Светлана поднялась с места, улыбаясь навье и протягивая ей руку.
— Тогда до завтра. Мне пора идти.
Драгона тоже встала, ощущая в груди нежную, светлокрылую грусть: не хотелось отпускать её. Снова ощутив в своей руке её тёплую ладошку, навья вдруг поняла: если они больше никогда не увидятся, это будет... как вечный сумрак на сердце. Видеть её снова и снова, слышать бубенцы её смеха и тонуть в сладкой вишнёвой глубине её милых очей с пушистыми ресницами — вот всё, чего ей хотелось. Ах, только бы дождаться утра, когда прекрасная кудесница снова придёт! Как прожить эту бездну времени?
Способ был один: погрузиться в работу, чтоб присесть было некогда, не то что грустить.
— Не забудь обменять дощечку на свой полушубок, — на прощание напомнила Драгона.
Светлана с милой улыбкой кивнула. И указала взглядом на спящую Ягодку:
— Позаботься о ней.
— Непременно, — пообещала навья.
Сама того не чувствуя, она в блаженном забытье сжимала руку Светланы, тем самым не давая ей уйти. Та, как будто не решаясь освободиться от рукопожатия, намекнула:
— Увидимся завтра...
— Да, — хрипловатым полушёпотом ответила Драгона, снова растворяясь душой и сердцем в ласковой, летней, вишнёвой волшбе её очей.
Светлана, попрощавшись, всё не уходила, они стояли лицом к лицу, глаза в глаза; хрупкая кудесница смотрела на рослую навью снизу вверх и не двигалась с места — то ли оттого что та не отпускала её руку, то ли по собственной воле... Так и стояли бы они, не в силах расстаться, если бы в дверь не постучали. Драгона вздрогнула и разжала руку. В приоткрывшуюся дверь заглянула Ладомира, кошка-врач.
— А, тут у вас приём, — проговорила она. — Прошу прощения.
И закрыла дверь. Волшебство мгновения рассыпалось, и Светлана, ещё раз шепнув «до завтра», выскользнула из смотровой комнаты, как пташка с опустевшей ветки. Драгона осталась со спящей девушкой, пытаясь вернуть себе деловую сосредоточенность, но пока получалось плохо. Ей чудилось, что в комнате осталось облачко весеннего духа, сладко-цветочного, щемящего...
Но нужно было позаботиться о девушке. Полностью свободных палат Драгона не нашла, больных всегда было много, поэтому пришлось устроить её в палате всего с одной соседкой. Соседке Драгона шёпотом объяснила, что ни в коем случае нельзя шуметь, девушка не должна проснуться до утра. Женщина закивала и в знак согласия приложила палец к губам.
4
Вечером за ужином собралась вся семья: Рамут, Радимира, Драгона, Минушь и Бенеда-младшая. Лада, как уже говорилось, жила своим домом и ужинала со своей семьёй, а её сёстры-холостячки пока пребывали под родительской крышей. Рамут заметила, что Драгона сегодня какая-то рассеянная, погружённая в свои мысли. Она всегда отличалась отменным аппетитом, но сейчас едва притрагивалась к еде. Рыбу с тушёной капустой она лишь вяло ковырнула, от творожной запеканки с сушёными ягодами и сметаной съела лишь небольшой кусочек да выпила чашку отвара тэи с густыми жирными сливками. Особенно было обидно за запеканку: вкусная получилась, душевная. Одушевлённый дом хорошо готовил, никто из семьи не жаловался; даже Радимира, не привыкшая жить в домах, построенных по навьему образцу, находила его очень удобным жильём. Умел он готовить и белогорские блюда, так что для каждого члена семьи находилась еда по вкусу.
— Что-то ты сегодня плоховато ешь, детка, — обратилась к дочери Рамут.
Та не сразу ответила, сверля неподвижным взглядом почти не тронутую запеканку на своей тарелке. Её сведённые густые чёрные брови и сжатые губы придавали её молодому лицу суровость, и сейчас она как никогда напоминала свою бабушку Севергу. Правда, у неё ещё не пролегли носогубные морщинки, которые у Рамут уже стали неизгладимыми — тоже чёрточка Северги.
