Та, прижимая руку к окровавленному животу, шаталась. Раздался бабий вопль:
— Ой, ой! Убили, убили!
Заголосили ещё какие-то женщины, а Серебрица медленно осела на снег, заливая его кровью. Цветанка, шумно дыша и рыча сквозь стиснутые зубы, пыталась понять, кто нанёс ей удар, и не могла. Но клинок был точно не белогорский, иначе Серебрице пришёл бы конец в тот же миг.
— Ой, ой, что же вы делаете, душегубцы! — жалостливо голосила баба. — Девоньку убили!
— Да какая же она тебе девонька? — пробасил мужской голос. — Она ж дралась, как сто разъярённых леших! А уши и клыки её видишь? Это ж оборотень!
— Ох, матушки мои! — испуганно воскликнула баба. — Охти мне, оборотень!
Видимо, тот последний оставшийся на ногах человек и пырнул Серебрицу своим мечом. А остальные были бесславно повержены: двое, снесённые огромной глыбой — нижним шаром от снеговика, до сих пор безуспешно пытались выбраться из плотного, неподатливого сугроба; ушибленный окороком всё ещё лежал без памяти, облитый мёдом намертво прилип к спине товарища с мороженой рыбой в зубах. Боец, нанёсший Серебрице удар, хотел подойти и злобно пнуть её ногой, но поскользнулся на одном из солёных огурцов, которыми было усеяно место стычки, и шлёпнулся на спину, ударившись копчиком.
Серебрицу подняли и положили на выстланную соломой телегу, а на запястьях Цветанки застегнулись белогорские кандалы. Знакомая тяжесть придавила её к земле, будто на плечи ей поставили целый дом. С виду — тонкие, лёгкие и красивые, а не шевельнёшься в них вольно, лишнего шага не сделаешь.
— Лекаря, — хрипела Цветанка. — Лекаря ей хоть позовите...
— Позовём, позовём, не волнуйся, — ответила женщина-кошка, которая обездвижила её.
— Скажи хоть, за что? Что мы такого сделали? — придавленная горечью, отчаянием и белогорской волшбой, тихо спросила Цветанка.
Лишь очутившись в темнице на куче соломы, она услышала причину, по которой их схватили: оказывается, та женщина, которой Серебрица вырвала больной зуб, чуть не умерла. Врачи чудом спасли жизнь и ей, и ребёнку в её утробе.
— Из-за зуба? — не поверила своим ушам Цветанка.
— Да, из-за зуба, — ответила молодая навья в строгом чёрном кафтане, с холодными голубыми глазами. — Грязные щипцы занесли заразу, и та попала в кровь. Варварский способ, которым твоя приятельница пыталась лечить эту женщину, чуть её не убил. Меня зовут Минушь, я врач, часто здесь работаю, лечу заключённых. Твоя подруга тяжело ранена, но не подпускает к себе никого. Мы попробуем позвать к ней самую главную целительницу, госпожу Рамут. Будем надеяться, она сможет помочь.
Цветанка осталась одна на соломе, под тяжестью белогорских кандалов. В памяти всплывали картинки: пронзившая шубку Дарёны стрела, темница, холод, серые с золотыми ободками глаза Радимиры, долгий рассказ. Историю всей своей жизни Цветанка тогда поведала женщине-кошке, и та не посмеялась, не осудила. Не злая, не жестокая, напротив — спокойная, мудрая и понимающая.
Потянулись часы в неизвестности...
<p>
*</p>
Когда Драгона по просьбе матушки Рамут пришла, чтобы узнать о самочувствии Серебрицы, которую после операции снова вернули в темницу, у входа в здание Сыскной палаты она увидела удивительную и необычную картину. Стройная девушка в красивом белом полушубке, с тёмной шелковистой косой и очень занятным, явно непростым посохом пыталась убедить стража пропустить её в темницу.
— Оставь свой посох здесь, госпожа, — настаивал тот.
— Но это же не оружие! — смеялась девушка. — Я честно обещаю двери не отпирать и никого не выпускать!
