Рядом с собой я замечаю скрученную вокруг перил швартовочную веревку, которая подсказывает, как мне следует с мужиком поступить. Промаявшись с манипуляциями, я с великим трудом, кряхтя и сопя от прилагаемых усилий, усаживаю мужика на палубе и, брезгливо морщась от пачкающей мою одежу крови, по — любительски обвязываю пленника неумелыми узлами, затягивая их как можно сильнее, и, тем самым, привязав подонка к борту. Сооружённая конструкция из веревочных переплетений, обхватывающих грудь, плечи и руки мужика выглядит нелепо, но все же достаточно надежно сковывают его движения. Хотя судя по его стонам и обмякшему телу, даже не пытающемуся оказаться мне сопротивление, я уверен, что принятые меры предосторожности излишни.
Когда с делом покончено, то я лицом к лицу усаживаюсь перед мужиком, чья обросшая щетиной широкая морда почти полностью окрашена кровью в красный, делая его похожим на циркового клоуна, который переборщил с макияжем.
— Не нужно это…, - сиплым голосом, едва переводя слабое и отрывистое дыхание, говорит мне он, дернув плечами, указывая на сковывающие его путы, разлепив глаза и с усилием фокусируя на мне взгляд своих карих, оттенка намокшей древесной коры, широко поставленных глаз.
— Говори, — грубо обрываю его я, стараясь сохранять твердость интонации своего голоса, хотя внутреннее сомневаюсь в адекватности своих жестоких поступков.
— Ха-ха-ха-ха…, - сухо кряхтит тот в ответ, а я не сразу понимаю, что он злорадно смеется, выплевывая на подбородок сгустки крови, вперемешку со слюной.
— Чего ты ржешь, скотина! — реву на него я, сжимая руки в кулаки и снова ощущая готовность немедленно поквитаться с обидчиком.
— Какая ирония, уважаемый… Какая, черт его дери, ирония. Пусть я буду скотиной. Мерзавцем. Мудаком. Называйте меня, как пожелаете… Я на вас не в обиде. Все таки, вы — мой спаситель. Не было бы вас, то давно бы бегал на четырех лапах, как мой Пашка… Хотя…, как не крути, все равно конец один…, - его речь прерывается, он надрывно и мокро кашляет, выплеснув изо рта очередную порцию кровавых сгустков.
Я же терпеливо жду, пока он оклемается и продолжит говорить.
— Понимаете, уважаемый… Мне хотелось впервые в жизни сделать как лучше. Только один раз. Эх… И то не вышло…, - продолжил он и снова замолчал, тяжело дыша и закрыв веки.
— Что не вышло? Говори же! — настаиваю я, опасаясь, что мужик издохнет раньше, чем закончит рассказывать мне свою историю.
— … простите за семью, уважаемый. Я на самом деле не мудак. А лишь одинокий неудачник… Хотел сделать, как лучше…
— Что лучше? — напираю на него я.
— Впятером, с вашими красавицами, нам было на лодке не выжить…
— Почему?
— Ха-ха-ха…, снова смеется он, и омерзительные кровавые пузыри надуваются на краешке его губ, — вы, уважаемый удивитесь, но тут… хрен да маленько…
— Хрен да маленько…? — растерянно переспрашиваю я, не понимая смысл сказанного.
— На этой посудине… Воды и жрачки… Хрен да маленько…
Жестокость
Сказав эти слова, он замолкает. Его голова откидывается назад. Взгляд закатывается, обнажив глазные белки в паутине капилляров. Дыхание становится частым, судорожно поднимая и опуская грудную клетку. С хрипом из горла вытекает еще одна порция кровавой пены. И, дернувшись ногами и руками, мужик, шумно выдохнув, затихает, уставившись стекленеющими глазами в небо. И в это же самое мгновение, где-то над моей головой слышится неожиданный вскрик чайки, которая, как оказалось, все это время сидела на шпиле мачты, а теперь вдруг сорвалась с места, отправившись в сторону берега, будто унося на широких крыльях отлетевшую от тела душу погибшего.
— Ты же сказал, у тебя тут полно припасов? — ошеломленно спрашиваю мужика я, понимая, что из запавшего рта уже никогда больше не вырвется ни единого звука.
