С этого момента обычная семейная сцена стала нескончаемой экранной драмой из телевизора, которая длится годами и ничем хорошим не заканчивается.
Босиком, в отвисающей майке без рукавов Кирилл напоминал космонавта, который прилетел на другую - очень жаркую - планету и застал там ссорящихся аборигенов-исполинов. Светлые, пушистые волосы, как у матери, делали его похожим на одуванчик-переросток, а чрезмерно бледная кожа, которую солнце никогда не подрумянивало, а лишь оставляло ожоги, навевала мысли о чём-то нездоровом.
- Какой хилый у вас ребёнок. Пущай кушает, что ли, побольше, - сказала однажды детсадовская вахтёрша, когда за мальчиком вместо матери пришёл отец. Она с лёгкой брезгливостью разглядывала впалую Кириллову грудь через толстые стёкла очков.
- Спасибо, - невнятно ответил Игорь, - я передам маме.
Вдоволь наглядевшись на Кирюху - в то время он болел хроническим насморком и развешивал сопли на любых доступных поверхностях, включая все десять пальцев на руках - бабулька подняла взгляд, словно хотела удостовериться что отец, как и сын, достоин разве что её пренебрежения. Игорь мог похвастаться размахом плеч и идеальной формой головы, которой он очень гордился и поэтому вырубал любой лес, который смел расти на этом холме (сын от кончика носа и до всегдашней трещины на нижней губе пошёл в мать, и унаследовал от отца разве что некоторые черты характера), но на старуху впечатления, кажется, это совсем не произвело.
- Встретил сегодня ветерана феминистического движения, - кратко отрапортовал тем вечером Игорь жене. - Она, наверное, ещё с Хрущёвым в штаты ездила.
- Старая карга на проходной? Я однажды оттаскала её за седые пакли, - кратко отозвалась Ленка. - У нас это, слава богу, пока можно. Пускай держит язык за зубами.
Глаза у Кирюхи всегда большие и загадочные. Ровно цыганские, - разве что не чёрные, а цвета созревшей пшеницы, - однако воздействие на людей имели схожее. Чаще всего они были на треть скрыты волосами. Игорь не любил прячущийся там взгляд - словно странные зверьки, затаившиеся в пшенице. Лет шесть назад Игорь начал стричься наголо (открыв при этом, как великолепно сияет лысина на солнце) и только спустя какое-то время понял, что причиной тому послужила причёска сына, солнечный кулак, которому он подсознательно хотел противопоставить свою голову как щит.
И сейчас он склонил голову, в приступе паники возводя баррикады. Хотел что-то сказать - не жене, сыну, но слов для этого не было. В самом деле, можно ли описать ситуацию менее чем в одном чёртовом книжном томе? "Извини, что я съездил твоей мамаше по лицу?" Я вас умоляю...
Поэтому Игорь просто стоял и смотрел, как заливается злыми слезами на полу жена. Она хотела ещё что-то сказать, но доносилось только нечленораздельное бульканье. Сын как будто оставил большую часть себя в кровати. Он не двигался, ничего не говорил. Нижняя губа не дрожала. Он как будто шёл в туалет отлить, ещё не проснувшись и даже не осознав, что куда-то идёт, когда невидимый оператор нажал на пульте дистанционного управления кнопку "пауза".
Так, познав на мгновение что такое "неловкое молчание", Игорь расстался с этим чувством, свернув его в клубок и сунув в карман.
- Иди-ка спать, пацан, - решительно сказал он.
Кирилл повернулся и исчез. Ленка вздрогнула, готовый сорваться с её языка валун рассыпался каменной пылью. Игорю оставалось надеяться, что он не представлял собой ничего важного, что жена хотела до него донести.
Сейчас, по прошествии десяти более или менее спокойных лет и одного мучительного часа, мужчина мог себе во всём признаться. Признание крутилось в голове, будто ждало чёрного дня, когда его, Игоря, выселят из собственной кровати. Он сидел в кресле перед выключенным телевизором, смотрел в потолок и говорил себе: "я люблю её. Я люблю её".
Я люблю её, но не люблю его.
- Мы были молоды, и мы ошибались, - сказал он жене как-то раз. - Так бывает. Это просто ошибка. Его не должно было быть, мы должны были жить в своё удовольствие, ходить, знаешь, по вечеринкам. Съездить за границу. Пореже, в конце концов, видеть твоих родителей.
Кирюха стал их персональным железным занавесом.
