давно его перестали использовать? Годы и годы. А когда-то по нему в Париж поступала четвертая часть всей воды.

В конце пещеры имелась маленькая лесенка, ведущая в галерею дю Понт Маон. Сюда солдат, по имени Декур, несущий в катакомбах караульную службу, каждый день приносил свой завтрак. Мак был с ним знаком. Он устроил себе удобное место для пикников, соорудив своими руками каменный стол и скамейки. Он украсил стену резной картиной, — вот она, до сих пор видна, — изображающей испанский порт Махон; он погиб здесь во время обвала.

Тут же находились знаменитые качающиеся камни, грозящие падением всякий раз, как поблизости проводились подрывные работы. Они были освещены светом, льющимся из открытой двери в конце коридора. Дверь вела в небольшой восьмиугольный зал. Там был бессмертный. Мак подошел и заглянул вовнутрь. Зал представлял собой оссуарий — вдоль стен от пола до потолка в определенном порядке громоздились кости: тройной ряд плечевых, бедренных и берцовых костей, тройной ряд черепов и ряд аккуратно сложенных мелких костей. Маленькие часовни по бокам так же были все заполнены костями. Алтари украшены иссохшими черепами с пустыми глазницами.

Митос сидел на одном из алтарей, читая Клаузевица.

Он захлопнул книгу, поднял голову и, улыбнувшись, отложил меч в строну.

— Так и думал, что ты придешь.

— Отвратительное место, не мог выбрать получше?

— Нет, — ответил Митос, — держи, это тебе.

Он кинул Дункану пакет. Тот поймал и заглянул вовнутрь.

— Что за…?! Это что, Poggia?

— Да, издание 1456 года. Я подумал, тебе должно понравиться.

Маклауд без труда узнал и вторую книгу, поскольку и «Liber Facetiarum Poggia», и «Eikon Basilike» были прекрасно известны любому антиквару. Первая, написанная на латыни, была сборником непристойных анекдотов и рассказов — определенно, только для взрослых, — настолько неприличная, что ее перевели на доступный для простых людей язык лишь через двадцать лет после смерти автора. Подарок с намеком?

Мак усмехнулся.

— Я так понимаю, Дуглас еще не появлялся?

— Ни слуху, ни духу… А, помяни черта.

— Вот вы где, — Дуглас с обнаженным мечом стоял в дверях.

В своем свободного покроя пальто он выглядел великаном, с плечами шире амбарных ворот. В руке бессмертный держал фонарь.

— Рад, что ты все-таки пришел, Пирсон. Я тебя недооценил. Выйдем?

— Веди.

Маклауд сжал зубы и вышел следом за ними, готовясь к худшему.

Дуглас потопал ногами, определяя, на какой поверхности ему предстоит сражаться; пару раз взмахнул мечом и, сняв пальто, бросил его на землю. Митос тем временем листал свою книгу.

— Можешь с ней попрощаться, — рявкнул Дуглас. — Пора начинать.

Митос поднял на него глаза, начал было говорить, но передумал. Наконец, после долгой паузы он произнес, тщательно выговаривая слова, как для дефективного ребенка:

— Мы не можем драться здесь, это святая земля.

Дуглас скрипнул зубами.

— Ничего подобного!

— Катакомбы — это святая земля.

— Катакомбы — лишь исторический памятник, — тяжело дыша, возразил Дуглас. — Древние каменоломни, инженерные сооружения, инфраструктура!

— Они ими были, пока сюда не перевезли все эти кости.

— Это не святая земля!

— Это могильник. Здесь покоятся семь миллионов парижан.

— Это парижская клоака! — взревел Дуглас.

— Готов поставить на это свою жизнь? Я — нет.

— Тогда мы найдем другое место!

— Хорошо, веди, — согласился Митос. — Так куда?

— Да в любой переулок или аллею, — рев перешел в крик, — тебе не удастся отвертеться!

— Слишком много смертных. Над нами район кафе и ресторанов, забыл?

Это была правда.

— Какой-нибудь склад, думаю, мы сможем найти! — Дуглас оборвал себя на полуслове, боясь сморозить глупость.

