Наряду с добрыми событиями случались и неприятные. Муж Будинки, Зрыка, тем временем не сдавался и решил отомстить навьям-врачам, потрепать им нервы и попить их крови. Скорее всего, он не сам до этого додумался, в суд обратиться его надоумила мать. Он обвинял Драгону и Рамут в том, что они украли у него жену и малых детушек и держали у себя, делая над ними какие-то бесчеловечные научные исследования. Сам Зрыка был туповат, в этом коварном измышлении чувствовался более изощрённый ум его родительницы. Рамут получила вызов в суд, в котором требовалось дать подробные объяснения и привести Будинку с детьми, дабы подтвердить, что они живы и здоровы.
Будинка пока находилась в больнице: белогорское кольцо для неё и маленькие обручья для детей ещё были в работе. Узнав, что ей надлежит явиться в суд и снова увидеть ненавистную для неё семью, она затряслась, заплакала. Светлана её успокаивала:
— Будинка, голубушка, никого не бойся, больше они тебе зла не сделают, мы не позволим! Никто тебя в обиду не даст! Мы все будем рядом с тобой и защитим тебя от них. Никто не сможет принудить тебя вернуться туда и не отнимет деток. Не бывать этому никогда! Правда ведь, Драгона?
И она вскинула на навью серьёзный, глубокий взор, от которого та ощутила сладкое щемление сердца и волшебное чувство единства с прекрасной кудесницей. Её переполнила яростная готовность разорвать в клочья любого, кто хоть пальцем тронет эту бедную хрупкую девочку, растерзать всех её обидчиков. Рука об руку со Светланой она была готова на любые подвиги. Разумеется, она и без этого выступила бы в защиту Будинки, но призыв Светланы поднимал боевой дух Драгоны до небесных высот. Вместе с ней — хоть в воду, хоть в огонь! Лишь бы — вместе.
— Вне всяких сомнений! — произнесла навья твёрдо.
Светлана ответила ей тёплым взглядом, и Драгона воспарила на незримых крыльях воодушевления и блаженства.
Ночью перед походом в суд Будинка не могла уснуть от тревоги, и Светлане пришлось погрузить её в сон волшбой. Малышей, чтоб не беспокоили мать и дали ей как следует отдохнуть, она тоже ласково и бережно усыпила.
В качестве своих свидетелей Драгона с матушкой призвали нескольких врачей из больницы, на глазах которых Будинка пришла туда. Все они могли подтвердить, в каком она была состоянии. Пришла и Радимира, готовая своей честью поручиться за безукоризненную порядочность супруги, которая никаких жестоких опытов над людьми никогда не ставила. Светлана ни на шаг не отходила от съёжившейся Будинки, прижимавшей к себе завёрнутых в одеяльца младенцев. Волшебница обнимала её за плечи оберегающим движением, будто крыльями её укутывала. Своим посохом она могла остановить любого, кто посмел бы покуситься на её подопечную, но для дополнительной защиты с обеих сторон стояли Драгона и Рамут. Драгона прикрывала Светлану, а её родительница — Будинку. Радимира держалась около супруги, тоже исполненная готовности защищать.
Тыл Драгоны никто не прикрывал, но решимость её от этого не уменьшалась. Она чувствовала, что правда на их стороне. И вдруг она ощутила лёгкий дружеский хлопок по плечу. Это Бенеда, вырвавшись с работы, встала рядом. Она сейчас была очень занята мальчиком с искривлением позвоночника и погружена в ход изготовления костного крепежа, тесно общаясь с оружейницами, поэтому на её присутствии в суде не настаивали, но она всё же пришла в последний миг.
— Ничего, сестрица, прорвёмся, — ободряюще сказала она и подмигнула.
Сердце Драгоны согрелось, все мелкие недоразумения между ней и младшей сестрой ушли в тень и растворились, ненужные и ничего не значащие. Она подняла раскрытую ладонь, и Бенеда стиснула её крепким пожатием поддержки и единства. Ничего драгоценнее этого не существовало на свете.
Едва завидев Будинку с детьми, свекровь запричитала:
— Ох, ох, детушки, ох, кровинушки мои родные! Что же с вами эти нелюди, эти оборотни сделали?! Ой, ой, ой, люди добрые, что же это делается?!
Суд был открытым, посмотреть мог любой. Народ, не знакомый с истинным положением вещей, сочувственно поглядывал на безутешную женщину, у которой отняли маленьких внуков, а на ответчиц — с осуждением и враждебностью. Впрочем, нахождение кудесницы Светланы именно рядом с ответчицами людей удивляло. Волшебница славилась своей справедливостью и добротой, она не могла принять неправильную сторону. Что же это могло значить? Кто же прав?