— Драгона, — позвала Рамут.
Та встрепенулась, подняла глаза, смущённо улыбнулась.
— Прости, матушка... Ты что-то сказала?
— Какая-то ты сегодня задумчивая, — заметила Рамут мягко. — Что-нибудь случилось?
— Нет, нет, ничего. Ничего такого, из-за чего тебе стоило бы тревожиться, — ответила дочь.
Когда она улыбалась, её лицо становилось ясным и светлым, даже тяжеловатые брови не делали его угрюмым. Рамут любовалась ею с теплом в сердце. Дочь была очень привлекательна: глаза — небесно-голубые, с чёрными густыми ресницами, в них сиял яркий, пронзительный огонь. Белозубая улыбка её очень украшала. Крупноватая для женщины нижняя челюсть досталась ей от отца, но вкупе с небольшой ямочкой на подбородке даже эта черта не портила её. Умное, волевое, энергичное лицо, очень яркое и притягательное. Блестящие густые волосы цвета воронова крыла она носила в виде пышной, чуть волнистой копны длиною до середины шеи, причёсывая их на косой пробор таким образом, чтобы высокий чистый лоб оставался открытым. Может быть, она кому-то нравится? Или кто-нибудь нравится ей? Драгона была вся в работе, никогда не говорила о любовных отношениях. У неё были друзья, коллеги по врачебному делу, но кого-то особенного она не упоминала.
— А мне кажется, я знаю, что с сестрицей такое творится, — смешливо блестя глазами, заявила Бенеда.
Младшая дочь много взяла от родительницы-кошки: цвет глаз, черты лица, хотя и сходство с Рамут тоже просматривалось. Однако её волосы не были глубокого чёрного цвета, как у матери-навьи и бабушки, а получились тёмно-каштановыми. И челюсть тоже тяжеловата, но это от Радимиры ей досталось.
— И что же? — сдержанно спросила Рамут, но озорные огоньки глаз дочери выманивали улыбку наружу.
— По-моему, сестрица Драгона влюбилась, — хихикнула Бенеда.
Глаза Драгоны сразу полыхнули голубым огнём, рот поджался, лицо посуровело.
— С чего ты взяла? — резким тоном спросила она.
Бенеда продолжала сверкать лукаво-торжествующими искорками во взгляде.
— Да сегодня в зимградской больнице только и разговоров, что про кудесницу Светлану! — сообщила она, обращаясь не к сестре, а больше к Рамут, которая изначально и задавала вопрос. — Драгона её везде водила, всё показывала: «Тут у нас то, а вот здесь у нас сё...»
— И где здесь основания для выводов, к которым ты пришла? — Драгона, сверкая голубыми ледышками глаз, длинными сильными пальцами скомкала льняную вышитую салфетку.
Бенеда, хитро прищурившись и подперев кулаком подбородок, проговорила многозначительно:
— Да так... В воздухе витало.
В её глазах искрилось бесконечное лукавство и шаловливость. Казалось, Драгона сейчас швырнёт в неё салфетку, но она сдержалась и разжала руку, уронив комочек ткани на стол.
— Ты ведёшь себя, как несносный ребёнок, сестра, — только и сказала она. — А вроде бы взрослой считаешься... Тебе лишь бы сболтнуть какую-нибудь глупость!
— А коли глупость, чего ты так напряглась-то? — не унималась сестрица.
Драгона опять недобро поджала губы, а Рамут примирительно проговорила:
— Девочки, довольно. Независимо от того, правда это или нет, нехорошо выдавать чужие сердечные тайны во всеуслышание, Бенеда. В том, что касается чужих чувств, стоит проявлять бережность и сдержанность.
Бенеда лишь возвела глаза к потолку, изобразив на лице святую невинность. Драгона, поднявшись из-за стола, сказала:
— Благодарю, я уже сыта. Пожалуй, с вашего позволения, госпожи родительницы, я пойду отдыхать. — Она поклонилась Радимире и Рамут, а проходя за спиной у младшей сестры, слегка занесла руку словно бы для удара и тихо прошипела: — Зар-раза!..
