— Бери, ешь, а то видок у тебя! Хоть ты теперь от голода и не помрешь, но …
Не обращая внимания на странные слова незнакомца, Николай, с трудом сдерживая себя, принялся за еду. Только минут через десять, с удивлением обнаружив, что внушительный шматок сала исчез, он почувствовал на себе изучающий, насмешливый взгляд выразительных глаз странного человека.
— Наелся!? Теперь можно и поговорить. Ну, судя по твоим успехам с салом, ты, наверное, понял, что мы не на небесах. Это всего лишь окрестности Сочи. Километров пятнадцать от Хосты. Это насчет последнего вопроса. Он был самым простым.
То, о чем поведал незнакомец далее…
Это никак не могло уложиться в голове.
Николай некоторое время сидел молча, пораженный услышанным. С тоской поднял голову к сияющему небу, но восторга, что ощутил, выбравшись из пещеры, больше не было. Была растерянность, боль, не та знакомая физическая боль, что пожирала его последние годы, а какая-то внутренняя, пустотой поселившаяся глубоко в груди.
— Зачем Вы это сделали?
— Как зачем? Да я от скуки тут уже закис, а потом, если бы ты не восстановился, то твоей энергией можно было бы и воспользоваться. Не пропадать же добру! — человек усмехнулся. В глазах вспыхнул недобрый огонек. — Кстати, если ты мне не понравишься, я, может, и воспользуюсь твоей силой. Когда она чуть увеличится.
— Ах ты, контра недобитая! — кулаки Николая сжались, и он попытался вскочить.
— Да ладно, я пошутил, — человек властно остановил его движение. — И насчет контры, ты эти штучки брось. Ну, был я лет двадцать назад русским графом, так кем я уже только не был. Сам-то от контры не зарекайся. Проживешь лет сто, столько личин поменяешь… Может и буржуем когда-нибудь станешь, если кто голову раньше тебе не снесет.
Человек поднялся с дерева.
— Кстати, меня зовут Джордано, я когда-то был итальянцем. Это мое настоящее имя, по крайней мере, меня так звали в первой жизни. А здесь, на людях, если они появятся, называй меня Аванес, Аванес Саркисян. Я егерем в заповеднике работаю. Ты племянник моего сослуживца, в гости приехал, работу ищешь. С твоим дядькой мы воевали на Дальнем Востоке.
— Я никогда там не был.
— Ничего, бог даст, побываешь. И это моя легенда, я был на Востоке. Твою легенду еще придумать надо.
Джордано-Аванес негромко свистнул. В ближайших кустах что-то зашевелилось, и на поляну выбралась некрупная лошадь местной, привычной к горным склонам, породы.
— Бывай. Я завтра попытаюсь приехать. Из еды что-нибудь достану.
Он подошел к лошади, покопавшись в седельной сумке, бросил к ногам Николая небольшой сверток.
— Это тебе. Не ешь все сразу, мало ли что меня задержит. Если появятся люди, лучше спрячься, а то твои партийные товарищи не слишком доверчивы. Представляю историю, как знаменитый писатель помер, а потом воскрес в пещере! — Джордано усмехнулся. — Вариант Иисуса в твоем случае не пройдет!
Джордано громко рассмеялся, крутанул коня и пустил его вниз по едва приметной тропинке.
Николай остался один. Поднял сверток, там оказалось немного хлеба и спички. Времени прошло, как оказалось, немало. Здесь в лесу должно было рано темнеть, а ночью становилось прохладно. Бессмертный пошел собирать хворост.
Мы стоим на пороге введения новой Конституции.
В нашей великой стране не найдется ни одного гражданина, трудящегося, который не приветствовал бы от всей души сталинскую Конституцию.
Я — стахановец на производстве в ответ на обнародование проекта новой Конституции обязуюсь добиться выполнения новых норм на 230–240 процентов (сейчас даю 200 %).
Весь свой опыт передам рабочим, чтобы вырастить новых стахановцев.
Зачем ему это бессмертие, какая-то Игра, рубка голов? Чертовщина какая-то.
Николаю казалось, что эти мысли не дадут заснуть. Но на поиск хвороста и разжигание костра в пещере ушли все небольшие силы. Лишь только его тело оказалось на лежанке, пристроенной в глубине грота в пещере, как глаза закрылись.