- Не нужно банальностей, Игорёк, - отвечала Лена. - Если ты их так любишь, вот тебе задачка: мы могли бы вообще не сойтись.
Игорь поморгал.
- Как это не сойтись? Я тебя люблю, мышонок. И тогда уже любил. Чёрт, да я был влюблён по самые шары! Знаешь, что такое влюблённость для мужчины? Это когда я чувствовал вибрацию твоего мотора. Понимаешь, на расстоянии чувствовал, как ходят твои поршни. Я наслаждался этим, и... конечно же, мечтал рассмотреть их поближе.
- О, да ты поэт, - невесело усмехнулась она. - Но, так или иначе, Игорь, всё могло бы быть по-другому. О господи, помнишь, когда он сам решил поменять лампочку? Скажешь, что тот случай нас не слепил, как три куска пластилина, не скатал в одно? Пусть ненадолго... Мы с тобой даже матерились тогда одинаково.
Конечно, Кирюха видел, как меняет лампочки отец. И уже в пять с небольшим он хотел быть полезен. "Я помьняю", - сказал он, когда в его комнате погасла лампочка. Сказал, хотя никого из взрослых рядом не было. Мама готовила обед на кухне, папа занимался чем-то жутко интересным в туалете.
Кирюха проявил недюжинную самостоятельность, раздобыв в кладовой новую лампочку, построив шаткую конструкцию из двух стульев и табурета, по которой мог вскарабкаться на необходимую высоту. Надел свой плащ бэтмэна, чтобы потом безопасно спланировать на землю. Когда Лена и Игорь, одновременно заинтересовавшиеся тишиной в зале, появились на пороге, Кирюха как раз выкрутил старую лампочку, засунув перед этим в рот новую - чтобы не мешалась, - и каким-то образом умудрился выбить из-под собственных ног табурет. Этот табурет обрушил шаткий икеевский замок как раз в тот момент, когда родители появились в дверях, а Кирилл... Кирилл повис на люстре, зацепившись за вензеля и розочки и болтался там, демонстрируя всем желающим свои босые ступни, неспособный даже кричать, а только мычать, потому как лампа благополучно застряла во рту.
Сказать, что они тогда схватились друг за друга, чтобы не упасть, значит - не сказать ничего.
Это был хороший шанс, чтобы влюбиться в ребёнка, но Игорь только больше влюбился в его мать. Ух, какая она была, когда они спасли сына и, давясь от смеха и захлёбываясь слезами, повезли его в травмпункт, чтобы вытащить лампочку: раскрасневшаяся, с бьющейся на шее жилкой, с горящими глазами и алой царапиной на прокушенной нижней губе!
Лена, легонько взяв его за грудки рубашки, продолжала:
- А наш танцевальный вечер, помнишь? Как мы, уложив дитятко спать, захотели танцевать сальсу, но как тихо ни делали музыку, он всё равно просыпался и кричал... и снова, и снова, и, в конце концов, мы танцевали под тишину... танцевали до трёх ночи - помнишь? О, тишина казалась нам самой заводной на свете музыкой! Если бы не Кирилл, ничего этого бы не было.
Он понимал. Умом - понимал.
Игорь открыл глаза и услышал, как его зовёт Лена. Короткий глухой сон, похожий на горлышко бутылки, сделал ему ручкой. Что-то с мерзким жестяным звуком скребло на душе - ах да, это вы, воспоминания о том, что случилось полтора часа назад.
Кирилл сидел на краешке постели и смотрел в пустоту. Возле кровати горела лампа - должно быть, её зажгла жена. Она сидела рядом с сыном и гладила его по волосам, прижимая голову к своей груди. Казалось, где-то в шее мальчика есть тугая пружина, которая пытается вернуть его в вертикальное положение. Рот приоткрыт, там прячется напуганный ссорой ночной сумрак. Глаза распахнуты; на появление отца мальчик никак не отреагировал.
- Я отправил его спать.
- Я слышала, - холодно ответила жена.
- С тобой... всё нормально? - прочистив горло, спросил Игорь.
- Всё хорошо, - ответила она коротко. И прибавила, скучно, словно по привычке добавив в голос капельку яда: - Ты немного промахнулся. Мне почти не больно.
- Прости, я не хотел.
