Яхта
Наша яхта-катамаран, подгоняемая двумя мощными моторами, уверенно набирает скорость и легко скользит по воде, шелестя будто лакированной плотью разрезаемой поверхности моря. Метр за метром она отдаляет нас от смертельной опасности, унося в спасительную синеву, по мере того, как кишащий монстрами город остается позади, а яростные и разочарованные охотой вопли тварей затихают.
Одним махом на меня наваливается неимоверная усталость и апатия. Напряжение и заряженная адреналином энергия, прежде удерживавшие тело и разум в тонусе, отпускают меня, заставляя почувствовать себя пустой оболочкой некого целого и плотного, которое внезапно выскользнуло и оставило меня безвольно повиснуть на кресле.
Голова заполняется туманом, а спина по-стариковски сгибается. Хочется упасть лицом вниз, распластавшись грудью по приборной панели, или безвольной жижей сползти вниз, на палубу. Но и на подобное усилие воли не остается. И я продолжаю сидеть на месте, уставившись вперед, впитывая новую для себя реальность, которая без предупреждения поменяла сцену действий и правила игры.
Мы все четверо — молчим. Заставив себя обернуться назад, я смотрю на супругу, которая сидит на палубе, опустив голову вниз, и тяжело дышит. Ее ноги широко расставлены, позволив обозначившемуся животу вывалиться вперед. А волосы растрепаны и спутаны, свисая грязными космами вниз, будто тяжелые весенние сосульки с крыши дома.
Я уверен, что она меня сейчас ненавидит. За то, что я сделал. И за то, что не сделал. За глупости, которые допустил. И за подвиги, которые не свершил. Впрочем, это не важно… Это у нее пройдет… Главное, что мы живы. Главное, что безжалостный острый топор, долгое время дамокловым мечом висевший над нами, теперь отброшен на безопасное расстояние. Да…, она точно меня ненавидит, и как только придет в себя, то, вероятно, обрушится на меня с обвинениями. Ведь своими нелепыми поступками я действительно поставил семью, включая крохотное создание, зреющее в ее чреве, под угрозу. Заставил пролезть её через те треклятые железные створки ворот, передавив тем самым живот.
Хотя, почему «заставил»? Разве она сама не хотела выжить? Почему я один должен нести ответственность за происходящее? Разве я всесильный Господь — Бог? А она неразумное дитя? Пусть она и женщина, и в положении, но это не означает, что она может полностью сбросить на меня бремя принятия решений и вину за последствия.
Хотя…, что я несу…!!! Мужик, называется… Попробовал бы сам носить в животе растущий в размерах с каждым новым днем «аквариум», а в добавок справляться с гормональной бурей и токсикозом. Пусть она винит только меня. Пусть позлится… Ей пришлось нелегко, моей красавице, моей «английской розе», как называла супругу одна наша общая знакомая, отметив характерный румянец, выступающей на бледной коже лица супруги каждый раз, когда та смущалась. Все это не так уж и важно… А важно, что несмотря на приключения, наш план сработал. И мы здесь. На этой белоснежной яхте. Отдаляемся прочь от опасного города. Вместе… Целые и невредимые…
Две крошки — девочки сидят возле матери. Старшая упрямо и обиженно насупилась, поджав расцарапанные при падении губы и держит перед собой руки, вывернув кверху пунцовые от ушиба ладони. У нее уже сложился характер. Характер сложный и непокладистый, с которым приходится справляться. Младшая же, судя по сжавшемуся крохотному личику, готова по-детски снова расплакаться, но после того, как круглыми глазами — пуговками оглядывает нас по очереди, то не решается капризничать, а лишь прижимается ближе к матери, робко вздыхает и затихает.
Я возвращаю взгляд вперед, и мутными от усталости глазами сморю на панораму, которая все шире открывается мне по курсу плывущей вперед яхты. В сторону огромного, насколько хватает взгляда, горизонта, где очень далеко вдали темно-синяя кромка моря соприкасается с бледной синевой чистого безоблачного неба, образуя тонкую, длинную и безупречно ровную линию горизонта.
