Но приходилось и Цветанке с Серебрицей трудиться. Однажды какие-то недобрые люди хотели их обворовать, пока путешественницы спали. Сладким сном невинного младенца почивала светлая кудесница, не подозревая, что люди, которым она собиралась помочь, зло ей сделать хотят — волшебный посох украсть. Хорошо, что у оборотней чутьё всегда настороже, малейшую опасность улавливает... Когда навстречу ночным воришкам с рыком поднялся сначала один огромный клыкастый зверь, а за ним и второй, кинулись они прочь — только пятки сверкали. Драпали без памяти, в болото забежали со страху, да там и тонуть начали. Проснулась Светлана: люди в беде! И заставила Цветанку с Серебрицей этих незадачливых воришек из болота выручать. Чего таких спасать, думалось Цветанке. Совесть у них всё равно не пробудится, ведь её изначально нет! Ан нет: заглянула к ним в души добрая кудесница и какие-то крупицы всё ж таки выудила на свет. Плакали, просили у неё прощенья, клялись, что вовек не тронут чужого. Светлана улыбнулась и сказала, что здесь она свою задачу исполнила, людям помогла.
А пока она купеческую душу врачевала, Цветанка целовалась с хорошенькой служаночкой в тёмном уголке. Воровское ремесло она в угоду Светлане забросила, только вот в женолюбии оставалась неисправимой. Заметив насмешливый взор неслышно подкравшейся к ним Серебрицы, девка зарделась маковым цветом со стыдобушки, а Цветанка махала на товарку рукой: уйди, мол, чего мне тут девушку пугаешь да в смущение вгоняешь? Что греха таить: и девки Цветанке, похожей на пригожего паренька, отвечали жаркой взаимностью. Гладким и молодым оставалось её лицо, только на висках серебрился никогда не тающий иней, но виски можно было подбрить, чем Серебрица и занималась, поддерживая стрижку Цветанки: сверху — круглая шапочка волос, бока и затылок — голые. Слизывала острым лезвием бритва единственный признак возраста, и снова бывшая воровка превращалась в красивого парнишку, у которого озорная золотая чёлочка вилась пшенично-солнечной волной. Все остальные волосы — прямые, и только чёлка — с лукавой, весёлой кучерявинкой. Тянуло девок к этому нахальному и ласковому отроку, не смущал их даже немного усталый ледок в васильковой синеве его очей... Как говорится, маленькая собачка — до старости щенок; вверх Цветанка уже, конечно, не росла, но с годами заматерела, несколько раздавшись вширь. То был не жирок, а тугие, стальные мышцы, и их твёрдость миловидная служаночка ощущала под своей рукой, млея от упругой, напористой силы, которая скрывалась в этом, на первый взгляд, небольшом «пареньке». Такой обнимет — не вырвешься... Ах!
Серебрица, покачав головой, прицокнула языком, а Цветанка подхватила свою добычу на руки и размашистыми прыжками понесла её вверх по лестнице — на чердак.
— Не бойся, моя любушка-ладушка, там нас никто не потревожит, — ласково шептала она, а её пружинистые, стройные ноги, обутые в щегольские чёрные сапоги с кисточками на голенищах, преодолевали две ступеньки за один прыжок. Руки девушки цепко и доверчиво, жарко обнимали её сильные плечи под тканью тёмно-синей свитки, бесстыдно обещая всё, чего Цветанка только пожелает.
Кому же принадлежали неприкаянные сердце и душа бывшей воровки? Давным-давно закрылись вишнёво-карие очи её первой любви, Нежаны, и покоились в могилке; много лет тому назад нашла свою судьбу в Белых горах Дарёна, а с Серебрицей у Цветанки остались лишь товарищеские отношения без капли страсти. Лишь при взгляде на Светлану усталый ледок в её глазах таял, и они наполнялись летним теплом и задумчивой нежностью... Любила Цветанка засыпать, положив голову на колени прекрасной кудесницы. Когда голос волшебницы нежно окликал её: «Цветик!» — та тотчас же отзывалась: «Да, моя звёздочка!» Но в этой любви не было примеси чувственности: когда-то Цветанка прижимала совсем крошечную Светлану к своей опустевшей от тоски груди — свою единственную радость, свой родной свет в окошке.
Для многих загадкой оставалось и сердце Серебрицы. Да и сама она — откуда родом, как матушку с батюшкой звали? Ничего о ней не было известно. Светлана не расспрашивала, принимая и оценивая Серебрицу не по роду-племени, а по душе да поступкам, Цветанка же время от времени пыталась выудить из неё хоть крупицу сведений о её прошлом. Пытаться-то пыталась, да не слишком много узнала. Однажды за кувшинчиком хмельного мёда Цветанка опять сделала заход:
«А всё-таки, кого ты любишь, Серебрица? Или любила когда-нибудь?»