Игорь чувствовал, как колотится собственное сердце. Хотелось приложить руку к груди, пощупать, но он не стал делать этого при Ленке. Ещё сильнее хотелось погреть ладонь на животе жены, убедиться, что вспышка неосмотрительного гнева не повредила глубинные жизненные токи, но этого Лена бы тоже сейчас не оценила.
Ребёнок, что зреет в её чреве... это будет другой ребёнок, и Игорь действительно за него боялся.
Этот малыш поселился в их головах задолго до зачатия. Богатырь, вымахал аж до четверти занимаемых дневных мыслей, а когда Игорь и Лена одновременно рассказали друг другу, то не могли сдержать улыбок. Знаете, каково это - заранее знать, когда будет зачат твой будущий малыш, заранее знать, что это будет мальчик, до мелочей продумать на какой неделе он начнёт пинаться и пытаться угадать по этим не вполне осознанным движениям его характер?..
Игорь уселся перед ребёнком на корточки, загородив от него коробки с конструктором, сложенные возле двери, и монументальную стопку журналов о компьютерных играх. Простая, прямоугольная комната, треть которой занимала кровать. Болотного цвета стены, ярко-зелёная дверь, на стене у изголовья - фотообои, восстающий из скалы замок с развевающимися баннерами и множеством окошек-бойниц. В стеклянной стенке - разноцветные корешки книг вкривь и вкось, так, что единственная стоящая прямо книга, том Толкина, казалась потайной кнопкой, открывающей проход в любую страну чудес по выбору обитателя комнаты.
Кирилл не отвёл взгляда. Казалось, благодаря массивным плечам отец застрял на радужке его глаз и барахтался там, словно муха в стакане с водой.
- Эй, пацан... - сказал Игорь, чувствуя себя до крайности неловко. - Прекращай уже, а? Мы с твоей матерью немного повздорили, только и всего.
Он протянул руку, намереваясь потрепать ребёнка по щеке, но вместо этого что-то заставило его схватить Кирилла за запястье и грубо сжать.
- Ты делаешь ему больно, - сказала Лена.
Игорь ничего не ответил, смотря Кириллу прямо в глаза и продолжая сжимать его руку сильнее и сильнее, ожидая, что он выдернет её. Хоть вскрикнет, хоть ойкнет. Пустит слезу, как происходило во время редких стычек между поколениями, когда Игорь становился пасмурным как грозовая туча, накрывал ребёнка своей тенью, буквально вминая его в землю. Кирилл всегда плакал тихо, не позволяя ни одному звуку покинуть носоглотку; слёзы лились из глаз, как из худого крана. Сейчас он оставался безмолвным, словно тряпичная кукла.
Игорь разжал руку и ушёл, чувствуя, как краснеет сзади шея. Хотелось что-то сказать, мальчишке, его матери - да хоть слепить скабрезную шутку, которая пустит по этому бронированному стеклу трещину. Но ничего не шло на ум. Он прикрыл дверь и слушал, как Лена уговаривает Кирилла лечь ещё поспать.
Ведь пацан действительно не виноват, что отец так к нему относится. Может, он не слишком нормальный в представлении любого нормального мужика, который любит иногда за бутылкой пива засесть в гараже, полном запчастей, втулок, педалей-топталок, колёсных спиц, развешенных по стенам вроде ёлочных игрушек, рулевых выносов и склянок с машинным маслом. Но кто-то в незапамятные времена постановил, что все люди будут различаться между собой.
Впрочем, в том, что они не могут найти общий язык, есть и его, Игоря, вина.
Когда Ленка заставляла мужа брать ребёнка на работу, он редко делал это с неохотой. А там - оставлял на попечение толстой Юльки-приёмщицы или кого-нибудь из подмастерьев, которые, обыкновенно, избегали роли няньки на свой лад, выдавая ребёнку какой-нибудь из налаженных велосипедов и отправляя его на улицу. Ведь пацан уже взрослый - говорил себе Игорь - и сам сообразит что делать, если ему вдруг приспичит перенять у отца какие-нибудь навыки.
Лена с детства читала Кириллу книги, подолгу рассматривала с ним картинки на страницах. С детства Кирилл мало разговаривал, его клапан работал в обратную сторону - внутрь его извергались целые тома слов, предложений, абзацев. Читать он научился очень рано - когда стукнуло пять, Кирилл уже вовсю постигал науку стыковки букв, а "Хоббита" прочёл - Ленка говорила об этом не без гордости - в семь. Игорь был совсем не против книжной науки. Попросту говоря, он не придавал этому значения.