– Лиз.
– О, понимаешь? Это хорошо. Только как-то по-детски и укорочено именуешься. Лиз – это, наверное, будет Лизавета по-нашему?
– Можно, – признала задержанная, пытаясь трясущимися руками убрать с лица локоны.
Надо же, дрожит, а о наведении красоты не забывает.
Тут внизу громыхнуло, и Тимофей о наблюдениях за рыже-задержанными временно забыл…
Немцы, видимо, подорвали проем между окнами первого этажа и забрались внутрь дома. Собственно, это ничего не меняло, они и раньше туда проскакивали. Попытка подняться по лестнице на второй этаж, пользуясь прикрытием облака пыли, ничего не дала – фрицы напоролись на автомат Нероды – расстрелял гадов, как в тире.
Тимофей, кашляя, вернулся на основную позицию. Рыже-задержанная тоже кашляла, утирала нос крошечным платком.
– Ты бы тряпку побольше взяла, да лицо замотала, – посоветовал Тимофей. – Снизу что-то дымом прет. Разгорится, совсем несладко будет.
– Немцы потушат. Думают, полковник здесь, – вполне внятно и чисто по-русски прокашляла задержанная.
– Значит, понимаешь по-нашему, – без особого удивления кивнул Тимофей.
– А что мне еще остается, дурак ты такой?! Мне ж амба теперь. Вот с чего вам бриттами или греками сюда не прийти, а?! – зачастила рыжая.
Изумиться странным требованиям к национальностям Тимофей не успел: раму окна стукнуло разок, сразу другой и по полу покатилась «колотушка». На звуки болтовни немцы с улицы очень ловко закинули.
Нужно признать, болтливая задержанная медлить не стала – в коридоре под стену упали уже вместе. Сержант Лавренко счел, что прикрывать автоматом обе головы в данной ситуации будет не никчемным донжуанством, а логичным контрразведывательным маневром…
…громыхнуло. На головы посыпалась штукатурка и куски лепнины.
– Ты лучше шепотом болтай. Целей будем, – посоветовал Тимофей в ухо разнервничавшейся задержанной. Та согласно закивала.
– Во двор лезут! – крикнул Шелехов.
– Да и тут тоже, – откликнулся Тимофей, торопясь к окнам.
Немцы атаковали с двух сторон, вздумав прощупать гарнизон и со стороны дворового тыла. Открыл стрельбу с крыши Сречко, старший лейтенант удержал лестницу. Тимофей с болью в сердце швырял гранату за гранатой – саквояжик уже показывал дно. Подползая к боезапасу за очередной «колотушкой», Тимофей увидел задержанную – та выудила из саквояжа «наган» и пыталась взяться за оружие поосмысленнее.
– А ну-ка положь! – строго сказал сержант Лавренко.
– А иди-ка ты на…! – зашипела девица. – Вас мало, а мне из-за этого мальства подыхать задешево?! Боши не пожалеют. Раз наполовину русская, да с вами… на лоскуты раздергают.
Она поползла на коленях к окну, двумя руками взвела курок «нагана», не глядя пальнула за подоконник. Ну, все же относительно вниз целила. Ладно, в спину контрразведчикам стрелять ей теперь действительно резону нет…
…Отбились. Немцы настрой потеряли – у них раненый кричал просто жутко, безостановочно, наверное, живот разодрало. Прошелся по окнам пулемет, наступила пауза.
– Патроны давай! – деловито потребовала красавица, выбивая из револьвера пустые гильзы.
– Папаня небось из белых? – догадался Тимофей, роясь в саквояже.
– Еще чего. Меня мамка учила. И она не из белых. Мы всегда были вне политики!
Патроны нашлись – их экономный Торчок в тряпицу завернул.
– Ты, Лизавета, экономнее – сказал Тимофей, дозаряжая в запасной диск последние автоматные патроны. – Наверное, тебе действительно к фрицам попадать совсем ни к чему. Извини, сложилось уж так.
– Да… они меня… опять заловят, я их… – рыже-задержанная раз уж заговорила, то крыла хриплым матом через слово.
– Тима, чего ты там так расходишься? – удивился с лестницы старший лейтенант. – Отбились, переведи дух, подумай о хорошем. Или с автоматом что?
– Да это не я. В смысле, с автоматом нормально, а ругается задержанная, – пояснил Тимофей. – Она наполовину русская, и…
– Я, товарищи, тоже сейчас материться буду, – сказал из дальней комнаты Шелехов. – Меня, кажется, задело.
Ранен радист был не то чтобы тяжело, но неудобно. Пробило левую кисть, рука вышла из строя. Тимофей быстро наложил повязку, остатком бинта замотал собственные порезы.