Он проснулся от холода и ощущения присутствия вчерашнего человека.
— Ну, ты даешь! Так и проспал весь день?
Николай открыл глаза. Джордано разжигал хворост. В отличие от вчерашнего на нем был прорезиненный, непромокаемый плащ.
— Там дождь?
— Нет никакого дождя. Завтра поедем в горы. Мне участок обойти надо, записи сделать, проверить, не было ли чужих. Ночи в горах холодные, а мерзнуть я не люблю. Вон тебе бурку привез.
Николай поднялся намного увереннее, чем вчера, вышел из пещеры по малой нужде. Было еще светло, но солнце уже спряталось за противоположную гору. Неужели проспал целые сутки? В теле ощущалась легкость и сила. Воздух, напитанный влагой и прогретый солнцем, свободно вливался в легкие. Голова кружилась, но не от слабости — от ощущения красоты открывшегося мира. Так не было никогда, по крайней мере, он этого уже не помнил. Опять захотелось есть.
Возвращаясь, у входа в пещеру увидел Джордано. Холодная сталь сверкнула и замерла у горла.
— Что? Решил убить? — Николай поднял глаза на бессмертного.
В них читалось ожидание чего-то. Действия, слова?
— Убери железку, — Николой отвел клинок и прошел вглубь пещеры. — Еду привез?
— А ты ничего держишься. Играешь почти убедительно.
Джордано вложил саблю в ножны и аккуратно положил у стены грота, начал доставать из принесенной торбы продукты.
— Хотел бы убить, не ждал, пока я проснусь, да и не возился бы со жратвой, бурку вон привез.
— Оружие тоже тебе, — бессмертный улыбнулся. Небритая физиономия сморщилась, как у скалящейся собаки.
Николай протянул руку за саблей, вынул из простых, потертых ножен. В неверном свете костра мягко блеснула благородная сталь. Островский никогда не держал в руках такого оружия. Необычный изгиб клинка, тянущаяся вдоль лезвия витиеватая надпись на незнакомом языке, пальцы непроизвольно погладили блестящий металл.
— Нравится! — в оскале Джордано опять показалась мордочка хищника.
— А Ваш где?
— Увидишь, когда время придет.
В котелке над костром забулькала вода.
— Ладно, давай чай пить.
Некоторое время ели молча.
— Это ощущение в вашем присутствии… — Николай поднял голову, прислушиваясь к чему-то в себе. — Так всегда бывает?
— У разных людей Зов немного разный, как отпечатки пальцев у смертных.
— А таких, как мы, много?
— Достаточно чтобы научиться беречь свою голову.
— Почему вы назвали свое настоящее имя?
— Если меня убьют, кто-то или ты…, поставишь свечку в храме.
— Я атеист.
— А меня когда-то сожгли как еретика.
Николай вздрогнул, пристально взглянул на собеседника.
— Сожгли?
— Ну, Святая Инквизиция не любила еретиков. Твои вон партийные товарищи тоже устроили охоту на ведьм. Троцкисты, уклонисты. Кто там у Вас еще?
— Ты партию не трогай.
— А ты глазами-то не жги. Не я это придумал. А ты не святой. В одном дерьме сидим.
Джордано вздохнул. Разлил по кружкам остатки кипятка. Достал из кисета по щепотке какой-то травы. Бросил в чашки. Терпкий и пряный запах разлился по гроту.
— Нравится?
Николай только кивнул.
— Это я лет десять назад с Тянь-Шаня привез. Красные нас тогда из Самарканда выбили. Дружки-белогвардейцы в Китай и Монголию подались. Да надоели они мне, и нашего брата, бессмертных, там много, кто покоя и знаний по святым местам ищет, а кто и охотой промышляет.
— И после всего приехал сюда? Сволочь!
Николай вскочил, схватил, казалось, тщедушного итальяшку за грудки, но в момент оказался на жесткой лежанке.
— Остынь мальчишка. Не суди, чего не понимаешь.
Джордано сел на место, на небольшой чурбан, стоящий в противоположном углу грота. Взял в руки кружку. Потянул носом воздух.
— Белые, красные. Теперь вон еще коричневые. Сумасшедшие времена начались. Даже иезуиты перед этим слабаки, — потянул терпкую жидкость. Откинулся к стене, блаженно прикрыв глаза. — Лет через пятьдесят от своих партийцев плеваться будешь, если с такой гордыней голову сохранишь.