И вздрогнула от зябкого дыхания тёмной бездны в её неподвижном взгляде. Осушив кубок, Серебрица со стуком припечатала его к столу.
«Любила я когда-то одну славную девушку... Ясную, как день, и нежную, как ночь... А потом война, приказ выступать. Последнюю ночку я с ней миловалась, спрашивала — мол, будешь ждать меня, будешь любить? Она обещала... Через три года возвращаюсь, а она... забыла, разлюбила, предала. Вот тогда я и решила: ну их к драмаукам, этих баб! Вот так-то».
«Серебрица, ты о чём это? — недоумевала Цветанка. — Про какую ты войну говоришь? Какие драма... как их? Ты чего вообще?»
Серебрица усмехнулась, но её глаза оставались всё такими же неподвижно-тёмными, пристально-ледяными.
«Не слушай меня... Просто медок забористый, вот хмель меня и взял. Несу невесть что... А любила я матушку твою, покойницу. Как увидала её, так одним махом и полюбила. Эх, Любушка... умерла она, сгорела лучинкой у меня на руках, а душа её... Помнишь ожерелье-то янтарное, которое ты всегда с собой носила, а потом мне подарила? Душа Любушки ещё долго меня теплом своим волшебным грела, мою душу холодную и больную исцеляла. Порвалось ожерелье, отлетела её свободная душа, как голубка белая... Покинула меня, а я всё помню, всё тоскую».
Цветанка смотрела на Серебрицу почти с ужасом. Всё услышанное казалось бредом, выдумками нездорового рассудка. А ведь Серебрица сквозь морок Калинова моста прошла, а вышла оттуда... не совсем прежней. Может, и это всё ей тогда примерещилось? Война, какие-то... драмауки? Словечко-то какое... чужое.
Больше Цветанке ничего не удалось выудить из Серебрицы. По трезвости та отмалчивалась, а так крепко, как в тот раз, больше не выпивала.
Целую седмицу они уже гостили у купца Доброгляда. Светлана всё беседовала с хозяином, а Цветанка с Серебрицей пошли по городу прогуляться. Зашли на торговую площадь, потолкались, бубликов с маком купили. И вдруг тягучий, стонущий женский голос послышался совсем рядом:
— Ох, ох, охохонюшки! Да доколе же он, паршивец, злодей этакий, мучить меня будет?!
Беременная баба с большим животом держалась за щеку, а на её лице было написано такое страдание, что у Цветанки даже сердце ёкнуло. Рядом, держа её под руку, стоял растерянный мужик. Каждый раз, когда женщина начинала морщиться и стонать, он сам морщился и стонал ещё сильнее.
— Что с тобою, бабонька? — участливо обратилась к женщине Цветанка.
Та только застонала, а мужик, обрадованный хоть капле сочувствия, пусть даже от незнакомцев, словоохотливо ответил:
— А зуб у ней разболелся! Ночесь вот как прихватил, как прихватил, проклятущий! (Прошлой ночью — прим. авт.) И не отпускает, злодей-душегубец! Мы уж и не знаем, куда податься, к кому бежать! На торг вот пошли — может, тут какой-нибудь добрый человек зельями торгует... До лечебницы далече, тяжко ей с пузом топать!
Цветанка переглянулась с Серебрицей. У той в узелке с собой были зубоврачебные и брадобрейные снасти.
— Так и не надо никуда топать, — сказала Серебрица, доставая из узелка щипцы. — Могу тебя, голубушка, от боли избавить прямо сейчас.
Женщина поглядела на инструмент со страхом, а Серебрица усмехнулась.
— Да не бойся, я тебе так зуб твой вытащу — и не почувствуешь.
Щипцы следовало обработать, да нечем было. Ну, хоть водицей чистой ополоснуть... Ковшик воды нашёлся, и Серебрица обмыла в нём внушительное стальное приспособление. Нашёлся и чурбак от большого бревна, на который женщину усадили.
— Рот открой, — деловито велела Серебрица.
Баба послушно разинула рот. Некоторые зубы у неё отсутствовали, да и сама она была уже не первой молодости, годам к сорока. Серебрица сунула щипцы, решительным, уверенным движением рванула... Крак! Раздался жутковатый треск, женщина завопила как резаная, замахала руками, из её глаз брызнули слёзы.
— Ты чего творишь, злодейка? — накинулся на Серебрицу мужик. — Обещала ж, что не больно, а сама?! А ну, пошли прочь!
Баба выла, раскачиваясь из стороны в сторону и держась за щёку, а муж поднял такой шум, что на Цветанку с Серебрицей уже стал недобро поглядывать народ. Ещё кинутся всей толпой... Пришлось им поспешно драпать. Конечно, никакой платы за работу по удалению зуба Серебрице получить не удалось, не до того было — ноги бы унести.
