Глянув в окошко на его дверце, я увидел как в камере бьётся неистово бело-голубое с оранжевыми всполохами пламя. Корпус движителя подрагивал в такт ударам. По всей видимости, здесь топлива пока что достаточно. Я двинулся к следующей тумбе.
Путешествие между тумбами чем-то напоминало перемещение по палубе корабля в шторм. Поскольку трясло изрядно, передвигаться приходилось держась за ручки на шкафах. Наверное, именно для этого они и были предназначены, но даже если нет — то послужили мне в тот момент неплохой опорой.
Добравшись до следующего движителя, я заглянул в смотровое окно. Где-то на границе видимости, на дне камеры тлел уголёк. Приложив руку к движителю, я не почувствовал привычных ударов. Тогда я нажал на педаль носком своего ботинка. Нога ощутила слабый толчок и я отпустил педаль. Посмотрев в окошко, увидел темень. Очевидно, я справился с этой частью и осталось загрузить в движитель новый резервуар с топливом.
Я достал из соседнего ящика резервуар — свёрток, напоминающий динамитную шашку. Открыл дверцу движителя, вытянул за трос кольцо держателя, нацепил на него свёрток и аккуратно вернул обратно. Закрыл дверцу, заглянул в окошко. Там всё так же была темень. Я, как было велено, потянул за шнур.
— Джозеф, скорее! На четвёртом давно всё выгорело! — раздался окрик Уэллса. Я от неожиданности сначала растерялся, но потом вдруг увидел на каждом движителе выгравированную цифру с его номером. Удивительно, как я не заметил их раньше?..
Четвёртым был как раз тот, к которому я подошёл вначале. Уже попривыкнув и обретя некоторую сноровку, я быстро переместился к нему и загрузил новой порцией топлива. Потянув шнур, стал гадать, куда направиться дальше. Очевидно, что четвёртый и пятый проработают какое-то время. Значит, остались прочие шесть, которые также должны израсходовать свою смесь в ближайшее время. Но к какому из них бежать в первую очередь?..
Уэллс неотрывно следил за тем, чтобы машина выдерживала положение, строго перпендикулярное земной поверхности. Помогал ему в этом стеклянный шар с градуировкой, заполненный жидкостью и восемь верньеров вокруг него, регулирующих мощность каждого движителя. Пузырёк воздуха в шаре должен был занимать положение согласно расчётам Уэллса и показаниям хронометра. Всё это требовало высочайшей внимательности. Однако он всё же своими подсказками существенно облегчал мою задачу:
— Джозеф, следите за шнурами. Те, что поднялись до максимальной отметки, указывают на то, что смеси осталось мало или не осталось вовсе. Следуйте в первую очередь к этим движителям, — прокричал он, не отрываясь от своего дела.
С того момента я точно знал порядок их перезагрузки и дело пошло на лад. Я освоился со своей ролью и уже не метался, а двигался размеренно, всегда зная, куда идти в следующий момент времени. У меня были даже кратковременные перерывы, в один из которых я умудрился достать табак и сжевать порцию.
Всё окончилось внезапно. Уэллс встал со своего места, на лице его в капельках пота была победоносная улыбка. Я собирался переместиться к следующему натянутому шнуру, но он остановил меня:
— Довольно, Джозеф. Мы покинули Землю.
<p>
<a name="TOC_id20232973" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20232976"></a>ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
о тяготах далёкого путешествия сквозь эфир
Я удивился.
— Как? Уже? Быть того не может.
— Взгляните наружу.
В иллюминаторе была абсолютная чернота неба, заполненная мириадами звёзд. Некоторые были велики словно бусины, другие мизерны как уколы иглы. Всю нижнюю половину круглого стекла занимал огромный зелёно-голубой диск.
И вдруг меня пронзило. Это же Земля! Та самая твердь, без которой я себя не представляю — вдруг стала чем-то отдельным; огромным блюдом, на котором посреди синевы водной глади зелёные континенты выглядели как брокколи, жёлтые пустыни были похожи на кукурузную кашу, которую варила моя матушка, а города и дороги были едва различимыми клубками серой нити с нанизанными на неё разноцветными бусинами… И вот уже я могу смотреть на Марс и Землю, как на родных брата и сестру.
