— А если сбежит? Полдня загоняли, чтобы смылся?
— Так свяжем.
— Ох, не нравится мне это. Ладно, давай веревку.
— Ноги получше связывай.
— Без тебя знаю.
— Давай стрелы вынимать, держи крепче, пока я выдергивать буду. Уй…
— Осторожнее, мои отравленные были.
— Раньше сказать не могла?
— А может, пусть дальше ногами топает? Чего надрываться.
— Нет уж, один уже топал, так и не поймали…
— Ой, девочки, я вот думаю, а как они это делают?
— Что?
— Ну… обслуживают… чтобы дети появлялись?
— А кто их знает, вождь никогда не говорит, начальницы тоже. Меньше знаешь, крепче спишь.
— Я как-то спросила подругу, у нее сестра прислуживает одной из командного состава, говорит, это, видимо, больно очень. В прошлом сезоне у той мужчина целую неделю был, она так орала ночами, бедняга…
— Ужас, хорошо, что мы еще не дослужились…
— Все равно придется рано или поздно… Не отвертишься.
— О, гляди, кажется, очухивается.
— Уф, слава богам!
— Ну что, нож в сердце и потащили дальше?
— Не, погоди… я хочу его получше рассмотреть…
— Это зачем?
— Интересно, я еще живого мужчину так близко не видела.
— Насмотришься еще, если подойдет, он до следующей луны у нас пробудет.
— Ну да в шатре у вождя…
— Она права, нож в сердце всегда успеется, а так хоть посмотрим, что это такое. Он говорить-то умеет?
— Те трое разговаривали…
— Эй, ты! Тебя как зовут?
— Так он тебе и сказал.
— Давай у него спросим, он раньше женщин обслуживал?
— Тс-с-с-с-с-с-с-с! Что ты несешь!
— А что? Сразу и выясним, может, ему тоже лошади больше нра…
— Так! Замолчали обе! Я сама спрошу!
— А чего ты?
— Потому что я пока что здесь главная. И вообще, отойдите вон туда за пригорок, видите, как он на вас смотрит, глаза того гляди выпадут, боится, наверное…
— Бр-р-р-р. Холодно тут, чего она там так долго. Надо было хоть шкуры прихватить, завернуться.
— Они стрелять мешают. Нет, действительно, что можно делать столько времени, слушай, может, он там ее того…?
— Что того?
— Убил…
— Он же связан.
— Ну, мало ли.
— О, идет, наконец-то. Ну, выяснила? Эй, что это с тобой?
— Ой, девочки-и-и-и-и…
— Ты что, его там одного оставила??
— Да не сбежит он, не переживай, я ноги ему пока развязывать не стала…
— А руки???
— …
— Подожди, Митос, я не понял, так ты что, больше к Всадникам не вернулся?
— Нет, Джо. Но и к амазонкам в лагерь тоже не попал. Эти трое, как только выяснили, что к чему, сами решили туда не возвращаться.
— Ну и Казанова, а еще тихим прикидывается.
— Я бы посмотрел, Маклауд, что бы ты сделал, когда перед тобой дефилируют три дамы, на которых из одежды только колчаны со стрелами и кожаные ремешки… К тому же, как выяснилось позже, они сами охотятся и отменно готовят. Ты будешь смеяться, но они даже пиво делать умели. Так что я прекрасно прожил с ними последующие пятнадцать лет, катаясь, как сыр в масле. Кроме того они были очень воинственными, так что первое время я даже и разницы особой не почувствовал — были братья, стали сестры… На самом деле я не собирался так долго с ними оставаться, но потом втянулся… все-таки перемена окружения идет иногда на пользу… ну а лет через десять они поостыли, им захотелось домашнего уюта… ну как обычно у женщин. Так я и подумал, какого черта… тем более к тому времени их племя разрослось до небольшого государства с матриархатом, по крайней мере, они думали, что это матриархат. Мне тоже захотелось осесть, пожить спокойно… Триста лет без единого поединка… Так что можно сказать, что меня изменили женщины. Правда, по их законам приходилось каждые десять лет заново жениться, но не то, что это мне сильно мешало… Однако с тех пор я очень разборчив, а то пару раз такое попадалось, что лучше бы я себе сам голову отрубил… Что, Аманда? Я что-то не то сказал?