– Значит, так. Вы прорываетесь по крышам. Я прикрываю, – безапелляционным тоном сообщил Нерода.
– Одному прикрыть не выйдет. Нужно и дворовых прижать… – начал Тимофей.
– Рот закрой, Лавренко! Распустился рядом с этой сомнительной девицей. Все у меня выйдет, и даже с лихвой. Если вы успеете, – намекнул старший лейтенант.
– Собьют нас с крыши, – справедливо предрек югослав. – Нужно тут држать.
– Не собьют. Будет отвлекающий маневр. Я детонаторы поставил, те, что в грузовике. Заряд в кузове серьезный, фрицам мало не покажется, – сказал Нерода.
– Так и вас убьет же, – пробормотал радист.
– Это мы еще посмотрим, – рявкнул командир группы. – Лавренко, принимай командование. Остальные на чердак. Бегом!
Бойцы подчинились. Тимофей принял штурмовой автомат[39] от командира и прямо спросил:
– Шанс есть? Уйдешь?
– Сильно постараюсь. Ты нафига девке «наган» дал?
– Ей все равно деваться некуда. Пусть обозначает бойца. Прорвемся, я ствол заберу. Не прорвемся… так какая разница.
– Смотри, баба с наганом это… Впрочем, ты с слабым полом получше меня умеешь обращаться. Пошли наверх…
У слухового окна обсудили последние детали. Нерода напомнил, что при выходе к своим нужно быть поосторожнее – запросто положить могут, запаренных стрелков хоть как предупреждай, что на них своя разведка может выходить. Твердая уверенность, что до своих хоть часть группы, но дойти непременно сможет, подействовала. Тимофей и сам подумал «чем черт не шутит?». Наступила томительная пауза – теперь приходилось дожидаться действий фрицев.
Наконец в парадной грохнула граната, застрочили автоматы…
– Минута и вперед! Ни пуха! – напутствовал Нерода.
– К черту! – ответила подобравшаяся рыже-задержаная. – Живите, не болейте, не гноитесь.
– А, это? – старший лейтенант ухмыльнулся, отколупнул «чирей». – Держи на память.
Лизавета изумилась, немцы, наконец сходу захватившие опустевшую лестницу, наверное, тоже порядком изумлялись. А вот бойцам опергруппы удивляться было некогда.
Первой из пролома вытолкнули девчонку, следом пошел отягощенный недействующей рукой радист, потом Сречко, взявший себе на горб рацию. Тимофей отходил последним. Снизу по крыше уже стреляли, штурмовой автомат в руках непривычно колотился – сержант Лавренко, отвлекая на себя внимание, на миг засел за трубой, дал еще очередь. Дальше пришлось драпать почти не глядя, и стрелять тоже почти не глядя. Всё – магазин пуст, вот следующая крыша, передние бойцы запрыгнули за невысокий парапет. За спиной, казалось уже далеко-далеко, стрелял с двух пистолетов Нерода. Перелетая через разграничительный парапет, Тимофей зацепился за какой-то провод. Сапог чуть не слетел, хорошо что самошитый, проявил сознательность, удержался. Удалось проскочить еще пару шагов, и тут весь мир вздрогнул…
… Пришел в себя Тимофей среди пыли и мата. Что-то тяжелое давило в бок – ага, рация. Большая часть группы оказалась на чердаке – тут, видимо, раньше жил кто-то – в пыли кровать угадывалась, раскачивались перевернувшиеся на стене часы-ходики.
– Замолчали! – прокашлял Тимофей.
– Не пускает, хребет, вероватно, перебило – простонал Сречко, с которого только что скатился Тимофей. – Устати не могу.
– Ты ремнем за стол зацепился, – подсказал радист, тряся головой.
Действительно, всех оглушило взрывом – звуки доносились приглушенно. Но пока живы. Над головой проломы кровли: разошлась почти на всю длину, светит тусклое небо, всё в пыли и дыме. Стрельба разом смолкла.
– Живей! Живей, хлопцы! Рыжая где?
– Вон… убило, кажется… – Сречко слабо потянул лежащее тело за полу пальто, ставшее в момент серым.
Нет, не убило – стоило всунуть в рот горлышко фляги, как рыжая судорожно заперхала.
– Гадость же! Как пьете?!
– Не пьем. Лечимся, – поправил Тимофей, закупоривая флягу. – Бегать или ползать способна?
– Да я… вашу… – рыже-задержанная, видимо, хотела сказать, что помирает, но опомнилась и начала подниматься.
