Серебрица лежала на соломе босая, в какой-то старой и мятой, заплатанной рубашке вместо своей, окровавленной. Закинув руки за голову, она смотрела в потолок, а когда вошли посетительницы, неторопливо села. Её зелёные глаза с насмешливой бесовщинкой в пристальном прищуре уставились на Драгону и Радимиру.
— Прошу прощения, что я слегка не прибрана, — усмехнулась она, заправляя штанины в сапоги и подтягивая голенища. — Расслабилась чуток, гостей не ждала.
Она поднялась на ноги, и Драгона её незамедлительно осмотрела. Выздоровление успешно завершилось, на животе Серебрицы не осталось даже малейших шрамов. Матушка Рамут, как всегда, сработала безупречно. Узница не испытывала ни жара, ни слабости, даже изрядно откушала тюремной еды: подсохшая корка хлеба валялась на столе рядом с пустой кружкой из-под кваса. Вид у неё был совершенно не подавленный, неунывающий, вполне расслабленный. Стреляный воробей, подумалось Драгоне. Жизненного опыта за её плечами, по-видимому, хватало.
— Передай мой поклон благодарности своей матушке, госпожа, — с усмешкой в немигающих пристальных глазах сказала Серебрица. — Она действительно величайшая из целительниц.
— Непременно, — проронила Драгона.
— Ну, как ты тут? — подступив к узнице и заботливо заправляя растрепавшиеся пряди волос ей за уши, осведомилась Светлана.
— Всё в полном порядке, милая, — улыбнулась та. — Не стоит за меня волноваться, я и не в таких переделках бывала.
— Я тебе тут сменную одёжку принесла, — захлопотала кудесница, развязывая узелок и доставая чистую рубашку. Красивую, новую, с вышивкой — не чета нищенской тряпке, которая прикрывала тело Серебрицы сейчас.
— Благодарствую, ласточка-заботушка ты моя, — ласково промолвила та.
Безо всякого стеснения она сбросила заплатанную рубашку и надела принесённую, длиной чуть выше колена, подпоясалась. Вид у неё стал совсем задорный и бодрый, подтянутый. Её изящное и гибкое тело дышало неприметной на первый взгляд, но очень плотной и уверенной, опасной силой.
После переодевания Светлана принялась приводить в порядок волосы Серебрицы, заново переплетая той косу. Гребешок, по-видимому, волшебный, мгновенно разглаживал растрёпанные пряди, наполняя их гладкостью, ухоженным блеском и чистотой, в воздухе разливался тончайший весенний запах — то ли яблоневого цвета, то ли ландышей... Тонкие шрамы от когтей на лице Серебрицы придавали ей лихой, разбойничий вид, но под ласковыми руками волшебницы она из опасного, наполненного пружинистой силой зверя становилась расслабленно-мягкой, благодушно настроенной. Но это внешнее добродушие могло обмануть лишь простаков: холодно-насмешливая искорка в её цепко-пристальных глазах с волчьим разрезом никуда не девалась.
— Ну, и как же так вышло, что ты решилась на столь безответственный и опасный поступок, скажи мне на милость? — строго спросила Радимира, садясь к столу напротив неё. — Ты подвергла опасности жизнь ни в чём не повинной женщины и ребёнка в её чреве, и только усилиями врачей те остались живы.
— Но ведь остались же? — двинула бровью Серебрица. — Чему я искренне рада.
— Ты не ответила, — настойчиво, с нажимом проговорила женщина-кошка.
Серебрица испустила недовольный вздох, закатила глаза, облокотилась о край стола.
— Видишь ли, досточтимая госпожа, женщина испытывала очень сильные страдания от зубной боли, и я всего лишь хотела облегчить их, — ответила она, давая объяснения как бы нехотя, сквозь душевную усталость. — У меня не было под рукой отвара для очищения щипцов, и я воспользовалась водой, надеясь, что всё обойдётся. Да, признаю, легкомысленно с моей стороны. Признаю, что поступила неверно, но мои намерения были добрыми. Я согласна понести причитающееся мне наказание.
— Тридцать золотых есть? — коротко осведомилась Радимира.
— У меня есть сбережения, — сказала Серебрица. — Я уплачу и за себя, и за Цветанку, потому что это я втянула её в эту передрягу. Она всего лишь пыталась за меня вступиться.
