Беги, дочка! - Алексей с любовью посмотрел ей вслед и сокрушенно вздохнул: - Девчонка сегодня явно не в своей тарелке. Перезанималась. Ну, ничего, вот закончится эта канитель с собеседованиями, тогда и отдохнет. Воля у нее есть. Умеет собраться в нужный момент. - Во всем его облике читалась гордость за родное дитя.
Я же ощутил некое ледяное дыхание изнутри. Да, версия сговора отца с дочерью, кажется, отпадала. Зато вырисовывалась другая, куда более мрачная. И мне предстояло сосуществовать с ней, этой версией, по крайней мере, до понедельника.
Но даже намека по этому поводу выказать Алексею я так и не смог.
Оказалось, что это выше моих сил.
17. ЗА РАКИДОНОМ - РЕЧКОЙ
Сейчас через речку Ракидон в черте города переброшено три автомобильно-пешеходных моста. Есть еще старый железнодорожный, расположенный в десяти километрах вверх по течению, но он не в счет. Не в счет и мостики-переходы над речушкой-ручейком Осокой, которая, тем не менее, течет через весь город и впадает в Ракидон за старым кладбищем. С Белой горы все три больших моста видны как на ладони, что дает основание некоторым горячим головам называть Белособорск маленькой Венецией.
А всего лишь три десятка лет назад на Заречье вел единственный, ныне не существующий деревянный мост-настил с перилами из горбылей, ветхий и такой узкий, что на нем с трудом разъезжались две полуторки.
И Заречье было совсем другое. Это сейчас там самый крупный городской район, архитекторы которого получили даже какую-то престижную градостроительную премию. А до эпохи химкомбината все Заречье состояло из бессистемного скопища частных домов с огородами и садами и входило в совхоз "Зареченский", специализировавшийся на выращивании хмеля.
Хмель обычно созревал в середине августа. Собрать урожай своими силами совхоз не мог, и через газету "Красный Белособорск", а также местное радио призывал на помощь пенсионеров, домохозяек, отпускников, а, главным образом, нас, догуливавших летние каникулы, праздношатавшихся школьников. Платили, если мне не изменяет память, по десять копеек за сданный килограмм. Лично меня привлекала сама возможность заработать за пару недель собственными руками солидную, по моим понятиям, сумму на карманные расходы. И вот накануне нового учебного года, уже восьмого для меня, я решил отправиться на "хмельную" плантацию с твердым намерением проявить мужской характер.
Сама работа меня не пугала. Куда больше страшила встреча с зареченской шпаной, которая славилась агрессивностью, свирепостью, а главное - сплоченностью. Стоило хотя бы намеком задеть одного из них, как тотчас налетала его ватага и задавала перцу чужаку вопреки всяким рыцарским кодексам. Впрочем, зареченские парни, люто ненавидевшие городских, обычно задирались первыми и могли за милую душу изметелить любого сверстника только за то, что он живет не на правом, как они, а на левом берегу Ракидона. Ну, а поскольку я был городским, то имел все основания полагать, что получу на орехи, едва перейду зареченский мост.
Всю ночь я не спал, рисуя в воображении самые ужасные сцены, ожидавшие меня на другом берегу.
Но оказалось, что у страха глаза велики. Во-первых, с утра к мосту потянулись толпы горожан всех возрастов, жаждущие дополнительного заработка. Многие шли семьями. Проще простого было сделать вид, что ты здесь не один, а со старшим братом. Во-вторых, я как-то сразу сообразил, что на период сбора урожая в совхозе действует табу на конфликтные ситуации с городскими. Даже задиристая зареченская пацанва понимала, что хмель без помощи города вовремя не собрать, и прятала свою нелюбовь к нам до окончания полевых работ.
Плантации хмеля представляли собой большие прямоугольные карты, утыканные рядами высоких деревянных столбов по квадратно-гнездовому методу. Поверх каждого ряда тянулась толстая проволока, к которой цеплялись идущие из борозд проволочки потоньше. Вот по этим-то тонким проволочкам и поднималась за летний период до самого верха хмельная лоза, постепенно обрастая шишечками, похожими издали на виноградные гроздья.
Организация труда отличалась исключительной простотой.
Где-нибудь на ровной площадке, где пересекались грунтовки, разделявшие карты, бригадир устанавливал треногу с весами. Сюда же привозили целую гору плетеных ивовых корзин. Любой желающий мог взять пару корзин и проследовать за совхозным "плантатором", вооруженным длинным шестом с крюком на конце. Орудуя шестом, тот отцеплял от толстой проволоки пять-шесть лоз, которые падали между бороздами, упруго сворачиваясь наподобие фантастических змей.