— Эй! Урод гребаный! — тычу мужику я в грудь, от чего его голова безвольно опадает на бок.
Ощущение бессильного бешенства распирает меня, требуя немедленного выхлопа. Мой правый кулак с размаху ударяет в центр живота погибшего, будто подобные потуги могут иметь хоть каплю здравого смысла. В ответ, изо рта мужика со шлепком вылетает омерзительный багровый комок из свернувшейся крови, приземлившись на его подбородке, а потом скатившись вниз по морщинистой шее.
— Сука ржавая! Гнида! Какого лешего ты нас сюда позвал, если у тебя ничего в запасах не осталось?!! — брызжа слюной, ору на него я, распаляясь сильнее от того, что тот посмел испустить дух, не позволив мне в полной мере высказать свое возмущение вскрывшимся обманом.
Теперь оба мои кулака с глухими звуками молотят живот, грудь, руки и плечи мертвеца, сбивая костяшки пальцев на руках и заставляя тело мужика подергиваться в ответ на удары, будто набитая соломой кукла. Не удовлетворившись произведенной экзекуцией, я, будто безумный, грязно и «многоэтажно» матерясь, подпрыгиваю на ноги и принимаюсь остервенело пинать мертвое тело ботинками, испытывая ранее не знакомое животное удовлетворение от своих действий. Ощущение нездоровой садисткой благодати от нанесения физических увечий беззащитному объекту, на которое можно «повесить» перенесенные обиды и переживания. При этом, с изумлением замечая, что края моих пересохших губ растянуты в улыбке.
Я будто смотрю на себя со стороны. На отчаявшегося безумца, наслаждающегося властью над поверженным телом. Смакующего каждый нанесенный удар и упивающегося чавкающими звуками, когда мой ботинок в очередной раз тупым тяжелым носком впивается в деревенеющее тело.
Когда приступ злости схлынывает, а сил мутузить мертвеца больше не остается, то я в изнеможении, будто пьяный, шатающейся походкой оставляю тело в покое и направляюсь в строну носа судна, обнаружив в промежутке между двумя бортами катамарана туго натянутую посередине над водой сеть, сплетенную крупной клеткой из множества веревочных пересечений. Некоторое время я обескуражено смотрю на причудливое сооружение, а когда догадываюсь о его предназначении, то горько усмехаюсь. Сетка, вероятно, когда-то служила для нужд праздных отдыхающих, которые лежа устраивались на ней и принимали солнечные ванны, в промежутках прыгая с борта в воду, наслаждаясь морем и солнцем.
Теперь же тут я. Посреди открытого моря. Грязный, невыспавшийся, уставший, исцарапанный и пришибленный. С двумя малыми детьми и беременной женой с раненым пузом. На лодке, где воды с едой, судя по последним словам мужика, — «хрен да маленько»…
Повинуясь неожиданному инфантильному импульсу, я укладываюсь поверх натянутой сетки, вальяжно закинув под затылок ладони, представляя себя туристом, которого ждет час или два веселой морской прогулки с «ветерком», смотря прямо по курсу движения яхты, в сторону уходящего вдаль горизонта.
Проходит, кажется, вечность, как я лежу на этом яхтенном «гамаке», успокаивая расшатанные нервы, озабоченный тем, что моя психика дала сбой, не справившись с недостатком сна и чудовищным давлением пережитого стресса. Солнце на фоне голубого неба ярко светит, нагревая моё утомленное, будто пропущенное через мясорубку, тело, одетое в плотную охотничью одежду. Прямо подо мной, в метрах двух, шелестит и плещется вода, изредка «дотягиваясь» до меня случайной одинокой каплей. А я прислушиваюсь к этому шелестению и, кажется, начинаю слышать в нем приглушенные голоса. Эти голоса, перебивая друг друга, пытаются вроде сказать мне о чем-то. Я же заинтересованно прислушиваюсь к ним, но не могу разобрать ни слова. А потом пугаюсь подобным галлюцинациям и перестаю прислушиваться, заставляя себя вернуться в действительность.