Нэлль
Безоружные
Раз − Питер Уингфилд/Митос/доктор Бенджамин Адамс в «Горце», Новый Орлеан, 1808 г.
Два − Питер Уингфилд/доктор Роберт Хельм в «Королеве мечей», испанская Калифорния, Санта-Элена, 1817 г. Найдите десять отличий.
Эти вечерние визиты не входили в обязанности доктора Хельма. Строго говоря, нужды в его присутствии у полковника не возникало с тех самых пор, когда по городу прокатилась эпидемия лихорадки. И все же раз в семь-восемь дней, когда в маленькой церквушке уже отслужили комплеторий, а воздух был напоен ароматом ночного жасмина, доктор Хельм появлялся на пороге его кабинета. Монтойя поднимал глаза от бумаг и кивал доктору на кресло.
Под открытым окном фыркали лошади, переговаривались часовые, неумолчно трещали цикады. Полковник и доктор потягивали кальвадос, обсуждали цены на специи, сроки прибытия кораблей из Испании, военные действия на мексиканской границе. Легкий ветерок шевелил занавеси на окне. В такие минуты глаза доктора Хельма казались полковнику удивительно мудрыми − и такими древними, как будто видели и Тридцатилетнюю войну, и гибель Непобедимой армады, и все те исторические события, о которых он рассуждал, задумчиво щурясь поверх бокала.
− Вы говорите так, словно лично присутствовали в той зале, − заметил однажды Монтойя, когда у них зашла речь о модном придворном художнике и портрете некоей маркизы, который выставлялся на званом вечере около двадцати лет назад.
Хельм сдержанно улыбнулся.
− Чтобы распознать гения, не требуется видеть лично каждую из его работ. Поверьте, полковник, этот малый действительно безумец, но картины его принадлежат вечности.
− При всем уважении, доктор, я достаточно разбираюсь в живописи, чтобы отличать талантливые работы от мазни ярмарочного фигляра. «Капричос»! Оскорбление вкуса, общества и здравого смысла − вот что такое эти «Капричос»!
− О, когда-нибудь люди будут отдавать большие деньги, чтобы хоть один раз взглянуть на них.
Монтойя пренебрежительно хмыкнул.
− Ну что ж. Полагаю, мы этого никогда не узнаем.
− Не узнаем, − согласился доктор Хельм с непонятной улыбкой и перевел разговор на другую тему.
Полковник несколько раз тайком наводил справки, используя своих осведомителей в Испании и Британии, и, казалось бы, узнал о Роберте Хельме все, что было возможно. Ему доставляло удовольствие намекать, пускаться в воспоминания о знакомых, воевавших на Иберийском полуострове, и ловить на лице доктора следы тревоги.
Темнело, неловкий молодой адъютант приходил зажечь свечи в бронзовых подсвечниках и принести ужин. Доктор Хельм не всегда отказывался от угощения, и Монтойя ловил себя на мысли, что смотрит, как ловко его руки отделяют крылья от запеченного со специями цыпленка, а жареное мясо − от костей. Когда-то эти руки обтирали его пылающий в лихорадке лоб и держали рапиру у его горла. А совсем недавно зашивали и перевязывали глубокую рану на плече, которую нанесла ему эта hija de puta, Королева мечей.
− Может быть, вам стоит оставить ее в покое? − осведомился Хельм, отрезая подходящий по длине кусок суровой нитки.
− Отступиться? Думайте, что говорите, доктор! Я могу расценить такие слова как измену и пособничество опасной преступнице.
Монтойя сидел, опершись здоровой рукой на столешницу и вытянув раненую руку вдоль тела. Кровь медленно стекала в таз с розоватой водой.
− Как пожелаете, − пожал плечами Хельм и не очень-то нежно вонзил иголку в край раны. − Сейчас будет больно.
