Складывая в рюкзак чистые простыни, она думала о колебаниях и решимости. Не то чтобы её посетили философские думы, просто Ленка вращала в своей голове эти два слова и их производные, разглядывала их под разными углами. Пыталась придать им разные значения. Зачтётся ли в дальнейшей их с Гошей... или в её сольной судьбе, если вдруг по каким-то причинам они больше не увидятся (такой вариант Лена не исключала), эта её решимость и действия, которые за ней последуют? Станет ли дорога легче, если избавиться от столь сомнительного груза, даже если этот груз представлял величайшую ценность в прошлых, уже закончившихся жизнях? Она на это надеялась. Это - говорила себе Лена - как, оставшись единственным на свете человеком, выбросить мешок с золотыми самородками.
Также Ленка думала о той женщине, о завершающей встрече в веренице пугающих встреч за прошлый день. В том, как свалилась она, истекая кровью изо рта и носа, можно было усмотреть какой-то скрытый смысл, божественное провиденье, даже, быть может, глубокий урок, но Ленке, которая внезапно пришла в гармонию с собой, не хотелось разрушать её поиском глубоких смыслов. Та женщина говорила о каком-то священнике. На религию Лене было глубоко плевать, но, быть может, этот священник мог бы направить её в нужную сторону? Есть ещё один вариант - посетить пару близлежащих клиник и посмотреть, есть достаточно большие шансы, что они всё ещё функционируют. А если нет, то, по крайней мере, там могут подсказать.
В тот самый миг, когда Ленке казалось, что она держит себя под контролем, что-то дало трещину. Ей захотелось сесть на холодный пол, обхватить голову руками и зарыдать, да так, чтобы весь пол превратился в чёртов каток. Могла бы она подумать хотя бы несколько дней назад... могла бы она даже вообразить эту холодную, страшную уверенность, казалось, способную вместить в себя всю пустоту космоса... Не в космос должны нырять исследователи, и не в Мариинскую впадину: настоящие бездны прячутся в людских душах.
Дрожащими руками Лена собрала волосы в хвост. Взглянула в зеркало, похожее на кофе в остывшей кружке. Мешки под глазами, казалось, оттягивали кожу к подбородку. Несколько раз глубоко вздохнула. Сейчас не время колебаться. Она подумает обо всём позже... после того, как всё свершится.
Игорь заворочался в своей ледяной пещере, и Лена, натянув ещё один свитер, а следом пальто, выскользнула из квартиры, тихонько прикрыв дверь. Ключи, повинуясь какому-то порыву, она не взяла. Нужно приготовиться к тому, что после всего ей некуда будет возвращаться.
Лена вышла из подъезда. Было около семи утра. Закутавшись в платок, она побежала, стараясь поменьше глазеть по сторонам. Иные дома превратили в настоящие укрепления: первые этажи щетинились досками и частями разобранной мебели; меж щелей глядели часовые. От кого они собрались обороняться? От детей? Или это просто банда мародёров, которые награбили ценностей и, не в силах утащить всё и сразу, решили сделать перевалочный пункт? Вероятнее всего, то просто местные жители, стихийно сплотившись этажами и подъездами, решили прописаться в квартирах как можно дольше, цепляясь за свои стремительно обесценивающиеся сокровища.
Встречались и дети. Они пробирались пустынными дворами и заброшенными шоссе, как будто хотели как можно больше помозолить взрослым глаза. Как будто орали молча: "Вот он я, мама, папа, хожу-брожу где хочу, не делаю ваши проклятые уроки и не играю под окнами... я наконец свободен!" Никто не знал, чего от них ждать, и никто не видел, чтобы они делали что-то осмысленное. Один раз Ленка слышала как кого-то забивали не то камнями, не то палками, не то чем-то ещё: слышались глухие удары и разъярённые вопли нападающих, молчание жертвы же казалось ватным и почти осязаемым.
Больница Калинина встретила её угрюмо закрытыми воротами и толпой бедняг, страдающих тем или иным недугом или абсолютно здоровых на вид, зато с глазами больного скота, бешеных лис, которые готовы вцепиться в горло любому, кто не похож на них.
- Мне нужно попасть внутрь, - сказала Ленка.
Казалось, будто она оказалась между двумя стенами: видимой и невидимой, стеной молчания и стеной отчуждения... они грозили зажать её между собой.
- Всем нужно. Они принимали, дочка, - сказала какая-то старуха, у которой, казалось, у единственной не вызвал отчуждения тот факт, что рядом с ней находится беременная женщина. Для всех же остальных Лена стала машиной из плоти и крови, управляемой изнутри инопланетянином. Но, скорее всего, она просто не вполне понимала, что случилось. - Но теперь вот закрылися. А у меня ведь назначено!