— Да кто вас, волшебниц, знает, — хмыкнул страж.
В ушах девушки висели серёжки в виде ольховых шишечек, а её чистый и белый, гладкий лоб охватывало удивительное очелье, словно сделанное из серебряных плетей вьюнка. Точно такой же вьющийся узор оплетал посох.
— Что такое? — подходя, спросила Драгона. — Почему ты не пускаешь уважаемую госпожу волшебницу?
— Да мало ли, — упрямился страж. — Пусть идёт, но без посоха!
— Да почему же? — снова рассмеялась девушка бубенчато-звонко.
— А ежели ты им по двери темницы вдаришь? А он волшебный! — начал выходить из себя страж. — А дверь — бздынь! — и исчезнет. Мы злодеев ловили, ловили, а ты выпускать станешь? Нет уж! Посох приравнивается к оружию. С посохами не положено!
— Да никого я не собираюсь выпускать! — воскликнула девушка. — Мне бы только Цветанку и Серебрицу увидеть. Почему их схватили, в чём они провинились?
— О, так ты — знаменитая кудесница Светлана? — снова вмешалась Драгона.
Девушка обратила на неё взгляд своих тёплых, вишнёво-карих глаз, и молодая навья вдруг ощутила себя в укромном уголке солнечного, шелестящего сада. Сердце мягко провалилось в вязкую, медовую глубину, ласковую и обволакивающую.
— Она самая, — проговорила кудесница.
Её нежный голос весёлыми серебряными бубенчиками рассыпался повсюду, когда она смеялась, а когда просто говорила, окутывал слушателя, точно тонкая мерцающая пыльца.
— А я... кхм, Драгона, дочь Рамут, — представилась навья. — Я врач. Я могу кое-что объяснить тебе насчёт Цветанки и Серебрицы.
— Что же случилось? — серьёзно и взволнованно распахнулись вишнёво-карие глаза.
Драгона, преодолевая тягучий плен вишни в меду, вкратце рассказала. Узнав, что из-за безалаберных действий Серебрицы чуть не умерла беременная женщина, Светлана огорчённо нахмурилась.
— С одной стороны, она хотела помочь, то есть, побуждения её были добрыми, но осуществила она своё намерение самым глупым и безответственным образом, — проговорила волшебница. — Я её ничуть не оправдываю. И что же теперь — её накажут?
— Не могу дать точного ответа, — сказала Драгона. — Пока ничего не известно.
— А Цветанка что натворила? — желала знать Светлана.
— Она просто оказала сопротивление представителям охраны порядка и пыталась воспрепятствовать задержанию Серебрицы.
— Приветствую тебя, уважаемая Светлана, — раздался вдруг голос Радимиры. — Дружище, — добавила она, обращаясь к стражу, — пропусти госпожу волшебницу вместе с посохом. Под мою ответственность.
— Досточтимая госпожа, изволь в таком случае бумажечку подписать!
— Ох... Ну, давай. Где?
— А вот тут, госпожа.
Быстрый росчерк пера — и они втроём наконец миновали пост охраны, пройдя внутрь здания. Драгона знала дорогу к камерам обеих узниц, но путь им снова преградил другой страж. Опять пришлось Радимире объясняться, брать ответственность и тому подобное.
— Я прошу пригласить сюда начальника темницы, — сказала Радимира, когда они очутились у нужной двери. — Пусть он разъяснит, в чём обвиняется Цветанка.
Начальник был весьма недоволен тем, что его оторвали от важных дел, но, увидев Радимиру, тут же согнулся в поклоне.
— Приветствую, уважаемая госпожа! — Вынув из-за пазухи свиток, начальник откашлялся и суровым, «казённым» голосом прочёл: — Сия узница обвиняется в следующих проступках: воспрепятствование задержанию мошенницы, незаконным образом осуществлявшей врачебную деятельность; оскорбление действием лиц, состоящих на княжеской службе. Перечень оскорбительных действий: втыкание должностных лиц головою в снег; нанесение должностному лицу удара свиным окороком по голове; надевание должностному лицу на голову кадки мёда; нанесение должностному лицу удара мороженою рыбиной в зубы; разбрасывание по улице солёных огурцов, дабы вызвать падение должностных лиц наземь...