Николай перевел дух. В голове шумело, опять припечатался к глыбе, нависшей над лежанкой. Но он уже понял, что боль тела — быстро проходящие мелочи в сравнении с тем, что творил этот хлипкий на вид монстр с его душой, его идеалами, со всем, чем он жил последние десять лет.
Николай закрыл глаза. Почему тогда, десять лет назад, он не пустил себе пулю в лоб, зачем связался с этой девочкой? Изгадил только ей жизнь.
Рая, Раечка. Теплая, уютная, она несла покой, каким-то образом снимала боль. Даже в последние дни ее руки дарили ему тепло, даже когда он мерзко хамил ей. Интересно, как она выглядит. Сволочь! Не этот итальяшка, белогвардеец недобитый, он сам сволочь. Николай открыл глаза:
— А самоубийцы воскресают?
Джордано отделился от стены, с интересом взглянул на собеседника:
— Смертные нет. Это когда ты собирался?
— Лет десять тому назад, — Николай вздохнул.
— И книжку бы свою не написал, себя бы не узнал, что ты можешь.
— Зачем мне было это узнавать?
— Книжка, между прочим, хорошая, дружки твои, правда, используют ее по полной. Как и тебя, кстати. А насчет, зачем узнавать? Всякое знание и умение когда-нибудь да пригодится.
Некоторое время сидели молча.
— Пошли, подышим воздухом. Хворост ты мокрый собрал, чадит.
Джордано поднялся, сбросил тяжелый плащ, и легко перепрыгивая с камня на камень направился к выходу. Николай подождал минуту, взял саблю и пошел следом. Бессмертный сидел на давешней поляне спиной к входу, казалось, созерцал тонкий ручеек, вытекающий из-под камней. Николай осторожно подошел, вспомнив кавалерийские тренировки с рубкой лозы, замахнулся и… со всего маху шлепнулся спиной на камни. Клинок опять оказался у его горла, нога бессмертного прижимала его грудь, а ставшие жесткими глаза опасно светились.
— Ну, как!? Попробовал?
Он убрал оружие, ногу.
— Перевернись на живот аккуратно.
— Зачем это? — Николай попытался подняться.
Нога моментально вернулась на место.
— Сказал, аккуратно, на живот.
Пришлось подчиниться: Джордано опустился на колени рядом, и его руки начали ощупывать спину и позвоночник.
— Мышцы у тебя совсем слабые, выбьешь позвонок, возись потом с тобой, хоть ты и бессмертный.
Спина Николая непроизвольно расслабилась, предательски заныло выбитое при падении плечо. Итальянец положил руки на лопатку:
— Расслабься!
Николай ощутил тяжесть тела врачевателя, резкий рывок. Через несколько мгновений боль прошла.
— Вставай, саблист!
Николай поднялся. Стоял, опустив голову. Чувствовал, как краска заливает лицо. Джордано опустился на поваленный ствол.
— Так и будешь стоять столбом? Иди, садись, — в его голосе не было ни злости, ни прежней насмешки, только усталость.
— Не переживай, научишься еще мечом махать. А графа моего в шестнадцатом на германском фронте шлепнули, с беляками я уже доктором, мелкопоместным дворянчиком шатался.
— Зачем Вы мне морочите голову? Зачем Вам нужно злить меня?
— На реакцию твою смотрел. Да и фанатиков не люблю, а ты несколько фанатичен.
Опять помолчали. На поляне гасли последние отблески света. Густые тени покрывали склон. Запели цикады. Джордано поднялся, посвистел, показались лошади, одна под седлом, а другая вьючная.
— Расседлай лошадей.
Николай молча подчинился. С непривычки долго возился с упряжью. Итальянец терпеливо ждал. Когда тюки и седло оказались на земле, забрал уздечки и увел лошадей ближе к входу пещеры. Привязал их там к дереву. Вернулся за седлом.
— Пошли, завтра рано вставать.
Костер в пещере почти прогорел.
Пока таскали хворост и воду, разбирали привезенные торбы, вновь разжигали костер, совсем стемнело. Добравшись до лежанки в гроте, Николай почувствовал слабость, сил опять не было, мышцы болели. Джордано заставил его что-то съесть и велел ложиться.
