- Я, например, себя и не находил, - сказал парень, заложив руки за спину. - Я всю жизнь думал, что я создан для чего-то вот такого, исключительного. Что обычная жизнь не по мне. Но теперь я думаю, что на свете просто нет моря, в котором я мог бы почувствовать себя рыбой. Так тоже бывает, представляете себе?
- Мне не интересно.
- Некоторые из них, - продолжил конвоир, головой указав на своих попутчиков, - точно себя нашли. Они хотели быть значимыми, хотели казнить и миловать, даже в таких мелких масштабах как сейчас, и они это получили.
Кто-то из его товарищей сделал враждебное замечание. Ленка не вслушивалась. Она вышагивала в кольце этого почётного караула, думая, что когда-то, может, будет вспоминать об этом моменте с горечью. Она бы с удовольствием почувствовала сейчас эту горечь на языке - оказалось это не таким простым делом. Мысли скользили по заледеневшей душе, как коньки фигуриста по льду, не в силах проникнуть внутрь и вызвать хоть какой-то отклик. Если бы Ленка услышала сейчас выражение "вещь в себе", она бы приняла его на свой счёт.
Вышли на Черемшанскую, повернули на Советскую. Поднялись по разбитым ступенькам, которые под снегом выглядели как распухшие пальцы артрозника, к жилому дому - одной из десятков в этом районе двухэтажек, построенных пленными немцами после войны. Такие дома были мозолью на глазу любого прогрессивного горожанина, грезящего о ярких небоскрёбах и просторных парках с распутными, укрытыми в надлежащих местах разве что мхом, скульптурами. Теперь жалкое прежде жилище превратилось в настоящий танк, шедевр фортификационной мысли. Сквозь окна подвала было видно, что внутри что-то горело, пыхтело и кашляло, и дым шёл, казалось, прямиком из-под земли. Стёкла дрожали, однако они были почти прозрачными, и чувствовалось что там, внутри, тепло. На двери простой кодовый замок, из тех, которые когда-то подростки приводили в негодность пинками или консервными ножами. Один из подручных профессора набрал код, открыл дверь, и их окутал густой туман - в подъезде было как в бане по-чёрному. Из-за дыма по щекам текли слёзы, и Ленка, привалившись к стене, принялась жадно хватать воздух. Она начала задыхаться, и кто-то сказал ей: "Держи голову выше!". Она послушалась. Стало немного легче. Она вдруг обнаружила, что кроме неё и Евгения Филипповича внутрь не пошёл никто - остальные остались под чахлыми тополями, от которых уже начали отпиливать ветки на растопку костра, смолить свои сигареты.
Внезапно с грохотом распахнулась подвальная дверь. К серому дыму примешался чёрный, будто всех курильщиков "Примы" на свете собрали вместе и заставили выдохнуть. А потом Ленка увидела нечто... нечто, что на четвереньках выбиралось из подвала. Похожее на гигантского муравьеда, только с гладкой, блестящей кожей на голове и отвисающим брюхом, оно тыкалось тупой мордой в стены и ступени лестницы, как щенок, который делает свои первые самостоятельные шаги. Огромные круглые глаза собирали блики от закопчённой лампочки. Это ли профессор имел ввиду, когда говорил о том, что они найдут способ избавить Лену от бремени? Неведомый зверь, как будто пришедший из тёмных рассказов Лавкравта, выест плод прямиком у неё из чрева - вот о чём была речь? Долгие мгновения понадобились Лене, чтобы задымлённый разум признал в существе мужчину в противогазе и в грязной мешковатой одежде, который волок за собой полупустой мешок. Снова распахнулась входная дверь, снежная пыль и едкий чёрный осадок смешались между собой. Человек в противогазе исчез за дверью подъезда, было слышно, как он здоровается с куряками снаружи. Лена, кашляя и отмахиваясь от смога, проследовала вслед за профессором вверх по лестнице.
Здесь было значительно легче. Окна распахнуты, но, несмотря на это, было очень тепло. Волосы моментально начали липнуть к вспотевшему лбу. Вдоль стен на площадке сидели и лежали какие-то бедняки. Ими же были заполнены коридоры между дверьми в квартиры. Лена осторожно ступала меж рук и ног, подмечая, что здесь тоже хватает больных и раненых. Похоже на полевой госпиталь и ночлежку для бездомных - два в одном.
