Мы переправились не на поле боя или на какое-нибудь другом поле, а на поле в маленьком травянистом парке маленького французского городка. Мисс Ястреб не последовала за нами через мембрану. Может быть, она не могла, а может быть, ей нужно было вернуться в окопы, чтобы забрать то, что осталось от мисс Буревестник. Но ее голос эхом отдавался за нами через проход в воздухе: «Я не могу пойти с вами, дети. А теперь идите, идите скорее, и поддадимся скорби тогда, когда все это кончится».
Маленькие магазинчики и домики окружали парк. Приятно зазвонил церковный колокол. Мы вообще не продвинулись на другой конец мира — только во времени — и все же мы прибыли в другую страну. Горацио надел темные очки, чтобы скрыть пустые зрачки, и на безупречном французском спросил прохожего, где можно сесть на поезд.
— Пойдемте со мной, — сказал нам Горацио. — Не думайте, не говорите. Просто идите.
Мы беспрекословно последовали за ним. Может, он и был тварью, но проявил себя таким же преданным, как и любой из известных мне странных людей. Мы поспешили вниз по улице, вдоль которой тянулись магазины. Было жарко, и мы на ходу скинули тяжелые плащи, бросив их на асфальт. Люди таращились, но недолго. Возможно, реконструкция Первой мировой войны была здесь будним явлением. Нормалы нас больше не волновали.
— Как вы думаете, он действительно мертв? — спросил Гораций, нервно оглядываясь.
— В него стреляли десять миллиардов раз, — сказал Енох. — Немцы превратили его в начинку для пирога.
— Если пули могут убить пустоту, значит, они могут убить и его, — сказала Эмма.
Я видел, как выпотрошили Марнау, но что-то не давало мне покоя. Он не был пустотой. Я даже не была уверен, что он был смертным. Но не было никакой причины обременять остальных своими сомнениями; у нас было достаточно причин для беспокойства.
Мы приехали на вокзал, купили билеты до Лондона (у Горацио были деньги) и стали ждать в почти пустом зале прибытия нашего поезда. Джулиус сидел и стонал про себя о своей потерянной имбрине, а Гораций сидел рядом, положив руку ему на колено, и бормотал утешительные слова. Эмма принесла салфетки из кафе и занялась раной на руке Еноха, пока он морщился и жаловался. Эддисон принюхивался к воздуху вокруг и старался быть настороже, но его маленькие глазки все время закрывались.
— А что будет, если мы потерпим неудачу? — тихо спросила Себби.
Енох втянул в себя воздух и сказал:
— Каул захватит власть над всеми странными, поработит нас всех, а затем превратит мир в кровавую бойню.
— Если он в хорошем настроении, — добавила Эмма.
Гораций похлопал ее по плечу.
— Мы не подведем.
— Почему? Потому что тебе это приснилось?
— Потому что мы просто не можем ему проиграть, вот и все.
Мы были невыразимо измучены. Осознание того, что произошло, начало просачиваться в наши уставшие головы. Хотя в основном нас приследовали ужас и телесные травмы, я утешал себя тем, что мы возвращаемся в Лондон более подготовленными и уверенными, нежели тогда, когда покидали его. У нас имелось трое из семи избранных, и это все, что нам было нужно. И у нас был Горацио. Он сидел на деревянной скамье, выпрямившись, как шомпол, и каждые несколько секунд мотал головой между входной дверью и железнодорожной платформой. Он был похож на доброжелательного Терминатора.
Поезд с гулом въехал на станцию. Мы поднялись на борт и втиснулись в отдельное купе, собирая еще более странные взгляды пассажиров. Странные взгляды стали настолько привычными, что я почти перестал их замечать. Когда мы заняли свои места, Эмма вслух забеспокоилась об имбринах и Акре. Мисс Зарянка выглядела слабее, чем когда-либо, когда мы видели ее в последний раз, и щит зависел от того, что все двенадцать имбрин будут в порядке и останутся в таком состоянии до нашего возвращения. Мисс Буревестник сказала, что силы Каула уже собираются.
— Интересно, чего они ждут, — сказала Бронвин.
— Чтобы родилась армия пустот Каула, — ответил Горацио. — Он создает их в Абатоне. В каждой пустоте содержится душа, украденная из кувшинов Библиотеки.