— Фехтовальный зал, — бросил он коротко. — Это недалеко.

— Что ж, замечательно, — любезно сказал Митос.

Весь путь до выхода, который находился напротив станции метро Denfert-Rochereau, Дуглас прошел в мрачном молчании. Митос следовал за ним вразвалку, весело насвистывая. Даже Мак мог слышать, как Дуглас скрипит зубами. Лишь один раз он открыл рот.

— Защита д’Эона, что ты упоминал. Конечно, я ее знаю, просто из головы вылетело.

— Да, конечно, — согласился Митос.

Стоя у входа в подъезд здания, тот молча наблюдал, как Дуглас роется в карманах и перетряхивает каждую складку своей одежды.

— Если у тебя нет ключа, я могу вскрыть замок, — не выдержал наконец Маклауд.

— Проклятье, — процедил Дуглас сквозь зубы. — Он у меня был, был, я уверен! Вот!

Его лицо было пунцовым от ярости и унижения. К счастью, ключ подошел. Дуглас взлетел по лестнице, отпер дверь в зал, едва не выломав ее при этом, скинул ботинки и обнажил меч прежде, чем Митос и Маклауд переступили порог.

— Начинаем, сейчас же! — рявкнул он. — Хватит откладывать.

— Даже и не думал, — сказал Митос спокойно. — Где я могу положить свою книгу?

— Просто брось ее куда-нибудь!

— Хорошо, — он снял пальто, кинул его Маклауду. Потом наклонился и аккуратно положил книгу на пол около двери. Дуглас ждал. Митос вступил на дорожку в своих тяжелых шипованных ботинках.

Мак заметил, что его ученик, ярый поборник правил, при виде такого кощунства едва сдержал яростный вопль. Хоть и с усилием, но ему удалось взять себя в руки, выкинув из головы все, кроме предстоящего поединка. Подняв меч, он сделал шаг вперед и превратился в живую иллюстрацию к учебнику фехтования. На лице Дугласа застыло выражение холодной ненависти, взгляд сконцентрировался на противнике. Он слегка поклонился и атаковал.

Мечи запели.

Перевод. На мгновение они разошлись…

— Давай побыстрее закончим, я голоден, — сказал Митос беспечно. — И, пожалуй, не прочь отведать тукана в том новом бразильском ресторане, напротив рынка.

— Заткнись и сражайся!

— Никогда не пробовал? Представляешь, в процессе готовки мясо этой птицы становится ярко-голубым.

— А тебя никогда не заставляли проглотить собственный язык?

Мечи зазвенели быстрее.

Маклауд несколько раз видел, как дерется Дуглас, и знал, что должно произойти. Первые фразы поединка будут проверкой — фехтование как по учебнику. с большой долей осторожности. Затем, когда Дуглас изучит врага, он начнет проводить атаку за атакой с такой яростью и натиском, что противник вскоре будет смят. И как только его сопротивление ослабеет, Дуглас нанесет смертельный удар. Его методы всегда были беспроигрышными.

Именно так он сейчас и сражался, сохраняя темп и дистанцию. Его контратаки были предельно точно сориентированы, вызовы заставили бы заплакать от зависти тренера олимпийской сборной. В то же время Митос защищался и атаковал с широкой улыбкой на лице. Раз споткнувшись и едва не упав лицом вниз во время выпада, он рассмеялся и заметил:

— Последний раз, когда я так сделал, то чуть не лишился головы. Эй! Держи локоть прямее!

Дуглас бросил на него злобный взгляд.

— Poco a poco, — сказал Митос. И начал декламировать, нанося удары в такт словам:

«Сирано де Бержерак, — подумал Маклауд, едва не произнеся это вслух. — И нос для полного сходства».

— У-у-у-у-у-у-у-упс! — говорил в это время Митос. Он выполнил захват, заставив Дугласа в замешательстве отскочить. Но вместо того, чтобы воспользоваться преимуществом, остановился и начал разглядывать собственные ногти.

— Мне нужны перчатки, — громко провозгласил он. — И вообще, физические упражнения пробуждают аппетит. Мак! Что ты думаешь насчет тушеной медузы[7] с гарниром из чечевицы?