Я ощутил небывалое чувство. Мы — одни-одинёшеньки посреди огромного отсутствия чего бы то ни было. Наша планета уносится от нас и нет больше опоры для наших ног. А до звёзд не дотянуться и вовсе — такие они далёкие и чужие. Ведь если верить Уэллсу, каждая звезда размером с наше Солнце, но, как правило, даже больше во много крат. И если они, эти огромные шары, выглядят как маленькие точки, то сколько же моих жизней нужно, чтобы туда добраться?…
Уэллс не разделял моего меланхолического настроя. Будучи практичным, и в то же время увлечённым учёным, он сразу же приступил к исследованию своего нового окружения. Нашёл в одном из наших бесчисленных ящиков какую-то трубу. Вооружившись тетрадью и своим прекрасным самописным пером вдруг начал перемещаться прямо по стене к верхнему иллюминатору.
Я поразился. Как такое возможно? Этот вопрос я, наверное, задал себе вслух, потому что услыхал на него ответ тут же:
— Мы ушли от Земли, которая является источником массы и потому притягивает всё сущее. Теперь для нас основной источник массы наша “Feature”. Осторожнее с прыжками, мистер Дрейк — упадёте на потолок.
Но было поздно. Лишь я немного оттолкнулся от пола, как неведомая сила (или её отсутствие) подбросила меня к центру кабины. А оттуда я начал медленно падать прямиком к Уэллсу.
На подлёте он схватил меня за руку и отодвинул в сторону, чтобы я не загораживал иллюминатор. Я был лёгок, словно мотылёк — и чувствовал себя им же. Или, может быть, как рыба в пучине морской. Вода сверху, снизу, по бокам, повсюду — и ты плывёшь в этой воде, куда тебе вздумается. Только нынче я был эфирной рыбой и воздух был моей водой.
Впрочем, я очень быстро освоился с этим положением. Теперь прыжки через центр кабины были для меня явлением из разряда нормальных и даже несколько наскучили. Пришло время изучить, понять и осмыслить всё, упущенное в спешке последних часов. Уэллс, освободившийся от дел, немало способствовал тому. В следующие три дня я сносно освоил стол управления и постиг многие приёмы эфироплавания. Отныне я мог заменить своего нанимателя в некоторых вопросах управления небесной машиной, либо исправно выполнять его прямые команды, не теряясь в назначении того или иного рычага или кнопки.
Мы питались фруктами, хлебом и ветчиной, пили простую воду; приготовить что-то на огне в течение полёта не представлялось возможным.
В первый день разобрались со всеми ящиками и их содержимым. Расставили их таким образом, чтобы от них было удобство в разных обстоятельствах. Отныне резервуары с топливом располагались в ящиках, прилегавших к тумбам движителей, пища занимала срединные ящики. Одежда и принадлежности, оружие и порох располагались в верхних. Книги же, и различные приспособления для опытов Уэллса были в самых нижних ящиках.
Случилось и маленькое несчастье. Одна из двух наших канареек издохла, очевидно не перенеся беспокойства отлёта. Я поместил её в коробку из-под турецкого печенья “кьюраби”, найденную по случаю в личных запасах непревзойдённого сластёны Уэллса. Затем мы торжественно погрузили коробку в камеру движителя. Уэллс произнёс речь по поводу безвременной и трагичной кончины героической птицы, воспарившей куда как выше своих соплеменниц, но после того — падшей, словно Икар, чьи крылья растаяли от неумолимого света солнца. Я нажал на педаль и толчок в ногу известил меня о том, что мы стали зачинателями новой традиции — погребения в эфире. Почтив память канарейки пятью унциями красного вина, мы занялись каждый своим делом.
На следующий день Уэллс тщетно пытался объяснить мне математику. Не сказать, что я был тупицей — совсем нет. Но неучем являлся определенно. Между нами пролегла бездна в уровне знаний и различающемся жизненном опыте. Скоро мы сошлись на том, что каждый должен делать то, к чему приспособлен.
Тем не менее, он не терял надежды хотя бы выработать систему, позволяющую водить небесную машину по заранее составленной инструкции. И вроде выходило, что это возможно. Моих знаний арифметики вполне хватало для того, чтобы читать цифры из тетради и, глядя на хронометр, удерживать пузырёк воздуха на нужной отметке внутри стеклянного шара. Я мог правильно обращаться с картой звёздного неба и ориентироваться по ней в пространстве. Это позволяло выполнять обязанности рулевого и направлять небесную машину к нашей цели.