И она затрясла в воздухе бумажкой, как будто победным лотерейным билетом.
- Что, зашевелился твой гадёныш? - довольно агрессивно спросил кто-то. Но Ленка уже брела прочь, сжимая зубы и как мантру повторяя: "Не время для слёз... не время для слёз..."
Когда становилось плохо, она вызывала у себя, словно рвоту, воспоминание: лица мёртвых детей на снегу. Не то, чтобы от этого становилось легче - просто каждый такой момент ударял по лежащему на наковальне намерению молотом решимости.
"Для чего бы это ни было задумано, меня это не будет касаться" - твердила она.
Про Кирилла Ленка старалась не думать. Она полагала, что окончательно простилась с ним, когда увидела те трупы, но в то же время всю ночь продержала себя в состоянии бодрствования, в клещах этой жестокой медитации, боясь увидеть во сне сына таким, каким он был до всего этого кошмара. Этот лёд, раз встав, не должен теперь потрескаться.
Провода гудели в унисон её мыслям.
На полдороге к другой клинике Лену остановила группа людей. Эти были не похожи на бешеных лис. Куда больше - на стаю волков из чащи каменного леса.
- Послушайте, сударыня, - обратился к ней мужчина в мятой шляпе, чем-то похожий на отправившегося прогуляться по жизненному дну, да так и не вернувшегося профессора. У него были очки в новой блестящей женской оправе, резко контрастирующие со всем остальным обликом, а так же разбитые губы, из-за которых он говорил немного невнятно, и блеклый взгляд человека, который задумал превратиться в какую-нибудь зверюгу, но так и не смог на это решиться. Ленка чуть не засмеялась, почувствовав себя Красной Шапочкой из сказки. - Знаете ли вы что-нибудь занятное о своём будущем ребёнке? К примеру, как его будут звать или через сколько дней после рождения они придут, чтобы его забрать?
Между тем, люди подходили всё ближе и ближе. Они не делали попыток окружить одинокую жертву, просто стояли, засунув руки в карманы. Человек пятнадцать, самых разных возрастов и социального статуса. Но в основном - таких было семь-восемь - бритоголовые ребята из тех, которых видишь в охране в супермаркете, а в выходные дни по телевизору на стадионе, когда играют Крылья Советов. Все они курили, как будто только что ограбили табачный магазин. Если бы здесь был Игорь, он бы заметил: за два дня, что прошли с момента его встречи с этой компанией, они прибавили в организованности и стали, наверное, более сдержанными; по крайней мере, никто больше не держал оружия на виду и ни от кого не разило алкоголем. Ещё он заметил бы отсутствие самого шумного члена банды, плохого полицейского в образе костлявой тётки, но, наверное, от неё предпочли избавиться. Были другие женщины, лица их настолько огрубели и сливались с толпой, что плоть казалась не плотью, а складками пыльной ткани.
- Я ищу врача.
"Профессор" лисом увивался вокруг.
- Врач здесь вряд ли поможет. Я, наверное, расстрою вас, сказав, что бы это ни было, оно не поддаётся лечению. Это больше похоже на вторжение. А интервентов, знаете ли, не лечат. Их уничтожают.
Ленка стиснула кулачки и сказала:
- Мне нужен человек, который сделает мне аборт и при этом оставит меня в живых. Вы знаете, где такого можно найти?
Мужчины переглянулись, лица их, казалось, осветил какой-то внутренний огонь. Некоторые даже потушили сигареты, импровизированные свои костры войны, и Ленка сочла это хорошим знаком. В глазах профессора появилось чуть больше присутствия, и... уважение, что ли? Он начал торжественно и печально:
- Думаю, никто не будет против, если я скажу от имени всего человечества: вы сделали правильный выбор...
- Я видела такое, чего вы не можете себе даже вообразить, - перебила его Ленка. - Не нужно мне рассказывать про выбор. Вы про него ничего не знаете. Вы просто стадо... стая хищных животных. Вы же хотели убить меня, правда? Не знаю, как вас зовут, кто вы такой и какое у вас образование. Меньшее, в чём я нуждаюсь - это в вашей поддержке. Никогда раньше я бы не подумала, что могла бы так поступить. Я думала об аборте в юности, когда залетела от будущего мужа... никаких детей у нас тогда в голове не было, только ветер, но то, как я обдумывала это тогда, и как сейчас - две разные вещи. Вы при всём желании не можете вообразить, каково это, когда даёт сбой твоя глубинная функция, всё, для чего ты когда-то была создана.