Сразу же после этого сборщик приступал к наполнению корзин шишечками, отрывая их от лозы. Поначалу работать приходилось, стоя на корточках либо на коленях, но когда одна из корзин наполнялась наполовину пушистой массой, то сборщик садился в нее своей мягкой частью, после чего процесс продолжался уже с некоторым комфортом. (Для того-то каждый и брал именно две корзины!)
Оборвав со сброшенных лоз все шишечки, полагалось позвать совхозного звеньевого, и если тот оставался доволен качеством работы (шишечки нигде не оставлены среди листьев), то сбрасывал следующие пять-шесть плетей.
Постепенно обе корзины наполнялись с верхом. Если мне не изменяет память, то в каждой тщательно утрамбованной корзине помещалось до пятнадцати килограммов этих самых шишечек.
Наполненные корзины следовало отнести к треноге, взвесить, высыпать сбор в общую кучу и получить у весовщика квитанцию. Как нам объяснили, в первой декаде месяца совхозная контора выплачивала по этим квитанциям денежки. Без всяких задержек. И даже паспорт не спрашивали. Впрочем, у меня-то его еще не было.
Несмотря на очевидную простоту работы, процесс сбора урожая имел свои тонкости. Хмель, как и всякая другая сельскохозяйственная культура, плодоносил неравномерно. На одних плетях шишечки вырастали крупными да тяжелыми, в бессчетном количестве, хоть горстями собирай, на других они почему-то урождались чахлыми и невесомыми, замучаешься, пока наполнишь корзину. Бригадир, естественно, ставил на самые урожайные участки, прежде всего, своих, совхозных, затем наиболее опытных из числа городских, ну а всяким недотепам, вроде меня, доставались самые хилые кусты. Но, с другой стороны, не существовало абсолютно плохих участков, да и надоедал бригадиру этот дележ, вот и начинал он сбрасывать плети подряд, невзирая, как говорится, на лица. Таким образом, даже мне перепадал порой лакомый кусочек. Но вот тут-то следовало опасаться "партизан" - все тех же зареченских подростков, которые шлялись по плантациям с корзинами, высматривая наиболее уродившие кусты. Взрослых сборщиков они, разумеется, обходили стороной. Их жертвами становились такие беззащитные одиночки, как я. Нет, они не давали воли рукам, разве что языку. Даже не угрожая, только поддразнивая, спокойно садились рядом, снимали "сливки" с "моих" кустов и уходили на поиск новой добычи. В их самодовольной наглости было нечто столь обидное и унижающее, что, добирая оставленные ими ощипки, я едва сдерживал слезы, склоняясь к мысли отказаться от первого в своей жизни заработка, лишь бы не подвергаться очередным издевкам.
Но вот на второе или третье утро, к своему огромному облегчению, я увидел на плантации знакомые физиономии. По разным причинам собирать хмель пришли мои одноклассники Вовка Дрючков, Женька Багрянский, Сашка Загвоздкин и Гешка Алеев.
Особенно меня порадовало появление Алеева - Алого-Малого, как его прозвали в классе. Это был голубоглазый блондин, плечистый гимнаст, уже тогда напоминавший своей статью взрослеющего Аполлона. Или Шварценеггера. Великолепно сложенный, он при каждом удобном случае демонстрировал обнаженный торс, поигрывая рельефными мышцами. Среди ровесников он, полагаю, был самым сильным в городе, да и многим взрослым мог бы дать фору. Алый любил и умел драться. Умел с издевательской вежливостью затеять скандал, довести соперника до белого каления, а после играючи повергнуть его ниц. С одноклассниками Алый держался покровительственно и при случае охотно защищал от чужих. Он один стоил всей зареченской банды.
У меня тогда здорово отлегло от сердца, хотя, откровенно говоря, я подивился факту его появления на плантации, появления, которое и сейчас остается для меня загадкой, - ведь Алый был из весьма обеспеченной семьи. Скорее всего, он чем-то по-крупному провинился перед родителями, и те, в знак наказания, велели ему отработать декаду на сельскохозяйственной ниве.