Начав обдумывать практические детали нашего незавидного положения, я окунаюсь в мрачное состояние растерянности и апатии, на мгновение даже пожалев о покинутой медитативной прострации, когда морские волны говорили со мной человеческим языком, изредка лаская прохладными брызгами. Теперь в моем сознании всплывают ужасающие картинки, где состояние беременной супруги, в результате ушиба живота, ухудшается, и мне приходится сподручными средствами справляться с этим. Еще я представляю, как мы голодаем от недостатка еды и страдаем от жажды, медленно и неотвратимо слабея и теряя жизненную энергию.
Но позже, ощущение потерянности и апатии все же отступает, будто черная муть плотным осадком опустилась на самое дно сознания, позволив оставшемуся пространству проясниться и заполниться свежими потоками надежды на «светлое будущее». Ухватив это новое ощущение, опасаясь, что оно может ускользнуть от меня, я заставляю себя выбраться из объятий «гамака» и приняться за выполнение необходимых дел.
Прежде всего, я решаю избавиться от тела погибшего. Развязываю на нем узлы веревок и скидываю труп за борт, потратив немного времени для того, чтобы понаблюдать, как тело сначала со шлепком погружается в воду, потом всплывает, позволив мне вспомнить известную поговорку про дерьмо, которое не тонет. Но после все же скрывается из вида, погребенное под морской гладью.
Далее, пока супруга с детьми спят, я решаюсь взяться за палубу, чтобы промыть ее от жирных кровавых разводов, которые «украшают» поверхность белоснежного покрытия почти по всей правой стороне борта яхты. Безуспешно побродив по лодке, я не смог найти ничего, что помогло бы мне в моих планах. Однако, заглянув под открывающиеся сидушки кресел, обустроенные на задней внешней палубе, я обнаруживаю под ними потайные боксы для хранения вещей, где среди непонятного мне хозяйственного хлама, натыкаюсь на щербатое пластиковое ведро и щетку с короткой, видимо обломанной пополам, ручкой. Хотя если признаться, взамен им я с удовольствием нашел бы запасы пищи и питьевой воды, с облегчением бы убедившись, что слова погибшего мужика оказались ложью…
Спустившись на две ступени, устроенные у заднего края одного из бортов, оборудованные также откидывающеюся лестницей из нержавеющей стали, вероятно для удобного спуска в море и возвращения плавающих на яхту, я несколько раз зачерпываю в ведро воду и промываю выпачканную кровью палубу, в промежутках работая щеткой, что в итоге привело борт в порядок.
Покончив с уборкой и убрав принадлежности обратно, я медлю и «зависаю» на месте, удерживая равновесие тела, оперевшись за панель управления яхтой, ожидая, пока появившиеся от физического изнеможения белые «хлопья» перед глазами не оставят меня в покое. И вдруг вздрагиваю, будто ударенный током, от внезапного осознания того, что лодка уже долгое время плывет на «полных парах», уйдя далеко в открытое море, и тем самым растрачивая драгоценное топливо. При этом, оставшийся позади город теперь лишь тонкой сероватой кромкой над синевой воды выдает свое отдаленное присутствие.
Я немедленно перевожу рычаги управления двигателями в нейтральное положение, позволив им теперь лишь едва слышно шелестеть холостыми оборотами. Потом обшариваю глазами приборную панель, в попытках отыскать нечто, похожее на ключ зажигания, как бывает у привычных для меня автомобилей. Однако на панели имеются лишь различные датчики. И ничего, что помогло бы мне отключить двигатели полностью…
Якорь
На панели управления находятся четыре устройства. Три из них представляют собой устройства с жидкокристаллическими экранами и цифрами на них, а также с кнопками разных цветов. Судя по показаниям и надписям на английском языке, я догадываюсь, что один из них — автопилот, второй — спидометр и, кажется, также глубиномер. Назначение третьего устройства, с очертаниями лодки на экране, в окружении сплошного круга с нарезками и цифрами, остается для меня загадкой. Четвертое устройство выглядит как черный, слегка колышущийся по мере движения яхты шар, с белыми линиями и показаниями на нем, судя по конструкции — компас. Со всем этим оборудованием мне придется познакомиться поближе. Чуть позже. Когда я покончу с первостепенными задачами.