— А Цветанка хочет уплатить за тебя, — с грустноватой улыбкой проговорила Светлана. — При этом на себя ей уже не хватит...
— У неё доброе сердце, — молвила Серебрица. — Но я не стою такого великодушия. Поэтому я настаиваю на том, чтобы внести плату виры за нас обеих.
— Это будет справедливо, — согласилась Радимира. И обратилась к Светлане: — Ну, уважаемая кудесница, ты удовлетворена посещением? После уплаты виры узницы будут освобождены из-под стражи, и вы все сможете вернуться к своей обычной жизни.
— Да, досточтимая Радимира, я довольна, — кивнула волшебница.
— Хорошо, тогда вы с Драгоной можете идти, а у меня есть ещё парочка вопросов, которые я хотела бы задать Серебрице наедине. — И с этими словами Радимира поднялась из-за стола, не сводя пристального взгляда с зеленоглазой узницы.
Лицо той сразу посуровело, она сжала челюсти, подобралась. Светлана, не обратив внимания на эту мимолётную игру лиц, вместе с Драгоной безмятежно вышла из камеры. Когда дверь закрылась, Радимира вдруг резко и сурово приказала:
— Встать! Назови своё имя и звание!
Серебрица поднялась, вся напряжённая и собранная, но не сломленная, прямая как стрела. Не опуская жёсткого взгляда, ответила негромко:
— Гердрейд, сотенный офицер войска Её Величества Владычицы Дамрад.
— Цель пребывания в Яви? — Голос Радимиры был сдержан и суров, тон из обыденного стал служебным, жёстким.
Серебрица усмехнулась.
— Цель... была когда-то. Но жизнь внесла свои правки в мою судьбу.
<p>
*</p>
Драгона не пила сегодня ни капли хмельного, но ощущала себя слегка опьянённой. Когда они шли по Сыскной палате к выходу, Светлана легонько опиралась на её руку, которую навья, желая быть обходительной и предупредительной, подставила ей. Ласковая и тёплая лёгкость девичьей ручки хмельным зельем просачивалась сквозь ткань рукава кафтана и растекалась по телу. Светлану окутывало облачко свежести, ореол весеннего живительного света и беззаботной ясности, и Драгоне всё мерещился запах каких-то цветов, который она ощутила в темнице, когда кудесница принялась причёсывать Серебрицу.
Они вышли на крыльцо под ослепительные лучи солнца. Почти на половину двора раскинулась огромная и глубокая весенняя лужа, и Светлана на миг остановилась. Носки её сапожков замерли у самой кромки талой воды. Драгона лихорадочно соображала, что бы такого впечатляющего сделать... может, подхватить девушку на руки и перенести на ту сторону? Но не успела: волшебница слегка ударила посохом оземь, и через лужу в мгновение ока перекинулся прозрачный, сверкающий, будто из хрусталя сделанный мостик. Ступая лёгкими ножками, Светлана резво взбежала на него и обернулась к изумлённой Драгоне.
— Идём же, — приветливо позвала она.
Навья, всмотревшись в мостик и оценив его прочность, решилась сделать шаг... и тут же неуклюже заскользила: он оказался ледяным. Огромным усилием ей удалось удержать равновесие и не грохнуться в лужу самым нелепым и смехотворным образом. Она устояла, соскочив с мостика обратно на берег, и Светлана залилась своим хрустальным, переливчато-бубенцовым смехом. Это был не смех, нет... Это сверкающие обломки прозрачных сосулек, переливаясь на солнце, звенели и рассыпались повсюду.
— Идём, я помогу, — сказала она, завершив смех грудной, нежной, женственной ноткой.
Она вернулась немного назад и протянула Драгоне руку. Та, не сводя с волшебницы ошалелого, зачарованного взгляда, вложила пальцы в её тёплую и мягкую ладошку. Ладошка сомкнулась, и её сладостный охват, как показалось Драгоне, поймал её сердце в нежную ловушку. Из этого плена не хотелось освобождаться, и когда они вместе перешли по мостику через лужу, навья сама сжала руку волшебницы. А мостик за их спиной тут же растаял и стёк в лужу, из которой, собственно, и родился.