Евгений Филиппович остановил Ленку у двери одной из квартир. Постучался и исчез внутри. Сидящие вдоль стены люди поднимали глаза на гостью, и вокруг поднимался шёпоток, который Лена сквозь шум в голове мало-помалу начинала разбирать. "Ещё одна... - шептали они. - Ещё одна пришла..." Женщины смотрели на неё с жалостью, мужчины - со смешанным чувством страха, отвращения и сочувствия.
Лена уселась на свободный пятачок, положив подбородок на руки. Значит, она не первая и не единственная. И от этого ей стало немного легче.
Дверь распахнулась, Евгений Филиппович вылетел оттуда, как будто ему дали пинка. Разговоры мгновенно затихли.
- Зайди, девочка, - сказал он.
Лежащие и сидячие люди недовольно зашевелились, придвинулись. В слезящихся от дыма глазах Ленки они казались роем мух.
- Здесь очередь вообще-то, - сказал кто-то. - Доктора все разбежались, как тараканы. Что же нам делать?
- Нам всем нужен врач, - сказал мужчина с лицом зелёного цвета. Кадык его непрерывно ходил ходуном как поршень - так, будто именно он заставлял работать внутренние органы.
Ленка поднялась, прижимая руки к животу. Она не ожидала, что оказалась в начале огромной очереди.
- Приведите мне беременную, - проревели из кабинета.
Этому голосу никто не посмел возразить, хотя многие в бессильной злобе матерились. Лена проворно заскочила внутрь.
Под кабинет была переоборудована гостиная квартиры. Судя по отделке и мебели, здесь и в самом деле жили, однако сейчас всё, что можно было переделать под врачебные нужды, было переделано, а ненужное сдвинуто в сторону. Огромную шведскую стенку уже начали разбирать на растопку. Было очень тепло, батареи гудели как пчелиный улей, перекачивая тепло. На окнах шторы, на потолке по-безжалостному ярко светила белая галогенная лампа. Посредине, как жертвенный камень, возвышалась койка с несколькими вращающимися креслами рядом. Странные приспособления, похожие на детали старинного парового котла, держалки для капельниц, похожие на длинных тощих людей, баллоны с газом, кинескопный медицинский монитор с несколькими аккумуляторами, похожими на чемоданы - всё было здесь; от одного вида всех этих предметов мог хватить удар, но Ленка держалась.
Хирургом оказался здоровенный детина лет за сорок, с медвежьим взглядом из-под насупленных бровей. Его белый халат был выпачкан в крови и какой-то засохшей жидкости, напоминающей клей. Он стоял посреди комнаты и, уперев руки в бока, смотрел на Ленку. В её воображении тут же нарисовалась живая картина: так мясник смотрит на подошедшую на убой корову. Вот на металлической подставке у него разные хирургические инструменты: острые, все они как будто нацелены тебе в живот. Вот испачканное в крови ведро для ватных тампонов. В ванной шумит вода - там кто-то, судя по звяканью, мыл недавно использовавшиеся инструменты.
- Значит, ты - одна из тех, кто пришёл добровольно, - резюмировал мужчина, пропуская между пальцами густую короткую бороду.
- Это Василий, - крикнул за спиной Евгений Филиппович и захлопнул дверь.
Ленка не знала, куда себя деть.
- Ко мне за два дня привели уже семерых женщин, - скучным голосом сказал доктор. - Всех - насильно. Мне пришлось делать им укол морфия, перед тем как вызывать искусственное прерывание беременности. Были и такие, кто сами нашли меня. И хочу тебя предупредить - сейчас, даже если ты передумаешь в последний момент, я тебя отсюда не выпущу.
Должно быть, Василий не спал, по меньшей мере, сутки. Под глазами цвет его кожи менялся с жёлтого на синий. Частично седая борода обрамляла лихорадочно-красный рот. На шее, как безвременно погибший мотылёк, болталась марлевая повязка.
Из ванной вышла миниатюрная женщина. Даже не посмотрев на гостью, она прошла и со звуком разбившегося стекла сгрузила на поднос ворох каких-то хитрых ножниц. Зачем хирургу столько ножниц Лена не представляла, да и не хотела об этом думать.
Набрав полную грудь воздуха, Лена сказала:
- Я не собираюсь передумывать. Я уже всё... всё решила.
Стало легче. Даже взгляд здоровяка вроде бы стал дружелюбнее.
- Пройди и сядь. Срок большой, нам с тобой придётся повозиться.
- Вы будете меня... резать?
- Конечно, нет. Сейчас так никто не делает. У меня нет вакуумного насоса, но есть каретка. Расскажи-ка мне о своих хронических болячках... и вообще, рассказывай, чем ты болела за последний год.