— Я думал, он не может ими манипулировать, — сказал я.
— Очевидно, он может, в своей воскресшей форме. И до такой степени, что ему удалось переписать их натуру.
— И поэтому мы их видим? — спросил Гораций.
— Верно, — ответил Горацио. — И поэтому они стали непробиваемые и большие, и… — его глаза метнулись на меня, — их стало труднее контролировать.
Я почувствовал себя неполноценным. Хотя я знал, что он имел в виду совсем другое.
— Ты смог взять под контроль одну, — сказал я.
— Да, но спустя долгое время. Я проводил дни в непосредственной близости от этой пустоты и постепенно смог выучить ее новый язык. Но даже в этом случае они более несговорчивы, чем мы.
Мы, то есть Горацио в его прежней форме.
Эмма наклонилась вперед и тихо спросила:
— А каково это — быть в теле пустоты?
Горацио на мгновение задумался.
— Пытка, — сказал он через некоторое время. — Все кажется только наполовину сформированным. Ваше тело, ваш ум, ваши мысли. Вы так голодны, что даже свои собственные кости кажутся пустыми. Единственное облегчение, которое вы когда-либо испытываете, во время того, как едите, предпочтительно человека, причем странного. И даже тогда это лишь короткая передышка.
— Значит, ты ненавидел Его? — спросила Нур. — За то, что он так долго держал тебя в таком состоянии?
Он ответил немедленно.
— Да, — он наклонил голову. — И нет. Все пустоты ненавидят своих хозяев. Но он помог мне развить свой ум. Научил меня читать, понимать английский и думать не только о голоде. Я понял, почему он держал меня, зачем я был ему нужен. И со временем я полюбил его так же, как и возненавидел.
Поезд затрясся и начал медленное движение. Скамейки и билетные кассы станции начали скользить мимо нашего окна.
— Ты можешь научить меня их новому языку? — спросил я Горацио.
— Я могу попытаться. Но это не столько интеллектуальный процесс обучения, сколько интуитивный.
— Я попробую все, что угодно, — сказал я.
— Еще один вопрос, прежде чем вы начнете уроки вокала, — сказала Нур. — Когда ты говоришь «армия пустот», сколько их?
— Десятки, конечно, — ответил Горацио. — А может, и больше. — он погрузился в кратковременную задумчивую тишину. За нашим окном станция сменилась цветущими полями. — Скоро они все родятся. Час близок.
Енох фыркнул.
— Час близок, — повторил он хриплым голосом. — Неужели все твари говорят, как злодеи из фильмов ужасов?
Горацио удивленно поднял бровь.
— Если бы у меня всё еще были языки, — сказал он, — я бы ударил тебя ими всеми.
Енох слегка побледнел и съежился в кресле.
Мгновение спустя Гораций вскочил на ноги.
— Ребята? — сказал он высоким голосом, прижавшись носом к стеклу. — Что это?
Мы столпились рядом с ним у окна. В поле зрения я уловил быстро двигающегося голого по пояс человека, который, казалось, ехал верхом на столбе из вращающейся пшеницы и желтых цветов.
— Это он, — прошептала Эмма.
— О, черт, — сказала Бронвин.
Марнау скользил по полям в нашу сторону, а наш поезд только начал набирать скорость.
— Я думал, это скорый поезд! — воскликнул Енох. Он постучал по стеклу. — Давай, поторопись!
Марнау приближался, а мы всё ещё набирали скорость. Поезд проскочил перекресток, миновал стоянку, и Марнау тоже пересек ее. Его торнадообразная нижняя половина посерела, когда он оставил за собой след из разлетевшегося асфальта, а затем он налетел на машину и смёл ее тоже.
— Я не останусь здесь, — сказал Енох, — я собираюсь вколотить немного здравого смысла в башку машиниста поезда…
Он выбежал из купе. Мы протиснулись в узкий проход за ним и побежали вдоль поезда в тщетной попытке уйти подальше от Марнау. Мы мчались между вагонами, мимо озадаченных пассажиров, большинство из которых, казалось, не замечали, что кошмарное чудовище становится все больше и больше, преследуя и их, считай, тоже.
Поезд дернулся и наконец начал набирать скорость.