"Вроде как художник, которому сказали, что все его до единой картины можно пустить на растопку костра для шашлыка", - закончила про себя Ленка, выдохшись.
Что-то в её голосе заставило этих людей качнуться назад. То было движение почти не заметное глазу. Как будто Лена была для них одной из уродливых площадных статуй, куском гранита, который грозит свалиться на лысые макушки.
"Профессор", похожий сейчас на пробудившегося ото сна вампира, ошарашенного скачком цивилизации, отрывисто кивнул, вытащил из кармана пальто булку, побывавшую уже в горячих столкновениях между верхней и нижней челюстями, откусил от неё кусок, пожевал и проглотил. Всё это он делал машинально, не отрывая глаза от Ленки. Казалось, она - последнее, что он видит в жизни.
- Разве мы так похожи на убийц? - спросил он. Ленка кивнула, и он, повернувшись, с сомнением оглядел своих спутников. - Как бы мы не выглядели в ваших глазах, все наши методы по отношению к женщинам и матерям вроде вас, матерям-героиням - это галантно взять под ручку и отвести туда, куда мы с вами сейчас направимся.
Повернувшись и махнув рукой, тем самым приглашая Лену идти за ним, профессор двинулся по пустой улице. Солдаты, растеряв всякий строй и дисциплину, гурьбой тащились следом, как школьники, которых привели на похороны товарища.
Шли достаточно долго. Профессор, уничтожая свою булку, оглядывался и что-то бормотал, обращаясь явно к Лене, хотя добрую часть слов она не разбирала. Крошки валились изо рта, застревали в усах. Она смогла понять в общих чертах, что это за люди и для чего они день за днём выходят на улицу. Как бы ни отвратительно это было, Ленка старалась держать себя в руках. В конце концов, чем она, потенциальная убийца, лучше?..
- Расскажите немного о себе, - попросила она профессора. - О себе лично.
- Меня зовут Евгений Филиппович. Я преподавал славянскую литературу в Государственном университете...
- Стойте. То есть вы на самом деле профессор, а не просто так выглядите?
- Выглядеть тем, кем ты являешься - огромное счастье, - сказал Евгений Филиппович. - Есть только одна дилемма: я уже не тот человек. Моя жизнь поменялась после того, как однажды утром на мои занятия не пришёл ни один студент. Во всём университете было так пусто, как будто началась ядерная война. Только преподаватели... не представляете, как они были ошарашены. Они говорили, что студенты совсем охренели со своими флэшмобами, и всё в таком духе. А я... я сразу понял, что дело куда серьёзнее, чем все считают. Что мир, наконец, начал меняться. Знаете, я всегда каким-то образом знал, что он слишком уж застоялся на одном месте. Последние лет десять было чувство, будто вот-вот что-то должно произойти. Что-то вроде Второго Пришествия. Я даже писал фантастические рассказики в стол, продумывая возможные варианты развития человеческого рода... Но я не ждал... никак не ждал... в конце концов, даже о Христе знали далеко не все евреи. Одно дело, когда что-то новое воздействует на человеческий разум и заставляет его меняться. И совсем другое - когда оно меняет всё вопреки ему, и разум остаётся на обочине, глотая пыль, если мне, филологу, позволено будет так выразиться, от промчавшегося автомобиля и не понимая, что случилось...
Один из конвоиров наклонился к Лене и доверительно сообщил:
- Ты опухоль на теле человечности. Все матери, которых мы встречали... у них у всех были инстинкты. Они готовы были умереть за своих детей. Когда мы оставляли их, рыдающих, лежать на снегу, их сердца были разбиты. Твоё - не такое.
Парню было на вид около двадцати пяти лет. С забранными в хвост волосами, торчащими из-под шапки, и очень молодым, геометрически правильным лицом, он походил на киногероя второго плана, из тех, которых ты вряд ли узнаешь в другом фильме просто потому, что лица у них абсолютно незапоминающиеся.
- При чём здесь моё сердце?
Лена почувствовала на своей руке прикосновение. Он погладил её запястье, сказал:
- Наверное, очень сложно было смириться с потерей себя. Это горькое чувство, как будто всё, что теперь остаётся - до конца жизни наблюдать за облачком пара, вырывающимся из твоего рта. Вся жизнь как облачко пара...
Лена оскорблённо уставилась на него:
- А ты? А вы все? Вы себя не потеряли?
- Семён, не расстраивай нашу гостью, - попросил профессор. "Гостья" звучало жалко - так, будто вместо мусорных баков и брошенных машин вокруг них вздымались увешанные гобеленами стены настоящего замка.