Двигатели исправно работают, мерно отстукивая ритм. Монотонный плеск воды успокаивает голову после пережитых испытаний. Теплый ветер ранней осени перебирает мои отросшие волосы и холодит небритое лицо. Я чувствую себя странно. Отрешенно. Обездвиженно. Апатично. Будто внезапно снова очутился в некогда пережитом причудливом сне, чьи детали не помнишь после пробуждения, но послевкусие от которого надолго остается на глубинных подкорках сознания.
Моторы гудят и яхта разгоняется до максимальной скорости, все дальше отдаляясь от берега и глубже вторгаясь в безграничную синеву. Теперь мы точно в безопасности. И надо бы прийти в себя, взбодриться и приняться за дело. Но я по-прежнему не могу себя заставить пошевелиться.
Мысли в голове вяло и неохотно перетекают из одной в другую, медленно перебирая необходимые к выполнению действия. Ведь отдыхать еще рано. Прежде всего, нужно проверить лежащего на палубе в метре от меня мужика. Узнать наверняка, жив ли он и представляет опасность, или же мертв. Если он выжил, то, вероятно, мне нужно его либо связать, либо запереть в одной из кают, тем самым обезопасив нас от возможного с его стороны нападения. Или попросту скинуть мерзавца за борт, позволив судьбе самой распорядиться его жизнью.
Потом следует побеспокоиться о супруге, осмотреть ее живот и проверить общее состояние, надеясь, что плоду не были нанесены повреждения, а течение беременности не поставлено под угрозу.
Далее, следует обработать ссадины на лице старшей дочери. Для этого стоит поискать на яхте аптечку, которая должна где-то быть, судя по очевидной щепетильности хозяина. Также следует обработать свои уши, расцарапанные в кровь, когда я протискивал голову через створки ворот.
И далее — «по — списку»… Когда мы достаточно далеко отдалимся от берега, то остановить яхту и разобраться как скинуть якорь, чтобы нас не отнесло обратно к городу. Обойти помещения лодки и найти каюты, где можно разместиться. Отыскать запасы воды и еды, чтобы понять, много ли ресурсов имеется в нашем распоряжении. Изучить приборы на панели управления и выяснить каковы резервы топлива.
Можно еще попытаться понять как пользоваться парусами, которые сейчас аккуратно скручены в рулоны, закреплены по нижнему периметру мачты и «упакованы» в синие защитные чехлы. Однако иллюзий на этот счет у меня нет. Надо честно себе признать, вряд ли у человека, никогда ранее не имевшего практики морского дела, получится управлять яхтой при помощи ветра.
Однако, как бы я не заставлял себя начать действовать, моё изможденное тело, будто приклеенное к креслу, продолжает оставаться на месте, а руки держаться за рычаги управления двигателями, будто если я их отпущу, то лодка вдруг двинется назад, обратно в тот кошмар, который мы чудом избежали.
— Он не пинается, — вдруг доносится слабый всхлип супруги, прервав течение моих мыслей.
— Что? — спрашиваю я, пытаясь понять о чем говорит жена.
— Он не пинается! — с жалобным стоном повторяет она, скукожив в скорбной гримасе лицо и суетливо поглаживая оголенный живот, виднеющийся над вздернутой тканью водолазки…
Пленник
С тяжелым сердцем, стараясь найти правильные слова утешения и определить нужную последовательность действий для реагирования на обозначивающуюся проблему, я заставляю себя покинуть пост, присаживаюсь рядом с супругой и осторожно приобнимаю ее за худые плечи.
На левой стороне её живота налилась заметная, на глазах посиневшая гематома от перенесенного ушиба. Также на коже проявилась сетка из лопнувших сосудов, что очевидно не предвещало ничего хорошего.
— Пожалуйста, давай не будем паниковать раньше времени, — пытаюсь успокоить я супругу.
— Паниковать раньше времени?!! Серьезно?!! Ты что, не видишь что произошло?!! — визгливо кричит в ответ она, стрельнув в мою сторону оскорбленным взглядом.