Я практиковался как можно более часто, с огромным интересом и вниманием. В конце концов, мы пришли к выводу, что я смог бы совершить полёт самостоятельно по тем расчётам, которые сделал и затем уточнил в ходе полёта Уэллс.
Марс приближался. Сначала он был песчинкой посреди носового иллюминатора, затем стал как ягода рябины, после того — как апельсин, а в последний день полёта увеличивался, постепенно заполняя собой всё видимое пространство. Уже были видны огромные каналы на его поверхности, тянущиеся на многие мили между округлыми бассейнами исполинских размеров.
— Судя по моим расчётам, пришла пора совершить нам посадку, Джозеф. — сообщил мне Уэллс, оторвавшись наконец от арифмометра и планшета. — И она начнётся очень скоро. Нам необходимо подготовиться.
Мы спешно начали приводить в порядок кабину. После шести дней нашего праздного затворничества здесь царил сущий кавардак. Уэллс собрал свои книги и приборы для опытов, в беспорядке разложенные повсеместно. Я уложил в ящик припасы и засунул в мешок весь мусор, естественный для столь длительного пребывания двух человек в одном маленьком помещении. Затем я по приказу Уэллса загрузил каждый движитель новым резервуаром с топливом. И наконец, мы заняли свои места.
<p>
<a name="TOC_id20233061" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a></p>
<a name="TOC_id20233063"></a>ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
где небесная машина успешно садится на поверхность Марса
Секунды ожидания складывались в минуты, а те — в часы. С самого начала, будучи напряжён неимоверно в ожидании посадки, я постепенно расслаблялся и даже начал позёвывать. Уэллс увлечённо читал какую-то научную книгу — страницы так и пестрели формулами и схемами.
Вероятно, я первым ощутил прикосновение к ауре Марса. Небольшие покачивания — будто вы в лодке, которую нежно трогает рябь на воде — начали сопровождаться толчками, сначала мягкими, потом всё более ощутимыми. Уэллс оторвался от чтения:
— Джозеф, вы что-нибудь чувствуете?
— Ну да, мистер Уэллс. Покачивает слегка.
Он начал изучать показания приборов на столе. Вскочил с кресла, заглянул в иллюминатор на люке. Затем вернулся и стал запускать движители, один за другим.
— Мы садимся, мистер Дрейк, уже довольно давно. — нахмурившись, взглянул в потолочный иллюминатор, — Приготовьтесь загружать новые резервуары с топливом. Мы будем активно маневрировать, дабы не разбиться и сесть на ровную поверхность.
Я вышел из своего кресла и встал к движителю, чей шнур, как мне показалось, был поднят выше других. К этому моменту уже трясло довольно сильно — значительно более, чем при взлёте.
Впрочем, беспокойства было премного меньше, чем когда мы взлетали. Возможно, причиной тому были мои окрепшие навыки небесного кочегара — я уже не суетился, точно зная, куда пойду в следующий момент. Перемещался неторопливо и спокойно, уделяя внимание собственной безопасности и имея солидный запас времени.
Когда воздух стал достаточно плотным, Уэллс потянул до отказа рычаг, высвобождающий из корпуса шары наподобие тех, которые используются в воздухоплавании, но другой формы и большего размера.
Сигнальный шнур до конца ушёл в отверстие, указывая на то, что шары расправились под воздействием атмосферы. Уэллс открыл кран подачи гелия и газ с шипением устремился по трубам из баллонов в шары.
Тряска становилась всё меньше — скорость нашего падения замедлялась и само оно уже являлось скорее плавным снижением. Расход горючего в движителях стал совсем мизерным — Уэллс время от времени включал ту или иную колонну для изменения направления полёта.
Я смотрел в иллюминатор. Маленькое ослепительно-жёлтое солнце по мере нашего снижения бледнело и становилось не таким нетерпимым для глаз. Оно приближалось к горизонту, возвещая то ли о рассвете, то ли о закате — мне было непонятно, а учёного пустыми вопросами я донимать не мог.