— Слава Богу! — воскликнул Гораций.
Мы остановились и прижались к окну вагона-закусочной. Марнау отстал. В последней отчаянной попытке добраться до нас, он набрал самую высокую скорость и бросился к нам. Он хорошо обращался с обстановкой вокруг него, забрасывая поезд цветами, грязью и мелкими автомобильными деталями. А потом мы уже поехали со скоростью пятьдесят или шестьдесят миль в час, и все, что осталось от Марнау, клубы пыли вдалеке.
Мы рухнули обратно на свои места, захлопнули дверь в наше личное купе и попытались успокоиться. У Каула не осталось ничего, чем можно было удивить нас, заверил я всех, по крайней мере, пока мы не приблизимся к Акру. Енох расстегнул рубашку и высыпал дюжину бутербродов, украденных из закусочной. Никто не возражал. Мы выбросили хлеб мисс Крачки на поле боя вместе с нашими тяжелыми рюкзаками, и многие из нас были голодны. Постоянный террор оказывал такое воздействие на людей.
Говоря о страхе, я перестал даже пытаться осмыслить то, что с нами произошло. Он просто захлестнули меня приливной волной ужасающих событий. Если бы мы пережили эти испытания, у меня, вероятно, развилась бы судорога или возобновились бы мучительные кошмары, которые раньше преследовали меня. Может быть, когда-нибудь психотерапевт поможет мне разъяснить все это. И не какой-нибудь шарлатан, которого наняли мои родители, и не переодетая тварь, а настоящий. Я спросил своих друзей, существует ли такая вещь, как мозгоправ, но они странно посмотрели на меня, и мне не хотелось объяснять, почему я спросил.
Поездка до Лондона займет два часа. Эддисон и Бронвин спали. Другие были слишком взвинчены и им нужно было поговорить, чтобы хоть на немного расслабиться, и в купе стоял постоянный низкий гул болтовни, когда ребята рассказывали обо всех безумных вещах, которые произошли за последний день. Софи прижалась к окну вместе с Пенсевусом, впитывая в себя проносящиеся мимо пасторальные пейзажи. Джулиус и Гораций сидели бок о бок, прижав колени к груди и сняв башмаки, время от времени соприкасаясь головами и тихо переговариваясь.
Нур и я воспользовались возможностью побеседовать с Горацио. В последний раз, когда мы с ним виделись, он был не до конца сформированным человеком-пустотой, который едва мог говорить, и он выпрыгнул из окна квартиры Эйча на шестом этаже в Нью-Йорке — мы предполагали, что он умер. Как он добрался до развалившейся петли во Франции и как ему удалось вновь влиться — уже вполне сформировавшемуся и довольно симпатичному — в ряды верных слуг Каула?
— Да, — протянула Нур, качая головой, когда она уставилась на него. — Что, черт возьми, с тобой случилось?
Горацио изобразил странную улыбку, выражение лица, которое он явно все еще осваивал.
— Да, все было довольно… насыщенно событиями. Выпав из окна, я спрятался в канализации. Я пробыл там несколько дней, завершая свое превращение из пустоты в тварь. За долгие годы, проведенные с Гарольдом Фракером Кингом, я развил в себе определенные навыки мышления и, применяя их, сумел сохранить память, которую теряют многие пустоты. — его язык был чистым, его произношение точным. У него был тонкий нью-йоркский акцент, который в сочетании с его грамматически безупречным английским делал его похожим на ИИ-бота, пытающегося подражать водителю такси. — Я никогда не забывал Гарольда Фракера Кинга и его великодушие. Я был полон решимости продолжать его миссию — защищать Нур Прадеш и помогать ей в исполнении пророчества семи странных.
— Ну, спасибо, — сказала Нур.
— Ты мог бы выбрать более подходящее время, — сказал Енох, подходя ближе.
— А могло быть и хуже, — добавила Эмма.
— По крайней мере, его цель была точной, — сказала Себби, потирая горло в том месте, где Горацио подстрелил упыря.
Теперь к нашему разговору присоединились все.
— Один вопрос, — сказал Миллард. — Если ты так много знал о пророчестве, почему не сказал нам, что сердце Ви было в списке элементов, необходимых для воскрешения Каула?
