Да-да-да, вот как все и начиналось!
Сонька стояла в зеленом платье на тротуаре. Волосы, как солнце. Глаза, как платье. Нет, как ряска на болоте…
Она неотрывно глядела верх. На облака. От облаков навевал ветер. Шевелил волосы. Они щекотали веснушки. Девушка подергивала щеками в ответ. Но голову не опускала.
Жорка онемел, глядел на нее поражено. Он впервые видел такую девушку. Свободно гуляющую под светлым небом. Это как-то сразу стало ясно. Ей все нипочем…
– Солнечная, совершенно солнечная… – Прошептал он.
Не помня себя, забыв обычную робость, Жорка шагнул к необычайному желтоволосому существу.
Воздушные волосы. Ухо и щека. Высокая скула, которую он видит сзади. Начало зеленого глаза…
Само собой вышло из груди:
Белое небо, синие дыры,
солнце льнет к твоим волосам,
улица стала длиннее и шире,
упала светом к легким ногам…
Девушка чуть отшагнула, окинула чтеца взглядом с головы до ног и спросила:
– А разве оно белое?
– Ну да. – Уверенно сказал он.
– Всегда было синее.
– А облака? Они утопили синеву. Остались только дыры.
– Ааа! А ты кто?
Жорка пожал плечами:
– Дворник.
– Ааа…
Девушка вновь стала глядеть на небо, но и на него тоже.
– А, может, ты поэт? – Спросила она.
– И поэт тоже.
Девушка обернулась, посмотрела внимательно. Измерила его спокойным взглядом:
– Нет, дворник.
Он ладошкой охлопал штаны, отряхивая пыль, поправил их на поясе:
– И поэт тоже. И ты – поэт.
– Я дура что ли?
Нижняя губа ее уголком оттопырилась, презрительно выдула «Пфф!»
Повеяло ароматом тонким и сладким. Жорка не знал, что так пахнут некоторые сорта яблок. Или цветной выспевший крыжовник в жарком саду. Совсем без кислинки. Прозрачно.
Откуда ему было это знать? Но почувствовать это – он почувствовал.
– Как это – «пфф»? – Сказал он. – А что же полчаса смотришь на облака?
– Полчаса? – Она окинула его повторным взглядом.
– Я давно тут стою. – Ответил Жорка на вопрос в ее глазах.
– Зачем?
Жорка молчал.
Не дождавшись ответа, девушка сообщила:
– Я смотрю на шпиль, жду, когда свет правильно ляжет.
И показала на высокую иглу старого дома-крепости.
Жорке не верилось. Не хотелось верить, что она не поэт.
– Зачем тебе свет?
– Снимок хочу сделать.
– Ты фотограф? Это почти поэт.
Она глазом прильнула к видоискателю, наводя и выцеливая.
– Я ди-зай-нер. – Донеслось из-за фотоаппарата, с расстановкой следуя за движениями пальцев, вращающих объектив.
Луч солнца упал на шпиль. Щелкнул затвор.
– Штаны шьешь из кожи для создателей созвучий? – Так он понимал работу дизайнера.
Затвор щелкнул еще несколько раз.
Сонька опустила фотоаппарат, улыбнулась и глянула, наконец, на него приветливо.
– Штаны? Ещё какие! – Прищурилась, оценивая: – И все же – дворник.
Он не слышал. Тонул и растворялся в зелени, в радости.
– Я бы поцеловал вас. Вот сюда.
– Все-таки поэт.
…
Жорка слеп и прозревал вновь. Он по-прежнему лежал на полу. В незнакомом месте. В полусне или обмороке. Вновь шевелил губами. Видел, как розовое (ее губы) наплывает, касается его губ.
– Я был без сознания? Почему?
– Загадка.
– Это должно было случиться вчера. Когда ты смеялась, а волосы твои летали по кругу. До самых перистых облаков. Или когда мы пили кофе. Хотя кофе… Но и кофе тоже.
– Опять?
– Что?
– Бредишь.
Пробродив несколько часов по городу, оставив замок со шпилем далеко-далеко, где-то в другом городе, то разговаривая, то молча шагая без цели, они оказались у шлагбаума, отделявшего Город от Старого Города.
За шлагбаумом стояла будка охраны. За ней у стены высокого дома таилось маленькое кафе. Оно вжалось в дом, выпустив над полукруглыми сверху окнами парусиновые pare-soleil, выставив шелковые полосатые зонты на тротуар.