Мгновения весны тянулись, перезваниваясь птичьими голосами, а в голове у Драгоны витала блаженная пустота. Нужно было что-нибудь сказать, но слова разлетелись прочь, как озорные пташки. Драгона тонула в медово-вишнёвом омуте глаз Светланы, ощущая себя непроходимой тупицей. Ещё никогда с ней такого не случалось.
— Что ж, Драгона, дочь Рамут, я очень рада с тобой познакомиться, — спасая навью от неловкого безмолвия, сказала кудесница. — Рамут — это имя твоей матушки... А как зовут твоего батюшку?
— Вук... нет, Добродан, — ответила та.
Её голос поднялся из задумчивых глубин прошлого — из другого мира. Светлана, что-то почувствовав, чуть ослабила улыбку и смотрела серьёзно, внимательно.
— А почему имя матушки на первом месте? — поддержала она дальнейшую беседу. — Обычно у тех, кто рождён от мужчины и женщины, сначала идёт имя отца.
— Там, откуда я родом, всё наоборот, — ответила Драгона. — Женщины стоят на высшей ступени в обществе Нави. На нашем языке я зовусь Драгона Рамуттесдоугхтирр. Это переводится как «Драгона, дочь Рамут».
— Как любопытно! — промолвила Светлана приветливо. — Мне нравится звучание твоего языка. А скажи ещё что-нибудь!
Подумав, Драгона проинесла:
— Дум еррт дий файйегаште мэддельн дар вельдирр.
— И как это переводится? — улыбнулась Светлана.
Слова навьи, готовые сорваться с губ, застряли горячим блинчиком в горле. Ведь если перевести то, что она только что сказала, её щёки, пожалуй, приобретут свекольный цвет, а нутро наполнится кипящей смолой. Впрочем, её уже слегка потряхивало, сердце бешено колотилось, а грудь не могла надышаться этими цветочными весенними чарами, которые окружали кудесницу. Драгона стояла в этом облачке очарования, будто бы прилипнув к своему месту, приклеенная чем-то медово-сладким, тягучим и нежным.
— Кхм, прошу прощения, мне будет очень неловко это переводить, — пробормотала она хрипловато. И торопливо добавила: — Но, поверь мне, это не ругательства.
— Что за таинственность? — рассмеялась Светлана, шутливо ударяя лёгоньким кулачком по плечу Драгоны. — Я же хочу знать! И не успокоюсь, покуда не узнаю!
Драгона молчала, будто мёду в рот набрав. Волшебница, напустив на себя шутливо-негодующий вид, воскликнула:
— Хорошо, если ты не хочешь говорить, я сама вытрясу из тебя это!
И её кулачок снова нанёс Драгоне совсем не болезненный, скорее, озорной удар. Внутри у навьи что-то хрустально звякнуло, будто тоненькая струнка порвалась, и слова сами слетели с губ:
— Ты — самая прекрасная девушка на свете. Ой... — Она тут же прижала рот пальцами, но было слишком поздно.
Она ждала, что волшебница станет весело и безжалостно смеяться над её смущением, но Светлана вдруг потупила взор, спрятав его под сенью густых тёмных ресниц, а на её яблочно-свежих щёчках сквозь лёгкий бесцветный пушок проступил нежнейший розовый румянец. Драгону охватила безумная смесь нежности, восхищения и умиления: подумать только, эта могущественная кудесница, владеющая силой природных стихий, смущалась, как самая обыкновенная девушка! Её вдруг накрыло тёплой волной влечения, желания обнять Светлану самым бережным и ласковым образом, очень осторожно, чтобы не помять эту цветочную хрупкость... Но она не смела протянуть руки, не смела коснуться: слишком дерзко, слишком развязно. Наподобие Серебрицы, которая, даже будучи раненой, нахально заигрывала с матушкой Рамут. Это выглядело и смехотворно, и возмутительно.
— Благодарю тебя за добрые слова, — проговорила наконец Светлана, подняв взгляд, и в вишнёво-карем омуте её очей проступило что-то особенное, пьянящее, зовущее, отчего кипящий смоляной жар неумолимо залил всё нутро навьи. — Ты тоже очень милая... У тебя чудесные глаза цвета чистого и высокого весеннего неба.