— ...должностным лицом в грязь! — звонко рассмеялась Светлана.
— Кхм, я бы попросил без хиханек! — недовольно вскинул бровь начальник, отрывая суровый взор от обвинительной грамоты. — Вам-то хиханьки, а сия узница в связи с совершёнными ею проступками должна уплатить в государственную казну виру в размере пятнадцати златников! (Штраф — прим. авт.)
— Сурово, — покачала головой Радимира.
— А то как же! — сворачивая грамоту, кивнул начальник. — Оскорбление должностных лиц есть оскорбление должностных лиц, ничего не попишешь. Оскорбительные действия имели место при стечении большого числа свидетелей, так что отвертеться не удастся.
— А что же грозит Серебрице? — огорчённо и встревоженно спросила Светлана.
— На усмотрение судьи — либо тридцать ударов кнутом, либо вира в тридцать златников. Думаю, вира — наиболее вероятный исход, казна есть казна. Денежки никогда не лишние.
— А можно нам увидеться с обеими узницами? — с надеждой спросила кудесница.
— Свидания не возбраняются, — ответило должностное лицо.
Сначала их пустили к Цветанке. Завидев Светлану, та вскочила, а волшебница осыпала её лицо градом быстрых поцелуев. Особый поцелуй она запечатлела на синяке, красовавшемся под глазом Цветанки. Он тут же исчез. Драгона, изумлённая столь мгновенным исцелением, могла сравнить лечебное воздействие Светланы, пожалуй, только с камнем «сердце матери».
Первым делом Цветанка спросила о Серебрице, и Драгона заверила, что лечение прошло успешно.
— Цветик ты мой бедный, как же тебя угораздило?! — гладя Цветанку по щекам, приговаривала Светлана. — Ну зачем же ты в драку полезла, родненькая? — И, не удержавшись, фыркнула: — Оскорбить сразу столько должностных лиц — это надо постараться!
— Самое жестокое и коварное, я считаю, это разбрасывание солёных огурцов, дабы вызвать падение должностных лиц на землю, — хмыкнула Радимира.
— Здравствуй, уважаемая госпожа, — смущённо поприветствовала её Цветанка.
— И тебе не хворать, голубушка. — Присев к столу, женщина-кошка знаком показала, что и узница может последовать её примеру.
Цветанка села напротив. Её слегка вьющаяся чёлка выглядела взъерошенной, в волосах застряли соломинки, и Светлана, присев рядом, достала гребешок и принялась приводить её всклокоченную голову в порядок. Сперва Цветанка смущалась от такой заботы у всех на глазах, но когда под колдовскими пальцами кудесницы её волосы послушно улеглись, приобрели блеск и ухоженный вид, бросила на Светлану грустновато-ласковый, благодарный взгляд. Даже помятая синяя ткань свитки разгладилась — будто и не валялась Цветанка часами на соломе в бездействии и тягостном ожидании. Светлана, смахнув с её плеча последнюю былинку, улыбнулась и чмокнула её в щёку. Радимира, наблюдавшая всё это с улыбкой в глубине серо-золотистых глаз, обратилась к бывшей воровке:
— Ну, дорогуша, деньги-то у вас с Серебрицей есть, чтоб виру уплатить? С тебя — пятнадцать золотых, с неё — тридцать.
Цветанка потупилась на несколько мгновений, ответила:
— Да так, припрятано у меня кой-чего. На нас обеих не хватит, только на Серебрицу одну. Ну, или на меня с остаточком. Светланушка, я тебе на ушко скажу, где эти деньги спрятаны. Возьми их и уплати за Серебрицу.
— А ты как же? — ахнула та.
Цветанка пожала плечами. Когда они прощались, Светлана снова расцеловала её лицо.
— Цветик ты мой, головушка бедовая, — вздохнула она.
— А ты — свет мой в оконце, — грустно улыбнулась Цветанка.