Бенеда хихикнула, но под строгим взглядом Рамут напустила на себя чинный и чопорный вид, принимаясь за свою запеканку.
Ужин подошёл к концу. Рамут не стала лезть к Драгоне с расспросами — по крайней мере, сразу же после этого разговора, который, похоже, её сильно смутил, несмотря на все её отрицания. Другие дочери тоже ушли отдыхать, а Рамут с супругой остались посидеть у огня, наслаждаясь обществом друг друга.
— Спешу тебе доложить, ладушка: я, как и обещала, разобралась с этим происшествием с Серебрицей, — сказала женщина-кошка.
— Вот как, — приподняла бровь Рамут.
От её привычки к сдержанности её голос прозвучал негромко и безмятежно, как будто она уже потеряла интерес к этой истории, а отвечала лишь для поддержания беседы. От Драгоны она уже узнала, что зеленоглазая узница полностью поправилась и ей предстояло уплатить виру. Но дочь, погружённая в свои мысли, в подробности не вдавалась, рассказала лишь в двух словах. Радимира же, казалось, знала и собиралась сказать больше, судя по её многозначительному виду.
— Кудесница Светлана сегодня навещала обеих своих охранниц, — проговорила женщина-кошка. — Она во всём этом не участвовала и была занята своими делами, а эти двое пошли погулять. Ты знаешь, что сейчас Масленица, в городе шли гулянья... Вот там-то, посреди веселящегося народа, люди из Сыскной палаты и настигли Серебрицу, чтобы её взять и заключить под стражу по обвинению в нанесении вреда здоровью человека и недобросовестному знахарству. Оказывается, это наша Минушь постаралась, донесла куда следует, а княжьи ребятушки не стали дело затягивать, шустро сработали. Они думали, сейчас быстренько и возьмут их, вот только не на тех напали!.. Ну и заваруху устроила эта лихая парочка! — Радимира усмехнулась. — Ежели б кошки не подоспели, то и не взяли бы их, и улизнули бы они из города. Эта Серебрица не так проста, как кажется... Цветанка тоже отличилась. Ох, лада, видела бы ты список её обвинений! — Радимира рассмеялась, хлопнув себя по колену. — Особенно мне понравилось про злоумышленное разбрасывание солёных огурцов, дабы стражи порядка навернулись и свои головушки да мягкие места расшибли... Ох, умора! Тебя как большую любительницу этого овоща такое жестокое и варварское его применение должно возмутить!
Рамут сдержанно улыбнулась. Она не могла припомнить, была ли когда-нибудь знакома с Цветанкой, но из услышанного следовало, что это и впрямь весьма лихая особа. Но её занимало другое.
— Скажи, дорогая, Серебрица — действительно навья? — спросила она. — Мне сперва показалось, что это очень похоже на правду, но потом я усомнилась в своих впечатлениях. Хотя она и говорит на нашем языке, но не совсем чисто, а способностью владеть оружием мало кого удивишь...
Радимира посерьёзнела, её недавняя весёлость исчезла, уступив место суровости.
— Да, навья, — ответила она кратко. — Именно по этой причине её освобождение из-под стражи задерживается, тогда как Цветанка уже завтра будет на свободе.
— Что? — нахмурилась Рамут, невольно задетая за живое. — Теперь её держат под замком, только потому что она — навья?
Радимира, видимо, поняла, как это прозвучало, поэтому добавила примирительно:
— Ладушка, не обижайся и не принимай на свой счёт. Не потому что она твоя соотечественница, а потому что... как бы это сказать? Её деятельность во время войны вызывает некоторые вопросы. Я уже допросила её, она сделала весьма подробное признание, но кое-что из сказанного ею нужно проверить. Это непросто, поскольку прошло очень много времени. Но мы должны убедиться, что у неё нет вредоносных замыслов.
Рамут сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.
— Благодарю за разъяснение, — проговорила она несколько натянуто и суховато. — Кажется, мне повезло больше. Надеюсь, моя деятельность не вызывает вопросов? Я как-никак военный врач.
Рука Радимиры тепло легла сверху, накрыв кисть навьи, а голос промурлыкал очень мягко, с нежностью и обожанием.