Под зонтами желтые плетеные столики и такие же стулья.
Так много красок. Все они сплетались в общее радужное пространство, уходящее вдаль. К запретным стенам.
– Мне туда нельзя. – Жорка показал на свой знак «D». – А тебе?
Никаких эмблем на ее зеленом платье не было.
– Пойдем! – Сонька уверенно потянула его за руку. – «D» – это дворник?
– «Дворовый». А вот еще маленькая «d». Это уже – дворник.
Она царапнула эмблему ногтем, точно проверяя на прочность эмаль букв. Улыбнулась:
– Дворник – звучит гордо.
– Обыкновенно. А что?
– Ровным счетом ничего. Это ты стоишь – мнешься. Шагай смело!
– Кто это мнется? Меня пропустят?
Охранник окинул ее взглядом и ничего не сказал. Отступил молча.
Жорка удивился.
Но пропустили и его! Он с недоверием обернулся, пройдя за шлагбаум: не вышвырнут ли обратно?
И почувствовал, будто бы на новую землю ступил. Будто она мягче, ворсистее.
Воздух тоже казался другим. Яблоком и крыжовником пахло сильнее. Свет тоже был особый.
Жорка замер, почувствовав это. Спросил:
– А почему здесь шлагбаум? Ведь Дворец Всевластия совсем в другой стороне? Кого охраняют?
Посмотрел на широкую улицу, уходящую вдаль:
– А там что?
Солнце, опускаясь, блестело на брусчатке. По-особому озолачивая все вокруг. Наполняя незнакомым уютом будто бы нездешнюю улицу. Совсем другую. Не то, что их 5-й Просторный Проспект.
Она широкой полосой улетала вдаль. Впереди, почти у самого горизонта клубящаяся зеленая стена парка. По бокам улицы поднимались высокие серые здания. Они были серые, но какие-то теплые, с цветными пятнами, с розовыми колоннами, с кружевными балконами…
Блеск стекол. Тишина. Желтый с красным трамвай не спеша катит мимо. К парку. К другим берегам жизни.
Жорка смотрел на него затаенно. Зачарованно. Так хотелось поехать на этом позвякивающем-побрякивающем старомодном трамвае. С ней. По этой особенной улице. Длинной-предлинной. А там – еще что-то. Несбыточное.
– Там Старый Город, – отвечая на его вопрос, сообщила Сонька.
Он, завороженный, едва выплыл из полусна:
– Зачем все это? Старый Город давно закрыт. Интересно, что там осталось?.. – Вновь окунулся в сказочное пространство небывалого квартала: – А здесь разве тоже живут люди? Никого не видно.
– Ну, почему?.. – Вскользь ответила Сонька и осмотрелась: – Куда сядем?
– Все равно. Как интересно. Будто сидим на улице.
– На улице и сидим.
– Нет, прямо вот… как будто здесь может проехать машина. А почему так тихо?
– Вечер.
– Здесь совсем другой воздух, – поделился своим наблюдением Жорка.
Она пожала плечами, предположила:
– Кофе пахнет.
– Нет, вообще… – Повел рукой. – Вдали он качается. Улица тает. Тянет весной. Вольным ветром. Там в конце – загадка. Несбыточное. Дорогое.
– Здесь хорошо, – просто сказала Сонька.
– Голова кружится, как будто праздник Весенних выборов суперканцлера Юлия – суперканцлером…
– Не начинай!
…
Кофе в белых небольших чашечках. Коричневая пена. Дымком поднимается пар.
Жорка пробует.
– Ничего так…
– Ничего?
– Да.
– Ты пил такой кофе?
Жорка молчал.
– Ты что?
– А что?
– Нос побелел и щеки.
– Просто так. Скоро уходить.
– Не последний день живем.
Жорка с трудом перевел дыхание и выдохнул, имея в виду что-то свое:
– Да?
Сонька махнула синей с серебром картой перед автоматом. Запустила руку за шторку и извлекала тарелку.
На тарелке лежали два желтых тоста.
– Я ел такие. Мама…
Вырвалось, и он тут же замолчал. Глянул на шлагбаум.
– Что мама? – Легкомысленно взбила Сонька свою желтую челку.
Она ничего не замечала.
Пододвинула к нему тарелку.
– Что мама?
– Ничего. Я не хочу.