— Это ничего не означает. С ребенком все будет хорошо. Сама же знаешь, природа сделала так, что плод находится в пузыре, чтобы минимизировать внешнее воздействие… В любом случае все что случилось — уже случилось. Лучшее, что ты можешь сейчас сделать — это прилечь и успокоиться, — нарочито ровным и менторским тоном говорю я ей, сам не веря своим словам, и внутренне ужасаясь размеру разлившегося по коже живота синяка и масштабу возможных последствий, которые нас могут ожидать.
— Иди сам приляг, — брезгливо огрызается она, — ты разве не видишь?!! Смотри! Я его убила! Убила! Ты меня понимаешь?!! — кричит она, показывая пальцем в живот, проигнорировав мои робкие рассуждения о природе беременности.
— Я понимаю тебя. Прости меня, родная… Но тебе нужно…
— Да что ты постоянно извиняешься! За что? — перебивает меня она, — при чем тут ты?!! Я сама его убила! Сама! Понимаешь ты меня или нет?!! — всхлипывает она и принимается надрывно рыдать, сотрясаясь всем телом. Я замолкаю и жду, пока она успокоиться, понимая причину её бурной реакции. Ведь не мне судить ее, пережившую когда-то две замершие беременности, а после долгое время физически и психологически восстанавливаться, найдя при этом моральные силы пробовать завести детей снова.
С трудом мне удается поднять ее на ноги и отвести в небольшое помещение, сразу за задней палубой, служащее столовой и кухней, и уложить на неширокий, выгибающийся полукругом светлый диван, обустроенный вокруг стола неправильной формы.
— Он не пинается… Не пинается… Пожалуйста, прошу тебя, пни ножкой, сладкий мой…, - продолжает всхлипывать она, обращаясь к ребенку, зреющему в ее чреве. Потом она осторожно переворачивается на бок и поджимает ноги, не прекращая водить рукой по низу живота, и позволяя слезам стекать по щекам и капать на кожаное покрытие дивана, оставляя темные, расплывающиеся пятна.
Девочек я также уложил рядом с матерью, пристроив возле ног супруги. Их лица, несмотря на разницу в возрасте, стали удивительно похожи друг на друга. По-детски пухлые щечки одинаково опали. Крохотные подбородки обострились. Под круглыми растерянными и испуганными глазками разлились широкие темные круги. Обе — чумазые, вымазанные в дорожной пыли, с высохшими на носу и щеках слезами и соплями, а у старшей — еще и кровавые разводы от полученных при падении царапин. А спутанные волосы, чудом все еще сдерживаемые позади мышиными хвостиками, спереди выбились из резинки, и то и дело падали деткам на лоб.
— Папа! Теперь… мы… убежали? — робко, с усилием подбирая слова, спрашивает у меня старшая, устраиваясь в узкой ложбинке между спинкой дивана и бедром супруги, и я замечаю, что веки дочери тяжелеют и она вот-вот провалится в сон.
— Да. Мы убежали. А вы, девочки мои, — больший молодцы. Вы втроем с мамой отлично справились.
— Я не справилась. Я упала…, - возражает мне дочь, вспоминая про свои ранки и, смешно морщась, легонько ощупывает поврежденные места пальцами.
— Ничего страшного. Даже большой дядя бы тоже упал на твоем месте. А ты — быстро поднялась и побежала дальше. Без тебя у нас ничего бы не получилось. Ты — самая настоящая крутышка.
— Папа, ты обманываешь. Я — не «крутышка». Вот ты — большой дядя. Ты — не упал… А я — упала…, - продолжает спорить дочь, моргая все медленнее, и добавляет, вытянув голову к матери, — мама, не плачь, с ребеночком все хорошо, ты отдохни мама…, когда ты проснешься, то сразу будешь опять улыбаться, — тонким голоском успокаивает она супругу, нежно поглаживая ту за бедро.
— Мама, я тебя «люблюшки»…, - добавляет младшая, сжавшись в комочек, устроившись между сестрой и матерью, похожая на уличного котенка, который после долгого дня нашел для себя тёплое место для ночевки. Она так же, как и старшая сестра, зевает и все реже моргает.