Разумеется, Монтойя знал, что доктор помогает этой девчонке. Как еще иначе объяснить, что она как ни в чем не бывало гарцевала на коне после столкновения с десятком солдат, получив две-три серьезные раны? Кто-то снабжает ее сильным обезболивающим, и вряд ли этот кто-то − крестьяне. Монтойя ничего не говорил доктору о своих подозрениях, хотя и догадывался, что тот знает. Пусть все идет как идет. Рано или поздно они сделают ошибку, и тогда полковник получит не только Королеву мечей, но и рычаг давления на доктора − едва ли тот останется таким дерзким, когда перед ним замаячит петля.
А пока они улыбались друг другу над бокалами амонтильядо и разговаривали об искусстве войны, живописи и медицины, и в глазах доктора поблескивали темные загадочные искорки.
Около одиннадцати часов Хельм поднимался, отвешивал полковнику легкий поклон и желал доброй ночи. Монтойя смотрел из окна, как он идет по улице, отвечая на кивки солдат и припозднившихся прохожих.
Однажды полковника попытались отравить − молодая женщина из деревни, чьего жениха угнали работать в шахту. Яд был сильный, а Монтойя успел выпить довольно много, прежде чем почувствовал неладное. Войди к нему в тот момент, например, капитан Гришем, песенка полковника была бы спета, но молодой адъютант понял все и бросился за доктором мгновенно, оставив Монтойю лежать на полу в луже собственной рвоты.
Следующие несколько дней слились для него в туманную полосу и подернулись пеленой боли. Мучительные судороги скручивали тело, тошнота не проходила даже после того, как желудок исторгал все свое содержимое и снова сворачивался тугим узлом. Сквозь муть в глазах Монтойя видел над собой склоненное лицо доктора Хельма, осунувшееся и серьезное, а иногда − серые платья служанок и синие солдатские мундиры.
На третий день пелена немного рассеялась. Полковник впервые почувствовал под собой мятые, влажные от пота простыни и увидел на столике мутную масляную лампу из толстого стекла. Голоса появились позже, как будто выплыли со дна омута: доктор Хельм бранился с кем-то в дверях, второй голос отвечал ему напыщенно и высокомерно.
− Но позвольте…
− Нет и нет, говорю вам! Моему пациенту нужен покой. Я пошлю за вами, когда потребуется ваше присутствие.
Наконец неведомый посетитель убрался, доктор Хельм запер дверь и со вздохом вернулся к креслу возле кровати.
− Как вы себя чувствуете, полковник?
Монтойя сделал попытку приподняться на подушках.
− Кто… это был?
— Капитан Гришем ждет не дождется, когда сможет расположиться за вашим письменным столом.
− А… оставьте его, доктор… Гришем − тщеславный дурак… Вы поймали мерзавку, которая меня отравила?
− В последнее время я был немного занят, − сухо ответил Хельм и взял с ночного столика стакан. − Выпейте.
− Что это? − подозрительно нахмурился Монтойя. Режущая боль в животе ушла, оставив смутное воспоминание, но он по-прежнему чувствовал себя слабым − таким слабым, как будто только что пережил лихорадку. Монтойя поморщился от неприятного воспоминания.
− Если бы я хотел вашей смерти, я бы и не подумал возиться с вами все это время. Не испытывайте мое терпение, полковник. Пейте.
Монтойя взял дрожащей рукой стакан и понял, что не может поднять голову от подушек. Доктору Хельму пришлось поддержать его под затылок. Густая беловатая жидкость пахла камфорой, Монтойя с трудом проглотил горький комок.
− Господи…
− Тише. − Хельм уложил полковника обратно и забрал у него опустевший стакан. − Вот так. А теперь, может быть, расскажете, почему эта девушка решила вас отравить?
Монтойя усмехнулся, стыдясь минутного приступа слабости. Вот уже даже добрый доктор начинает забывать свое место.
− Потому что она преступница, которая будет поймана и осуждена в соответствии с законом.
− И, полагаю, повешена?
− Как того требует закон, − с нажимом повторил Монтойя.
− Бросьте, полковник, всем известно, что в Санта-Элене закон — это вы.
Монтойя не ответил. Некоторое время оба молчали.
− Вы никогда ее не найдете, − тихо сказал доктор Хельм. − Королева мечей об этом позаботилась.
Полковник изумленно посмотрел на него снизу вверх, потом расхохотался.
− И, конечно же, она сделала это без всякой помощи с вашей стороны? Вы играете в опасные игры, доктор.