– Давай за кампанию. Целый день не ели.
– Пять часов. Я ел в обед. Морковку.
Она засмеялась:
– Какая это еда! Бери…
На зубах у нее похрустывало. Поджаренный хлеб, масло…
Жорка невольно принюхивался. Отворачивал голову.
– Поэт – бог в мире суеты, – сказала она.
– Как это?
И тут же понял – как.
Она все тянула его к небу, от ложных страхов:
– Забей, чувак. На всякое такое… – Покрутила двумя пальцами над головой, точно щекотала это самое небо. – На дребедень.
Он пролетел взглядом по блестевшей стеклами брусчатой улице.
– Просто я не привык.
Взял тост и захрустел еще громче нее.
Они хрустели и хохотали.
Жорка повторял:
– Дребедень…
И они смеялись еще больше.
…
Смех улетел. Мелькнули прекрасные с горящими закатно стеклами дома.
Жорка поднялся над ними, пролетел мимо пальмы и упал на перекресток. На перекрестке стоял Чорный.
– Ну, как там? На полигоне? – Спросил его Жорка.
– Да всего завались. Горы продуктов.
– Я так и думал. А морковка есть?
– Ее больше всего!
Жорка улыбнулся. Он был счастлив. И тут еще Ванька так кстати!
– А от тебя опять чем-то разит! – Потянул носом Чорный.
– Так и от тебя тоже.
– От нас разит по-разному, Жорик! От меня продуктами, – поднес руку к носу, поморщился, – а от тебя опять деликатесами.
– Ты пил кофейный напиток «Золотой Ярлык»?
– Ну. Было дело. Один раз.
– Так он рядом не стоял с этим кофе.
– С каким?
– Из-за шлагбаума.
Черный посмотрел удивленно.
–Ни хрена себе! Доиграешься, мальчуган.
– И тосты там… Масло, горячий хрусткий хлеб, запах… Их кусаешь, и они тают во рту. Без остатка.
– Возьми пасту Свежее Утро, она тоже тает.
– И я раньше так думал. Она не тает, она впитывается.
– А какая разница?
– Принципиальная.
– Как это?
– Пойдем завтра в зоопарк? На орангутангов поглядим.
– Пойдем!.. – Осекся. – Не пойдем. Мне к восьми на работу.
– Выходной же! – Жорка хотел, чтобы Ванька пошел с ним в зоопарк. Вдвоем веселее.
– Кому как. – Чорный не спеша погладил плечи. Постучал ладонями по груди. Сказал солидно: – Роза вызывает.
– Заездила совсем. Чего ей надо?
– Бухгалтерию подбивать будем. Займемся в тишине. Пока другие отдыхают.
Жорка засмеялся:
– Со счету не сбейся. Счетовод!.. Вань, а я тоже с девушкой сегодня гулял.
– Тоже!.. То девушка, а то – Роза.
– Мы по улицам ходили.
– В подвалах укромнее. Теплее.
…
Полусвет. Жорка осматривается. Вновь переживает воскрешение. Недоумение. Смотрит на губы Соньки. Надеется.
Она не целует. Но дышит близко-близко.
Глаза девушки от удивления распахнуты.
– Ты как сюда попал? Здесь же закрытый объект. Лежишь под пальмой. Зеленый.
Жорка вновь не соглашается:
– Синий.
Осмотрелся. Как странно. На улице конец лета, первые желтые листочки, а здесь просто зелень. Просто деревья. Безвременье.
Глянул на Соньку пристальнее.
– Что? – Не поняла та.
– А когда ты покрасила волосы? Вот только что, за углом, они были желтые, а стали рыжие. В голубых зайчиках.
– Вот еще! Зайчики в твоих глазах. Они что-то косят, по-моему… – Внимательно глянула ему в самые зрачки: – Бредишь ты или нет? За каким углом?
Он мотнул головой куда-то.
– Чудик! Ты как оказался в зимнем саду?
– А это сад?
– Сад. Зимний.
– Как странно. Даже летом он зимний.
Сонька прикрыла ему рот ладонью:
– Харэ, чувак! Так мы ни до чего не договоримся. Давай по порядку. С самого начала.
Жорка вдруг обиделся:
– Авраам родил Исаака…
– Допустим. Теперь так: не с самого начала, а с начала этого дня.
…
Утро минувшего воскресения. Солнце прячется в дымке.