Сначала судья, величавый бородатый муж в высокой шапке и с округлым сытым животом, велел говорить истцу. Зрыка повёл речь сперва бодро и напористо, но потом начал спотыкаться, мямлить, забывать нужные слова. Его слушали внимательно, но его пыканье и мыканье уже вызывало нетерпение, хотя добросердечные слушатели и склонны были списывать это на волнение: всё-таки человека с женой и детьми разлучили. Произнесение речей явно не было его коньком, и слово взяла его мать. У неё язык был гораздо лучше подвешен, и она наплела такого, что народ только изумлялся и ахал. Она поведала жуткую историю о том, как навья, главная целительница, отнимала у них Будинку с детьми целых два раза. В первый раз они привели её в больницу с каким-то пустяковым недомоганием, а там Будинке аж череп вскрыли и в мозгах ковырялись, у неё на голове от этого проплешина осталась. Судья велел Будинке снять платок и повойник и показать, правда ли это. С этим ей помогла Светлана, так как руки Будинки были заняты детьми. Народ ахнул: действительно, сбоку в пышных волосах у Будинки красовалась область, покрытая отросшим ёжиком. Выходит, и впрямь у неё в голове ковырялись!
Далее языкастая свекровушка в красках поведала о том, что после того вмешательства Будинка стала сама не своя — не иначе, из-за того, что в мозгах у неё навьи ковырялись и что-то там изменили. Стала невестка совсем другая — не покладистая, добрая и хозяйственная, как раньше, а дерзкая, непокорная, своенравная. И мужа она разлюбила, из повиновения вышла, стала ему прекословить и на ссоры нарываться. Это всё оборотни виноваты, мозги ей свернули набекрень!
Народ слушал и ахал, ужасаясь.
Второй случай свекровь описала ещё более красочно и душераздирающе. После вмешательства в мозги Будинка стала покорна оборотням, они её приручили, как щеночка. По их зову она среди ночи и побежала к ним из дома, забрав с собой двух сыночков, дабы собственноручно отдать невинных малюток на растерзание этим нелюдям, чтоб они их выпотрошили и всю кровушку высосали!
Бабы охали, мужики качали головами. Судья крякнул, почесав бороду.
— Но ведь вот же они, живые! — воскликнул кто-то.
— А кто их знает, может, уже и не живые кровинушки мои! — дрожащим от слёз голосом сказала свекровь.
Судья пожелал сам удостовериться, что оба ребёнка живы, и поманил Будинку к себе. Та, уже подвергнутая унизительному показу своей проплешины на месте операции, восприняла это как новое издевательство, обхватила детей и замотала головой.
— Не дам! Не заберёте их у меня!
— Да успокойся, жёнка! — прикрикнул на неё судья. — Никто у тебя детей не отбирает, покажи только, что они живые!
— Пойдём вместе, голубушка, ничего не бойся, — ласково зашептала ей Светлана и взглядом пригласила Драгону сопроводить их к столу судьи.
Будинка двинулась еле-еле, поддерживаемая с обеих сторон кудесницей и Драгоной, слабея с каждым шагом. Судья велел поднести детей поближе и показать ему их личики. Тут оба малыша проснулись, и на всю палату раздался детский плач на два голоса.
— Живые!.. Живые! — прокатилось среди слушателей.
А Будинка, пребывавшая на пределе нервного напряжения, обмякла и начала оседать. Светлана едва успела поймать детей из её ослабевших объятий, а Драгона подхватила Будинку на руки.
— Она просто переволновалась, — объяснила она.
— Хорошо, сажайте её на место, — разрешил судья. — И приведите в чувство.
Драгона отнесла Будинку и усадила на лавку, детей временно взяла Радимира и принялась убаюкивать мурлыканьем, а Светлана своими колдовскими пальчиками сплела золотой узор волшбы, и тот сеточкой лёг на лицо Будинки. Та открыла глаза.
— Всё хорошо, моя милая, всё хорошо, — ласково приговаривала волшебница.
— Мои деточки, — простонала Будинка, осознав, что её объятия опустели.
— Не пугайся, вон они, у госпожи Радимиры, — показала Светлана. — Смотри, как они сладко уснули под мурчание-то!
— Дайте их мне... дайте...
Малышей вернули матери, и она судорожно прижала их к себе. Они снова спали, как маленькие котята.
— Ну, что ты скажешь, жёнка? — обратился к Будинке судья. — Всё ли, что твой муж и свекровь поведали, правда?