− А вы только что побывали на краю могилы. Как ваш врач, я советую вам поменьше думать о преступниках и побольше отдыхать.
− Я достану ее, − прошептал Монтойя, чувствуя, как волнами накатывает тошная слабость. − Я притащу эту девчонку на главную площадь и сорву с нее маску. И тогда, может статься, мы все будем очень удивлены.
− Возможно. − Доктор Хельм отвернулся, перебирая что-то на столе. − И все же почему вас отравили?
− В шахтах снова не хватает людей.
− Я предупреждал, чтобы вы не загоняли работников до смерти.
Монтойя утомленно прикрыл глаза.
− А я обещал прислушаться к вашим рекомендациям, доктор. Простите. Возможно, вам следует наведаться туда еще раз.
− Так и сделаю, − пообещал Хельм. − Все-таки вы мерзавец.
Монтойя улыбнулся, не открывая глаз.
− Да вы и сами не промах, доктор.
Прохладная ладонь опустилась на его липкий от пота лоб, и Луис Монтойя поплыл по волнам дремоты.
Когда его пациент уснул, доктор Хельм прикрутил фитилек лампы и откинулся на спинку кресла. За окном клубилась душная калифорнийская ночь, сухая и совсем не похожая на пахнущие сеном и болотом ночи Нового Орлеана.
Доктор Хельм мог бы многое рассказать Монтойе. О том, как на самом деле выглядела гибель Непобедимой армады. О том, почему полковник никогда не избавится от Королевы мечей − если только не сумеет поймать ее и отрубить ей голову. О том, каким был мир, когда человечество и не помышляло еще о порохе и пушках.
О том, что когда-нибудь война на юге закончится, и испанцам придется отсюда уйти. Впрочем − из своего обширного опыта доктор Хельм знал − это будет еще нескоро. Монтойя успеет сполна удовлетворить свои амбиции и жажду власти − или потерять все, если не будет достаточно осторожен. Добрый доктор останется рядом с ним еще несколько лет, до тех пор, пока по городу не поползут слухи. Санта-Элена стоит вдали от больших дорог, но все же новости путешествуют теперь гораздо быстрее, чем каких-нибудь двести лет назад.
По улице с приглушенным грохотом проскакал конный ночной патруль. Монтойя беспокойно заворочался во сне.
Митос зевнул, потянулся и тоже закрыл глаза. Здесь его никто не найдет, разве что болван Гришем вздумает вломиться… Положив руку на эфес сабли полковника, Митос позволил себе задремать. Тусклый огонек лампы освещал постель больного, кресло, стол и молодое, мягкое, чуть насмешливое лицо доктора Роберта Хельма.
Джей Трайфанстон
(Jay Tryfanstone)
Открытки
Маленькая зарисовка по итогам просмотра фильма «Люди Х — 2»
Дункан Маклауд поперхнулся попкорном.
Ким Сан смотрел фильм по большому плазменному телевизору, стратегически расположенному между двух встроенных в стену аквариумов. В отличие от девушки, усевшейся Ким Сану на колени, разворачивающееся на экране действо нисколько не интересовало снующих в аквариумах акул. Когда вдруг ее бесцеремонно столкнули и Ким Сан торопливо прокрутил запись вперед, девушка недовольно вскрикнула.
Ли Чину очень не повезло, потому что он записал на ДВД один только фильм, без финальных титров со списком актеров. То, что произошло в результате, вызвало у акул живой интерес.
Джо тоже поперхнулся. Дункан встал, не обращая внимания на раздавшийся сзади недовольный шепот.
Мерседес, наблюдательница Кассандры, заметила странное состояние своей подопечной, только когда фильм закончился. Та замерла, невидящим взглядом уставившись на экран, и продолжала так сидеть, даже когда зал опустел. Мерседес пришлось спрятаться за спинки кресел, чтобы остаться незамеченной. Осторожно лавируя между плевками сальсы и буритос, она подкралась ближе, скорчившись за три ряда от Кассандры и радуясь невероятной возможности оказаться так близко. Услышав странный неприятный звук, Мерседес не сразу поняла, что та скрежещет зубами.
Четыре часа спустя они летели высоко над Атлантикой.