Сам еще сходил покормить лошадей, расстелил в гроте попону и долго сидел, опустив голову на колени, глядел на догорающий костер.
По сообщению агентства Рейтер из Германии Тельман вчера был заслушан как свидетель по делу Эдгара Андре. Тельман давал показания в тюрьме.
Поднялись затемно. При неровном свете коптилки Джордано поставил чайник и котелок с водой на костер, отправил Николая седлать лошадей:
— Второго седла нет. Груз распредели так, чтобы охлюпкой можно было ехать.
Пока варилась каша, Джордано придирчиво следил за работой Николая.
— Я давно не ездил на лошади.
— Да уж! Ничего. Поедешь на оседланной, там, — он кивнул на восток, — у меня схрон есть, достанем второе седло.
— Зачем мне ехать.
— Мясом тебя кормить надо, а тут я и хлеба достаточно тебе не достану. В горах охотиться будешь, приведешь себя в порядок. Мне время надо, чтобы документы тебе выправить.
— Вы что, бросите меня одного?
— Ну, ты же не ребенок! Тебе месяца два — три надо, чтобы научить мышцы подчиняться. Сейчас вон кисель, я даже не пойму, как ты двигаешься. Вообще физиология бессмертных странная штука… он помолчал. Осенью я за тобой приеду. Там видно будет, что дальше делать.
Потом началась дорога…
Джордано помог Николаю подняться в седло, скептически оглядел:
— В седле сам удержишься? А то привяжу для верности.
— Удержусь, — буркнул в ответ Николай.
Итальянец в ответ усмехнулся, вскочил на своего покрытого одной попоной коня, и они двинулись.
Джордано объяснил, что им нужно спуститься к морю, так как вверх по ущелью конной тропы нет. Вначале они действительно спускались вниз, но потом Джордано повернул влево вдоль по восточному склону, сказав, что они выйдут к морю у следующей большой реки. Почти сразу Островский понял, что ему едва хватает сил удерживаться в седле. Он, что было сил, сжимал ногами лошадиные бока, рука постоянно тянулась вцепиться в луку седла. То ему казалось, что лошадь, осторожно ступавшая по влажным камням, не удержится на крутом склоне, то — что предательски закружится голова, и он просто сам свалится под копыта. Ко всему он понял, что ориентироваться в горном лесу совершенно не в состоянии. Хотя до побережья было всего-то километров пятнадцать, Николаю казалось, что им никогда не выбраться из этих зеленых дебрей.
Спуск сменялся подъемом, они переходили вброд какие-то ручьи и речушки, лошадиные копыта проваливались в расщелины между камнями. Напряжение все нарастало, мышцы свело до бесчувствия. Николай, стиснув зубы, все сильнее прижимал ноги к бокам лошади и практически уже ничего не видел вокруг себя. Осталось, как обычно, одно ничем неистребимое упрямство, а неторопливо ехавший впереди Джордано все чаще останавливался и терпеливо ждал, пока Николай справится с лошадью и собой, но так ни разу и не предложил остановиться.
Только к полудню выбрались к побережью. Поднявшись по очередному склону, Джордано остановился, как обычно ожидая Николая. Тот подъехал и вначале просто тупо удивился тому, что они продолжают стоять. Тогда, оторвав голову от созерцания тропы под копытами, он увидел, что они остановились на краю открытой площадки — горы кончились. В просвете между деревьями, до самого горизонта расстилалось море. Солнце отражалось в воде мириадами бликов, бурые и зеленые пятна водорослей проступали в прозрачной воде, обломки скалы, должно быть, когда-то сорвавшейся вниз, просвечивали в глубине.
— Слазь! Здесь передохнем, — Джордано спустился на землю.
Николай несколько мгновений не двигался, потом попытался привстать и перекинуть ногу через седло. Джордано едва успел его подхватить.
Оказавшись на земле, Николай дернулся было освободиться от поддерживающих его рук, но голова кружилась, и он привалился к лошади.
— Не дури! Обопрись на меня, — Джордано помог ему усесться на камень, выступающий у отвесной стены, ограничивающей площадку.
— Спасибо, — Островский, не сдержавшись, с блаженством откинулся к прогретой солнцем скале, вытянул ноги, и тут же сжался, как от пощечины, от скользнувшей по губам Джордано усмешки.