Через минуты три — они втроем уже спят, обессиленные после раннего пробуждения и переживаний прошедшего утра, убаюканные морской качкой и обстановкой долгожданной безопасности. Я же даю себе немного времени, чтобы полюбоваться лицами своих «женщин». Убираю непослушные пряди волос с лиц детей. Поправляю водолазку на супруге, которая продолжает во сне удерживать руки у живота, стараясь при этом трусливо не вглядываться в разлившийся уродливой кляксой лиловый синяк, бормоча при этом бессвязные слова молитвы, которая поможет сделать так, чтобы все обошлось.
Смотря на их изможденные осунувшиеся лица, я ощущаю, как в груди собирается щемящий комок, а на глазах выступает влага. А на грудь наваливается тягостное ощущение беспросветного отчаянья, от которого хочется взвыть. Ощущение непроходимой безнадеги и бессмысленности дальнейших усилий.
— Я так больше не могу…, - шепчу под нос я, осматривая свои грязные, мозолистые, исцарапанные руки, ощупывая ссадины на ушах и «прислушиваясь» к ноющий боли в колене, а потом уставившись невидящим взглядом на никелированный смеситель, торчащий поверх яхтенной раковины, в отражении которого замечаю свое неестественно вытянутое лицо с глубокими и черными впадинами глаз, похожее на облик призрака из фильмов ужасов.
И когда усталость почти окончательно заполнила моё тело и разум, вынуждая сдастся под напором накрывающей сонной неги, захлопнуть веки и размазаться по спинке дивана, то я вдруг слышу, как со стороны внешней палубы доносится неожиданный стук.
Слабость немедленно выветривается из меня, опавшие было мышцы снова натягиваются в напряжении, а сердце, надрывно ухнув, убыстряет ход. Некоторое время я продолжаю находиться на месте, прислушиваясь, ожидая, что стук повториться, гадая о его происхождении, опасаясь, что в неисследованных каютах могут скрываться мутанты, или же твари умеют плавать, и «друзья», оставленные на берегу, смогли таки добраться до нас по воде.
А когда в тишине, нарушаемой лишь монотонным шумом двигателей и шуршанием воды, слышится глухой человеческий стон, то я тут же понимаю что происходит, вспомнив про мужика, оставленного лежащим на палубе, и про свой прежний план разобраться с его телом.
Сорвавшейся из лука стрелой, я выбегаю из каюты и за секунды оказываюсь на внешней палубе, чтобы убедиться, что источником неожиданного звука действительно был тот мужик. Оказалось, что мерзавец выжил. За время моего отсутствия, он умудрился перевернуться на грудь и проползти пару метров в строну носа яхты, оставив после себя широкий кровавый след.
— Ты не сдох что ли, урод гребаный? — грубо и злобно обращаюсь я к нему, поставив свою ногу, обутую в тяжелый ботинок, посреди его спины, тем самым придавив мужика к поверхности палубы, обратив внимание, что его затылок «украшает» жирная блямба из комка волос, пропитанных запекшейся кровью.
— Не судите строго…., уважаемый…, - доносится в ответ слабый хрип мужика, тем самым раззадорив подобным фамильярным обращением мою ненависть к нему, заставив злорадно приняться за обдумывание того, каким образом сподручнее подхватить тяжелое тело и перекинуть его за борт, чтобы больше не видеть презренный кусок дерьма, чем виделся мне лежачий на палубе и истекающий кровью человек.
— Зачем ты это сделал? — сквозь зубы спрашиваю я его, сильнее надавливая ногой в спину.
— Пустите! Пустите!!! Ох… Вы не понимаете…, - жалобно сипит он, беспомощно подергивая руками и ногами, пытаясь перевернуться лицом вверх.
— Чего я не понимаю? Ты хотел избавиться от моей семьи. Вот что я понимаю. Повторяю. Зачем ты это сделал?
— Дайте мне объяснить… Уберите ногу… Больно…, - жалобно скулит он, не оставляя свое уважительное обращение ко мне на «вы», подёргиваясь ослабевшим телом, не в силах противостоять давлению моего ботинка. А я чувствую как злость, наполнявшая меня, растворяется из моего сознания, уступая место малодушной жалости к взрослому человеку, который когда-то помог нам оборудовать квартиру железными решетками и прочной дверью, а позже призвал на свою яхту, до которой мы, несмотря на череду злоключений, все же добрались.