Ниже, под рулем, я нахожу еще два прибора со знакомыми для меня стрелочными индикаторами, в которых признаю показатели температуры двигателей и уровня запаса оставшегося топлива. Судя по показанию одной из стрелок, топливный бак заполнен чуть больше, чем на половину, обозначая двести пятьдесят литров, как максимальный показатель. Тем самым, я делаю вывод, что дизеля у меня остается литров сто тридцать — сто пятьдесят. Много это или мало, и на какое расстояние в километрах может хватить подобного ресурса, я не знаю.
Пригнувшись ниже, я, наконец, вроде нахожу то, что искал. Под индикатором объема топлива я натыкаюсь на три неприметные черные кнопки с полустёртыми надписями: «start», «stop» и «power».
— Так просто?! — невольно вырывается у меня.
Я ожидал найти сложный металлический ключ с нарезками, аналогичный автомобильному или дверному, который защищал бы лодку от завладения посторонними лицами. Судя по моим представлениям, подобный ключ должен быть вставлен в прорезь некой системы контроля за зажиганием, а манипуляции с ним отключили бы двигатели. Но в моем случае были лишь три кнопки.
Ткнув пальцем в кнопку с надписью «stop», я, к своему удивлению, получаю желаемый результат. Оба двигателя, едва слышно щелкнув, умолкают, позволяя лодке еще немного проплыть вперед на накопленной инерции движения. А потом яхта останавливается, принимаясь покачиваться на волнах, которые, сталкиваясь с бортами, при каждом ударе издают смачные чавкающие звуки.
Из дальних чертогов моей памяти всплывает подсмотренное когда-то в фильме или телепередаче знание, что, если определить в какую сторону дует ветер, то можно развернуть лодку носом по его направлению, и тем самым уменьшить качку. Но я отбрасываю подобную идею, посчитав ее излишне щепетильной в условиях довольно спокойного моря и наличия более важных задач, требующих моего приоритетного внимания.
Следующим пунктом в плане выступает постановка лодки на якорь. Его нужно, прежде всего, отыскать. А после — понять, как скинуть на дно, чтобы яхта оставалась на месте. Чтобы не отплыла слишком далеко от земли. Или того хуже — подхваченная течением, чтобы не отдрейфовала обратно к кишащему тварями городу.
Если признаться честно, то мои представления о морском якоре ограничиваются хрестоматийной картинкой, где с правого переднего борта корабля закрепляется тяжелая железная «бандура» с заостренными лапками и рогами, которая удерживается за цепь, и которую стравливают в море, тем самым опуская якорь на дно.
Обойдя яхту-катамаран по периметру, заглядывая за внешние стенки бортов, я не обнаруживаю ничего похожего на якорь. Потом повторно изучаю приборную панель, выискивая английское слово «anchor», которое бы подсказало нужное направление для дальнейшего поиска. Но снова ничего не нахожу…
Вспомнив, что в помещении, где остались спать родные, также имеется переборка с приборами, я бросаюсь обратно в каюту. Мои «женщины» крепко спят, не поменяв позы за время моего отсутствия. И я благодарен судьбе за то, что у них получилось быстро заснуть столь крепким сном. Тем самым, они быстрее наберутся сил, а также дадут мне возможность в спокойной обстановке сосредоточиться на хлопотах с яхтой.
Осматривая панель с приборами, найденную в каюте, я ощущая себя сбитым с толка. Передо мной открывается целая россыпь из множества разнообразных тумблеров, кнопок и индикаторов с непонятными указателями и надписями со сложными техническими сокращениями. Будто малый ребенок, впервые учащийся читать слова по слогам, я, открыв рот и морщась, прохожусь по каждому из них, вчитываясь в надписи, борясь с нарастающей тревогой относительно того, что отсутствие нужных знаний и навыков сможет помешать нам выжить на этой яхте в условиях открытого моря. В итоге, после усиленных потуг разобраться с оборудованием, я лишь смог уяснить, что большинство из них как-то связано с электричеством.
В правом нижнем углу приборной панели я замечаю продолговатое, выступающее черным корпусом вперед устройство, оборудованное резиновыми кнопками и черно-белым жидкокристаллическим экраном. Также, вверх от него отходит скрученный шнур, заканчивающимся «блямбой» с тумблером и сеточкой микрофона. В это приборе я, обрадовавшись, узнаю рацию, с которой точно смогу справиться, и которая оставляет для нас надежду связаться с другими выжившими.