Тут повезло – дверь от сотрясения соскочила с петель, дальше лестничная клетка вывела к провалу в растрескавшейся внешней стене. Облако пыли все еще прикрывало, к пыли добавлялся дым – остатки разнесенного дома-цитадели горели. Группа благополучно перебежала подворотню, залезла в кучу пустых ящиков, далее через разбитое окно внутрь другого дома… Тимофей полагал, что вот сейчас на немцев налетят, но оказались в длинном темном коридоре, заваленном опрокинутой мебелью и бесчисленными корзинами. Немцев не было, в одной из комнат кто-то оглушенно стонал и невнятно молился-ругался… Дальше, дальше…
Передохнули в полуподвале. Фонарик у Тимофея не зажигался, наверное, контакты от встряски отошли. От бега и контузий упарились, Тимофей сбросил шинель, ощупью сел, посадил раненого. Опытный Сречко нащупал бутыль – то ли винцо слабенькое, то ли компот консервированный. Пилось приятно. Дали запить радисту пилюли – после ранения и нервно-боевых напряжений они очень помогали, как заверил старший лейтенант Земляков, выдававший медикаменты.
– Что далье? – спросил югослав, когда ковырялись с фонариком.
– Понятно что. Вылезем, осмотримся по обстановке и выйдем на связь, – перечислил порядок действий Тимофей. – Мы где-то у улицы Любицы… Да не гни ты так контакт, сломается.
– Я осторожно, – заверил Сречко. – Мы точно у Княгини Любицы, но южнее. Прва гимназия рядом должна быть.
– Эй, гиды, а со мной что? – подала голос из тьмы рыже-задержанная.
– С тобой ничего, – успокоил Тимофей. – Расскажешь начальству, как со своим полковником встретилась, всякие детали и адреса. Потом решат.
– Вот, оцим-поцим, «они потом решат»?! Это к стенке поставят, что ли?! – заблажила рыжая.
– Да чего тебя ставить? Ты злодействовала и в расстрелах участвовала, что ли? Понятно, за амуры с фашистом медаль не дадут. Ну, так и что… пойдешь работать. А вообще я не знаю, я же только сержант, – признался Тимофей.
Помолчали, потом задержанная пробормотала:
– Перестаньте сказать за злодейства. Я в лагерь попала. Случайно. Этот Равенсбрюк, чтоб ему… А там меня на опыты отправили. А потом Генрих себе оставил. Сказал, «на его дочу похожа».
– Вот фашист. Дочь, понимаешь ли, на матрас тянет. А ты тоже хороша, – справедливо сказал Шелехов.
– А что мне было, подорваться, как той бомбе?! Меня глянули, всё: шею мой – иди досюда, – со слезами, надо думать, наработанными, вспоминала Лизавета.
– Ты одесская, что ли? – спросил Тимофей, ставя батарею на место.
– С чего вдруг одесская? Я вообще не русская. Просто мамка так говорила, – пояснила рыжая и зажмурилась, поскольку упрямый фонарик, наконец, зажегся.
При свете подвал стал теснее. Тимофей посветил на радиста – тот был бледен, но в порядке. Наверху периодически громыхало, видимо, бой продвигался. Куда сейчас идти, и не лучше ли остаться на месте и подождать, пока свои не подойдут? Жратвы маловато, но так-то вполне вариант.
Размышляя, Тимофей продолжил светскую беседу – всё сказанное рыжей задержанной сгоряча и необдуманно, вполне может пригодиться позже. Лизавета – по первому взгляду девка неплохая, но с характером. Упрется, потом на допросах горя сполна хапнет.
– Одесские словечки чувствуются. Если не ты, значит, родители в Одессе уж точно не чужие.
– Я вас умоляю, понятно, мамка в Одессе бывала. Мне рассказывала. Но сама она не оттуда, – пояснила рыжая.
– А откуда? Ты на чешку похожа, – сказал Сречко.
– Может и похожа. Но мамка не чешка была. Из города… на «в» он как-то, точно не помню, – отперлась хитрая задержанная. – Мы по всей Европе ездили. Неаполь, Париж, Вена, Лугано…, всё даже уже не вспомню.
– Надо думать, все языки знаешь? – восхитился Тимофей.
– Все не все, а что-то знаю. По детству само запоминается. Только вы мне шпионство не шейте. Мамка всегда принципиально вне политики была, и меня тому учила.
– «Не шейте»… уголовницей твоя родительница была, что ли? – проворчал Шелехов.
– Сейчас как бахну из нагана, вообще безрукий будешь! – пообещала дочь аполитичной уголовницы. – Мамка хорошей была, пачкать никому не позволю!
– Не шуми, он не со зла. Просто непонятно, – сказал Тимофей.