Слушал он вполуха, занимаясь своими делами, а потом вдруг оборвал:
- Достаточно. Раздевайся снизу полностью; мы тебя раздевать не будем. Устраивайся поудобнее на спину и постарайся успокоиться. Быстрее заснёшь - быстрее проснёшься. У нас тут, понимаешь ли, конвейер. Все те люди, - он указал на дверь, - ждут, пока ты освободишь для них место.
- Но где же все врачи...
- Может, где-то и есть. Я пока ни одного не видел. Кроме себя, конечно.
Пальто Лена повесила на спинку кровати. Стягивая джинсы, она не удержалась от нового вопроса:
- Почему же вы тогда всё это делаете? Лечите задаром, всех подряд...
Василий уставился на неё налитыми кровью глазами.
- Я принял тебя без очереди потому, что ты - с ним. Кем бы он ни был, после всего что произошло, он не может оставаться в живых. Как и все, я здесь мало что понимаю, но оттого, что на свете станет одним дьяволовым отпрыском меньше, никому хуже не станет. У меня был сын...
Кажется, Василий не хотел этого говорить. Само выскочило, как говориться. Он растерянно потёр руки; под халатом мышцы его дёрнулись. Ленка едва слышно сказала:
- Вы его убили?
Она была готова к тому, что он придушит её прямо здесь, голыми руками. Однако у хирурга разве что приподнялась бровь.
- Что за бред? Конечно, нет. Ему было шестнадцать. Он покончил с собой, три раза воткнув себе кухонный нож в грудину, а после перерезал вены на руках. Не знаю, отчего именно он умер - от того или этого - но так или иначе его больше нет. Моя жена пришла с работы всего на двадцать минут раньше меня, но когда вернулся я, её уже не было. Она зарезалась этим же ножом. Так что мне пришлось хоронить сразу двоих... не просто близких, нет - людей, которых я любил больше всего на свете. Я звонил в полицию, в скорую - никто так и не приехал. Так что, спустя сутки, я сам погрузил их в машину и отвёз за город, где и похоронил в подвале своей дачи. Всё, хватит вопросов. Ты и так знаешь больше чем нужно. Я надеюсь, что после того как мы закончим, ты уйдёшь и больше никогда не покажешься мне на глаза.
Лена закрыла глаза. Она лежала голая по пояс, одежда горкой лежала у ножек кровати, но никакого смущения не было и в помине. Возможно, с некоторыми чувствами она потеряла долю человечности, возможно даже достаточно большую - ту часть себя, которую бы это волновало, можно было так же смело вписывать в объявление "УТЕРЯННЫЕ ВЕЩИ".
Ко рту и носу приладили гибкую трубку, слышно было, как скрипнул пускающий газ вентиль. Сознание заволок дурной туман. Казалось, будто все те люди, что сидели и лежали за дверью, подползли к ней и завывают на разные лады: "Убей, вспори ей брюхо! Режь свинку, а потроха отдай нам, мы найдём им применение!" Или всё это не мерещится, а на самом деле происходит?.
Паутина в углах, похожая в белом свете на наколотый кусками воздух, беспощадные, смотанные изолентой провода, торчащие кое-где из стен как клочки щетины, потянулись к ней, чтобы опутать и задушить. Показалось, будто дом - живое существо, извергающее отработанные газы, подобно любому из нас, только она, Лена, не в желудке его, а между двух ладоней, и несёт он её, сосредоточенно пыхтя, куда-то на край мира, туда, где тайна молчаливых детей никогда не раскроется. Фоном звучал разговор хирурга и его молчаливой медсестры, звучал так буднично, будто они разговаривали о зубных щётках. Вопли и проклятья людей за дверью, тех, впереди которых Ленка невольно влезла на приём, казалось, нисколько не нарушали уединённость операционной. Как будто, пройдя через дверной проём, Ленка оказалась в другом мире. Но ведь ей придётся ещё отсюда выйти...
Низкий грудной голос врача рокотал то справа, то слева:
- Мне удалось связаться с Серёгой... у них там всё как у нас, но где-то в Польше ходячие уничтожили целую деревню. Просто пришли и убили всех взрослых жителей, можешь себе представить?
- Ухум...
- Многие бежали к нам через границу, с некоторыми Серёга разговаривал самолично... конечно, они говорят о тех событиях по-разному, мозгёнки-то помутились... некоторые вообще ничего не говорят. Молчат - и только.