Та обмерла, не в силах сказать и слово. Светлана снова зажурчала ей на ушко успокоительной речью:
— Крепись, крепись, моя хорошая... Скажи всё как есть, ничего не бойся. За правду тебя никто не осудит. Я с тобою.
Будинка собралась с силами и произнесла:
— Досточтимый суд... И вы, люди добрые... Не верьте ни одному слову моей свекровушки. Нет правды в том, что она тут наговорила.
— Да как же нет, как же нет правды-то?! — оборвала её та, вскакивая со своего места и упирая руки в толстые бока, раздувая свой нос-бульбочку и возмущённо сопя ноздрями. — Люди добрые, это оборотни проклятые всё ей внушили, не свои мысли она говорит, а ихними волчьими словами её уста брешут!
— Помолчи, мать, — строго осадил её судья. — Когда ты говорила, тебя слушали и не перебивали. Теперь и ты послушай, когда другие говорят! — И кивнул Будинке: — Говори далее, жёнка.
Будинке стоило больших усилий снова собраться после наскока свекрови. Светлана её приободрила ласковыми словами, и та опять заговорила:
— Так вот, люд добрый... Взял меня муж бесприданницей, и были счастливы мои матушка и батюшка, что замуж меня сбыли. Небогаты мы, а детей много, тяжело столько ртов кормить. Считали мои родители свекровушку и мужа моего за благодетелей, оттого что теперь те меня кормить станут. А люди они оказались недобрые, помыкали мною, как рабыней, слова ласкового я от них не слышала. Всю работу на меня взвалили. И когда детушек под сердцем понесла, послабления мне не было. День-деньской спину гнула, как холопка, а им всё не то, всё не так. Иди, переделывай! А у меня уж ноженьки подламываются... Ну и получу колотушку. Муж — плёткой или кулаком, свекровушка скалкой ударить могла, за волосы таскала.
— Да когда ж я на тебя, негодница, глаза твои бесстыжие, руку-то поднимала?! — опять вскочила свекровь. — Люди добрые, не верьте, врёт она как дышит, бровью не ведёт!
— Так, мать! — прикрикнул судья. — Ежели ты перебивать станешь, велю тебя из судебной палаты вывести!
— Всё, молчу-молчу, боярин-батюшка, — покорно откликнулась свекровь, садясь на место.
Эти нападки действовали на Будинку подобно ударам, сбивали с мысли, пугали, лишали решимости. Светлане пришлось снова пустить в ход всё своё искусство, чтобы вернуть ей способность говорить. Она рассказала о том, как донашивала детей последние деньки, была нерасторопна и неповоротлива из-за большого живота. Не угодила мужу тем, что кашу замешкалась подать. Он закричал на неё, она сказала «погоди!», а ему показалось, что грубо она ему ответила, непочтительно. Разозлился и пихнул её, она упала, ударилась головой и впала в беспамятство. А очнулась уже в больнице, где её вылечили и помогли разродиться. Сперва хотела она вернуться к родителям, но те сказали, что обратно не возьмут, прокормить её с детьми не смогут, велели идти обратно к мужу. Делать нечего, пошла она снова к своим благодетелям-мучителям — теперь уже с малыми детушками. И всё началось сызнова. Детушки плачут, кушать просят, спать не дают, а муж своё требует. Хоть разорвись между ними! И никаких поблажек из-за детей, изволь всё успевать, иначе — быть битой. Уж думала Будинка, что либо рассудком тронется, либо пойдёт и с отчаянья в речку кинется. Но пожалела детушек малых, ведь без матушки останутся... Опять оплошала она, из-за недосыпа вечного кашу пересолила. Муж опять разгневался и принялся наказывать. Бил по голове, в глаз сковородкой со всей силы звезданул, и что-то внутри треснуло. А он ещё и ещё бил. Опять она чувств лишилась. Потом кое-как поднялась — всё болит нестерпимо, лицо опухло, глаз кровью заплыл, зрение мутиться начало. Думала, хоть теперь пожалеют, ан нет — работай, как ни в чём не бывало! Да ещё покрикивают, недовольные, что Будинка как муха сонная ползает. А ей всё хуже и хуже. Дождалась, когда все заснут, детей взяла и в больницу ушла — туда же, где её в первый раз вылечили. Там уже без памяти упала и не чувствовала, как целительницы ей всё побитое и поломанное исправили и снова целым сделали. Да, остаться в больнице она сама пожелала и возвращаться к мужу не намерена, потому что убьёт он её однажды. Устала терпеть злобу да брань, побои да попрёки, хватит, нахлебалась!