Не меньшей известностью пользовался в школе и Сашка Загвоздкин, но по другой причине. Это был весельчак, балагур и остряк, не терявшийся ни при каких обстоятельствах. Любую фразу собеседника он мог подхватить и продолжить так, что в ней вдруг открывался совершенно иной, комический смысл. Его шутки, всегда точные и острые, тем не менее, никогда не содержали обидного подтекста. Наверное, по этой причине ему симпатизировали и ровесники, и учителя, и даже директор школы. Естественно, без малейшей натуги, он блистал и в среде незнакомых людей - на улице, в автобусе, магазине, и всегда его провожали повеселевшие взгляды.
Несомненно, Загвоздкин обладал веселым талантом, и вся наша школа верила, что у нас растет второй Аркадий Райкин.
Вовка Дрючок в ту пору продолжал самоутверждаться. Уж он-то не потерпел бы насмешек "партизан" даже под угрозой отчаянной трепки.
От Женьки Багрика помощи ждать, конечно, не приходилось. Он сам в ней нуждался. Он и тогда обижался по малейшему поводу, причем всерьез и надолго, замыкался в себе, не разговаривал неделями. Зато в хорошем настроении умел увлекательно рассказывать любопытные истории из жизни театральных знаменитостей или декламировать стихи модных поэтов, чьих книг в ту пору было не достать.
Итак, на плантациях совхоза "Зареченский" нас стало пятеро.
Эти последние дни августа, уместившиеся в одну-единственную рабочую декаду, вдруг сделали нас неразлучными друзьями. В школе нас прозвали в шутку "хмельной компанией".
И пускай эта чистая мальчишеская дружба просуществовала не так уж и долго, но, уверен, что она оставила о себе добрую память у каждого из нас, даже у того, кто ее предал.
Некой точкой отсчета, обозначившей наше окончательное расхождение, стало то морозное февральское утро, когда директриса школы вошла в наш класс и сообщила страшную весть: несколько часов назад напротив Папоротниковой горы нашли вмерзшего в ракидонский лед Сашу Загвоздкина с проломленным затылком и разорванным горлом.
18. ЛЮДИ - КРОКОДИЛЫ
Ввиду незначительности последствий, пожар не вызвал в городе большого переполоха. К полудню пошли на убыль и слухи, даже тетя Тома уже погрузилась в переживания по поводу каких-то других происшествий. Словом, городская жизнь быстро вошла в привычную колею.
Никто из приглашенных не звонил, а это означало, что все договоренности автоматически остаются в силе.
И вот уже всей домашней командой, с аккуратно упакованными припасами и посудой, мы двинулись в путь. Не было только Насти, которая, однако, обещала непременно появиться попозже.
- А твой лучший друг придет? - спросила мама, когда мы спускались по лестнице, и я понял, что она имеет в виду Дрючкова. - Если ты его не пригласил из-за меня, то это неправильно. Знай, сын, что я его уже простила. Вова - хороший, я всегда относилась к нему по-доброму, ты же знаешь.
- Я звонил ему, но он отказался, сославшись на занятость.
- Это другое дело, - величественно кивнула мама. - Раз ты ему позвонил и пригласил его, то твоя совесть перед ним чиста.
Это моя мама!
На улице я удачно тормознул порожний "уазик"-фургон (Большой базар уже разъезжался), и через считанные минуты мы добрались до своей "фазенды".
На калитке висел замок, стало быть, Василий Федорович решил устроить себе выходной, а вернее, просто не хотел стеснять нас своим присутствием.
Хотя время было еще раннее, нам предстояло много работы.
Прежде всего, мы с Алешкой наполнили баки и емкости свежей водой, затем притащили с участка Бокаев неказистый, но очень удобный для компании средней численности стол. Лиля временно застелила его плакатами "За досуг без вина!", немалый запас которых все еще хранился на веранде.
Матушка попросила выставить на стол весь наш багаж, дабы окинуть его опытным кулинарным оком и наметить оптимальную тактику приготовления салатов и закусок.
- Лилечка, а скатерть мы не забыли?! - заволновалась вдруг она. - Придут гости, а мы усадим их перед этими плакатами?! Что они подумают о нас!
- Не беспокойтесь, Людмила Николаевна, скатерть вон в том большом пакете, я сама ее уложила.
- Та самая скатерть, с большими маками? - продолжала допытываться мама.
- Та самая, с маками...
Оставив маму и Лилю у стола, мы с братом при самой активной помощи Клары принялись оборудовать шашлычную: выбрали место, установили на кирпичах мангал, напилили и накололи подходящих вишневых чурочек.