— Господин Кинг не знал, потому что госпожа Велия никогда не рассказывала про это, — просто ответил он.
— Если бы она это сделала, то никогда бы не послала нас за ней, — сказал я.
— Это означало бы, что она призналась в том, что была имбриной, — сказала Эмма. — Чего она, вероятно, не хотела делать.
— Это очень скучная тайна, — сказал Енох, нетерпеливо взмахнув рукой. — Я хочу знать, как ты проник к тварям. Разве они не знали, кто ты?
— Нет, — ответил Горацио, — потому что я изменил себя. Это было не то лицо, с которым я переродился, а пришитое.
Губы Эммы скривились от отвращения, и Нур произнесла одними губами: «Чего-о-о-о?»
— Когда мое перерождение было завершен, я нашел тварь и убил его, затем удалил его лицо и отнес его Элсуорту Элсуорту, знаменитому портному Неприкасаемых. И вот результат. — Он повернул щеку и провел по ней тыльной стороной ладони, как модель в рекламе средств по уходу за кожей. Можно было только разглядеть тонкую линию швов, которая исчезала под его светлыми волосами.
— Я украл его личность, — продолжал Горацио. — Подражал его манере речи и присоединился к банде тварей, действовавших в Нью-Йорке, в числе последних в Америке. В этот момент было уже слишком поздно останавливать заговор тварей, чтобы вызвалить Персиваля Марнау и его товарищей из вашей тюрьмы в Дьявольском Акре, и ещё позднее, чтобы помешать им воскресить Каула. Но я узнал, что они перехватили один из ваших телефонных звонков, — он указал на Софи, которая со стыдом спрятала лицо, — и я узнал, что они планировали выследить мисс Прадеш в попытке выяснить место встречи.
— Значит, Каул знал о семерых, — сказала Бронвин, только что проснувшаяся и сонно моргая. — И пророчестве.
— Конечно, — сказала Эмма. — Вот почему он послал за Нур людей, когда она была еще совсем маленькой.
— Звучит прямо как в Апокрифе, — сказал Гораций.
— Каул не дурак, — сказал Миллард. Он повернулся к пожирателям света. — Я не верю, что у него «бессоница» из-за вас троих — не хочу вас обидеть, — но он не собирался проходить через всю эту боль и хлопоты по воскрешению, не убивая вас в качестве страховки.
— Значит, мы попали в ловушку, — сказала Нур Горацио. — И ты проделал весь этот путь, чтобы спасти нас.
— Да, — ответил Горацио без тени скромности или гордости.
Нур сложила руки вместе:
— Спасибо.
— Он будет продолжать пытаться убить нас, — сказал Джулиус. К нему вернулось самообладание, и я заметил, что его пальцы и пальцы Горация переплелись на сиденье между ними. — Мы попали в его ловушку, убили его пустот, унизили его старшего лейтенанта-монстра. На его месте я бы непременно убил нас. А ты бы не боялся?
Глава восемнадцатая
Хрупкая паранойя охватила меня, когда наш поезд замедлил ход на станции Сент-Панкрас. Мы были в центре современного Лондона, и там было слишком много людей, слишком много глаз и слишком много тел, хотя и не так много, чтобы мы могли исчезнуть в толпе. Мы были заметной компанией, мягко говоря, несмотря на то, что каждый из нас провел целую вечность в тесном туалете поезда, пытаясь вытереть грязь с лица и одежды.
Каул и его прихвастни могут быть где угодно, и мы должны были предположить, что они будут искать нас. Надо полагать, Марнау доложил Каулу, куда мы направляемся. Или, может быть, Каул, наделенный теперь сверхъестественными способностями, просто знал.
Мы сошли с поезда в тесной кучке. Это сбивало с толку — оказаться в таком жужжащем улье двадцать первого века. Повсюду были яркие экраны и вывески, и почти все люди, проходившие мимо нас, смотрели на телефоны, пока шли. По крайней мере, они не смотрели на нас. Эмма держала униженного Эддисона на поводке, импровизированного из бечевки, потому что существовали правила о животных в общественных местах, и нарушение правил могло вызвать проблемы, а нам нужно было слиться с толпой, как кучке странных детей, одетых в грязную одежду из другой эпохи.