Тем временем настала Масленая седмица, в городе начались праздничные гулянья. С тех пор как отменено было в Воронецком княжестве мрачное поклонение Маруше, люди стали весело отмечать наступление весны — с блинами, песнями, сжиганием соломенного чучела. Тройка путешественниц между тем переместилась ко второму брату-купцу, Жирославу; тот их принял учтиво, усадил за стол — всё как положено, чин чином, но вот... как-то без сердечной искренности, что ли? Брат его, Доброгляд, и то теплее к гостьям отнёсся. К разговору второй хозяин тоже был расположен меньше первого, как-то не складывалась с ним у Светланы целебная беседа... Создавалось впечатление, будто мира хотел только старший брат, а младший — не очень-то. Вот с этого и пошло всё наперекосяк.
Утром того злополучного дня все плотно позавтракали блинами с маслом и сметаной. Ох и хороши были блинчики! Дырчатые, нежные, тонкие, с кружевными хрустящими краешками! Так сами в рот и летели, стопками в животе складывались. Светлана осталась с хозяином, а Серебрица с Цветанкой отправились весенним воздухом подышать, прогуляться да поглядеть, как народ веселится на Масленицу. Серебрица шла впереди, а Цветанка немного отстала, засмотревшись на установку огромного соломенного чучела. Для гуляющих людей были расставлены столы с кушаньями — угощайся не хочу! Это батюшка-князь о народе позаботился, и хмельное лилось рекой в его славу, множество кубков пилось за его здравие с хвалебными речами.
Опасность Цветанка даже не увидела и не унюхала — почувствовала кожей. Беда вошла в неё вместе с ледяными мурашками по лопаткам. Бросившись на шум и крики, она остолбенела от увиденного: Серебрица, вооружённая мечом и кинжалом, отбивалась от шестерых мужчин — судя по одинаковым кафтанам, княжеских служилых людей. Оба клинка она, видимо, ловко отняла у своих противников и сражалась двумя руками, пуская в ход то меч, то кинжал, то сразу то и другое. Такой Серебрицу Цветанка никогда не видела! Хлёсткая, как плеть, стремительная, как вспышка молнии и опасная, как ядовитая змея в броске, она сражалась так, будто всю жизнь держала в руках оружие. Её глаза сверкали бешеным зелёным огнём, а за быстротой её движений было трудно уследить. Это походило на какую-то дикую и странную пляску, которая и завораживала, и заставляла леденеть от страха.
Цветанка хотела броситься на помощь, но у противников — стальные клинки, а у неё самой — лишь кулаки и клыки. Окинув лихорадочным взглядом площадь, она увидела снеговиков, стоявших немного поодаль. Расположились снежные фигуры кучкой, будто о чём-то шушукаясь. Раздумывала Цветанка недолго — принялась комьями от этих снеговиков швырять в противников Серебрицы. Сначала она бросила снежную голову — размером со среднюю тыквину; от удара княжий человек пошатнулся, но устоял на ногах. Ярость удесятеряла силы, и Цветанка швыряла средние и большие комки, подхватывая их с лёгкостью, точно маленькие снежные шарики. Двоих дружинников она сбила ими с ног и погребла в сугробе. Наружу остались торчать только их судорожно дрыгавшиеся ноги.
— Молодчина! — хрипло рыкнула ей Серебрица.
А Цветанка, охваченная бешенством, швыряла уже всё, что попадало под руку: бадейку с солёными огурцами, большую мороженую рыбину, тяжёлый свиной окорок, увесистый жбан с хмельным питьём... Страж порядка, которому прилетел в голову окорок, упал, да так и остался лежать на снегу. Хоть и жалко было кадушку с душистым, золотистым мёдом, но и её Цветанка запустила в качестве метательного снаряда. В полёте с неё слетела крышка, и ёмкость со сладким лакомством наделась прямо на голову одному из бойцов за общественный порядок. Тягучие, липкие струи мёда хлынули вниз, окутывая его грудь, спину и плечи. Серебрица хрипло расхохоталась.
— Так их, Цветик! Молодец!
Из всех противников только один остался на ногах, Цветанка с Серебрицей одерживали победу! И непременно бы отбились, но на Цветанку внезапно наскочил пахнувший кошкой вихрь, сбил её с ног, тяжело вдавил в сырой весенний снег, а могучая и твёрдая рука приставила к шее белогорский кинжал. Тут уж всё, конец, поняла Цветанка...
— Тихо, голубушка. Не рыпайся, — произнёс сильный, властный голос совсем рядом с ухом.
Подмога! Подмога из женщин-кошек. Людей, даже вооружённых, оборотню победить не так уж трудно, а вот белогорские воительницы ему не по зубам. Сколько именно их пришло на помощь людям, Цветанка не могла толком разглядеть, но сразу несколько кошек в сверкающих кольчугах бросились на Серебрицу. А с ними и единственный оставшийся боец из людей. От отчаянного, полного боли рыка Серебрицы Цветанка помертвела...