Жорка вышел из автобуса на знакомой остановке. Зашагал по тротуару.
Улицы перекрыты. Отряды ССиП просеивают горожан.
Мать как знала:
– Опять в зоопарк? Как на работу! – Попеняла она ему перед уходом. – С Чорным опять? Один? Ещё хуже. А если облавы?
И вот!
Легко узнавая по глазам отступников, не желающих соблюдать спокойствие, гвардейцы вытягивают их из толпы. Одних отшвыривают, других бьют дубинками. Битые сами идут к зарешеченным автобусам. За одного битого никаких двух небитых здесь не дают. Смысл в другом: один битый сто небитых пугает.
Жорка поправил эмблему «Dd». Гвардеец увидел эмблему и пропустил его беспрепятственно, поскольку дворники вроде добровольных помощников. Мелкое племя. Подсобное в деле правопорядка.
Жорка, лёжа в зимнем саду, грезил наяву. Он вдруг научился не вспоминать, а видеть, проживать прошлое. Даже то, что прежде было забыто.
Он маленький. В полутьме, в серой дымке мужчина с усталым лицом.
Они в комнате. У стола.
Это отец, Жорка знает. Но образ размыт. Лицо проступает пятном.
– Сын, у тебя цех «D» по рождению, – говорит отец. – Главное в нашей жизни любовь к Полису и Категории Справедливости, Цеха. Благодаря категориям жизнь устроена разумно и прочно. Каждый должен знать, кто он и зачем живет. Так проще. Так легче.
– Я могу быть только водопроводчиком – как ты?
– Нет! Можно кем угодно. Хоть дворником!
– А на завод?
– На завод нельзя. На заводе рабочие, это цех «N». Зачем тебе на завод?
– А выше? Выше «А» есть кто-нибудь?
Отец смотрит внимательно. Думает.
– Общность «Р» стоит выше всех. Это «Новые кухаркины дети».
– Кухаркины?
– Так повелось со времен установления Полного Порядка. Так решил суперканцлер Юлий и преданные ему сподвижники. Они свергли Всеблагого. Он жил только для себя.
– А Юлий?
– Суперканцлер Юлий живет для тебя.
– Для меня? Для меня одного?
Отец погладил Жорку по голове.
– Конечно. А для кого еще? Ну, и для других таких, как ты.
Жорка сомневается:
– Не знаю. Как он живет для меня?
– Он канцлер. Суперканцлер. И в этом вся его жизнь для других. А ты будешь дворником.
– А если я не хочу?
Отец неодобрительно повел головой.
– Так устроена жизнь. Помнишь на нашем гербе надпись?
– «Каждый получит свое».
– Молодец. Главное Покой и Порядок.
Жорка отвлекается от воспоминаний. Заградотряд зажимает толпу в узком месте. Просеивает. Наведение порядка идет полным ходом.
Жорка продолжает путь. В голове звучит (уже не отцовский, а какой-то иной – вкрадчивый волшебный) голос: «Так устроена жизнь!» И неожиданное: «Сказал и помер».
Как – «сказал и помер»? Кто сказал? Кто помер? Кто это говорит?
Голубоватое спокойное лицо отца проплывает перед глазами и тает возле гвардейца, рвущего за воротник какого-то одутловатого человека.
Жорка с замершей улыбкой мелкой походкой лояльного гражданина протекает мимо.
Впереди вновь маячит лицо. Но не забытое, едва различимое лицо отца, а яркое рыжее лицо орангутанга Сёмы.
Жорка старается сосредоточиться на нем, чтобы не видеть того, что происходит вокруг. Чтобы не так было страшно. Видит, как читает Семену свои стихи.
Из года в год листва меняется,
И солнце в землю обращается,
Идет, идет круговорот.
Из года в год.
Лишь не меняется, не разлагается
Любовь, и вот –
Эфемеридой обращается,
И зыбко в воздухе качается,
и не живет.
А лишь поёт!..»
Семен одобрил его. Развернул губяки до самых глаз и ударил в ладоши.
Другие орангутанги, тоже рыжие и независимые, сидели кто где, всяк себе на уме и лениво смотрели на людей. Что думали они об этих испуганных с гладкой кожей обезьяноподобных приматах?
Жорка завидовал орангутангам.
«Сидеть бы на ветке, – рассуждал он. – Рядом с ними. И глядеть в небо. И все тебе нипочем».