– Да что тут непонятного, штоб вы сдохли? Революция, мамочка одна, как тот ваш перст, без семьи и родных. Закрутило… С красными была, потом наоборот. Кидала жизнь как хотела. Из Одессы в Константинополь, кажется, уплыла.
– А отац кто был? – поинтересовался Сречко.
Рыже-задержанная помолчала, потом со слезами в горле спросила:
– Ты, сербская рожа, что, меня допрашивать вздумал? Да еще самым хамским образом. Эй, сержант, он какое право пытать имеет?
– Да какой допрос, так просто… – Тимофей почувствовал, что что-то не так, потянулся к автомату, но было поздно.
От прохода ударил луч фонаря, кто-то цыкнул зубом и негромко сказал:
– Сидеть! Руки фферх!
Тимофей зажмурился от слепящего луча и медленно поднял руки. Свет резал глаза, но очертания поганой каски можно рассмотреть. И ствол ручного пулемета, направленный прямо в живот. Немцы. Да как же они смогли так тихо подобраться?!
Соображать нужно было мгновенно. Тимофей подскочил, выше задрал руки и перепуганным шепотом заорал:
– Нихт шиссен! Нихт коммунист, нихт юде! Не стреляйте! Нихт шисс…
На миг удалось уйти лицом от слепящего луча, разглядеть. Пулеметчик сидел в распахнутой двери, опершись о пыльный сундук, рядом автоматчик со "штурмовым" наготове, еще один без шапки, светит и целится из пистолета…
… опергруппе хвататься за оружие было поздно. До автоматов не дотянуться, пистолет за пазухой, но до него, как до того непонятного Лугано. Сречко вообще спиной к двери сидел. Прошляпили.
…– ихт шиссен!
– Не орать! Фройляйн? – фриц стволом пистолета поманил рыжую. – Спокойно идти до нами.
– Идем, идем! Мы же всегда… Хайль Гитлер! Уже идем! – заверил сержант Лавренко, панически широко раскидывая руки и заслоняя остальных.
Тимофей чувствовал, как напрягся Шелехов – у радиста под курткой на ремне две намертво прикрученных лимонки. Вообще-то они для того, чтобы вместе с собой рацию и шифроблокнот рвануть, но тут уж как придется. Тимофей полуобернулся к своим:
– Не стреляем, идем с геррами солдатами!
Понятно, ряженый сержант, югослав, да и радист в нынешнем положении фрицам без всякой надобности. Девчонка им нужна. Этот, без каски, мелькнул в легковухе у дома полковника – форма общевойсковая, амуницией не обвешан. Но, сука, нюх же у него! Как выследили? Но сейчас стрелять не будут: с такого расстояния – почти в упор – прошьет пулемет товарища Лавренко, а за ним хоть двух девиц ставь, и их поубивает. А фрицы с рыжей очень-очень хотят поговорить…
Краем глаза Тимофей видел девчонку – та была бледна как мел. Оно и понятно: кроме предчувствия мучительной «беседы», приходится еще и второй раз за сутки руки задирать. Она с гонором – не любит руки поднимать. С подолом попривыкла, бедняга, а это иное…
…– Уже идем, герр офицер! – лепетал Тимофей, топчась на месте. – Все идем с господином офицером! Нихт шиссен!
Фриц, теряя терпение, шагнул вперед, «вальтер» – такой же как у Тимофея, но, надо думать, без наградной плашки – держал наготове, но все же шагнул вперед, смельчак.
– Мы идем, идем – перепуганно повторял сержант Лавренко. – Шинелечку, шинелечку только, герр гауптман…
Отмахиваясь от лежащих автоматов, Тимофей, умоляюще глядя на пленителя, ухватился за шинель. Лицо фрица брезгливо скривилось, не любит ссыкунов, волчара…
…Подхватил с ящика шинель трус Лавренко, тут же швырнул ее вперед, сам упал на колено в сторону. Лежавший под шинелью ремень со снаряжением остался в руках. Может, штык был бы и уместнее, но ладонь сама легла на рукоять саперки. Выпрямляясь, ударил без промедления – лопастью снизу вверх, под кисть с пистолетом. Рука немца задралась – «вальтер» бабахнул в потолок… это не важно, оставляя немца за спиной, Тимофей кинулся на следующего врага. Тени от фонарей вихрем метнулись по подвалу – лицо фрица с вытаращенными глазами рядом – лопаткой в переносицу. Пусть в чехле, зато от души. Хрустнуло. Сшибая плечом фрица, отводя в сторону его автомат, Тимофей продолжил движение… вместе завалились в проход… если пулеметчик у них спец, сейчас сапогом в лицо встретит…