Всё семейство немедленно выехало в Саарбрюккен: исполненный бодрости Фридрих, вдохновлённая воспоминаниями детства Кунигунда, терзаемые любопытством Маргарита и Филипп, охваченные жаждой приключений дочери сестры - Сидония, Сибилла и Сабина - и погружённый в безучастное безмолвие Максимилиан. Тайком от детей он лил слёзы и проклинал тот день, когда отец продался саарландской ведьме за кусок горного хрусталя.
По-летнему праздничный замок встретил гостей ароматом цветущих лип, спелых яблок, свежего воска и прошлогодних вин. Стройный, серого камня, замок, украшенный венками плюща и тирсами башен.
Фридрих справлялся о здоровье младших сыновей, о настроении Ульрики, Иоганна и невесты, сообщал и узнавал последние новости и уточнял условия брачного договора. Последний составлен был начисто, герцог зачитывал его по пунктам, а кайзер выражал согласие или просил дописать пару слов.
Рудольф играл с Филиппом и Гретой в жмурки и показывал, на каких яблонях самые сладкие яблоки.
Кунигунда внимала мачехе, делившейся секретами воспитания благородных дам, и втайне грезила о сладких яблоках и жмурках.
Фридрих простодушно хвастал, как изменился его сын, как стал начитан, сколько языков освоил...
Да, за эти десять лет ему пришлось многому научиться. Например, присматриваться к людям.
Он видел, например, что, несмотря на ум и благородство, герцог Иоганн блистает отражённым светом - своей сестры, а фрау Маргарита неразлучна с ней, как тень или обратная сторона светила.
Семь дочерей Иоганна и Маргариты - семь Плеяд - скрывают под звёздным сиянием самые низменные инстинкты.
Старший сын Ульрики, двадцати двух лет от роду, исполнен тщеславия по подобию матери. Наделённый по-отцовски крупными чертами лица и по-матерински зыбкими зелёными глазами, он носил пышные тёмные волосы ниже плеч, осанку и походку прятал под роскошной длинной робой, но не имея возможности полностью скрыть болезнь, ввёл моду на трость. И если сложить всё вместе, выходит, что гордыня идёт рука об руку с уязвимостью.
Младший брат его, шестнадцатилетний Ульрих, более скромен и замкнут. Он белокур и болезненно-бледен и может ходить лишь с поддержкой с обеих сторон. Вид его будто бы отрешён и спокоен. Но если выбирать собеседника из них двоих, Максимилиан, пожалуй, предпочёл бы Эрнста.
Их младшая сестра, десятилетняя Елена, - точная копия Ульрики.
Семья их, в сущности, несчастна, ибо в ней ослаблено мужское начало и нет равновесия.
И всё семейство, в том числе его отец, и будущая жена, и её ублюдок, вращается вкруг сребророгой Дианы, возомнившей себя отраженьем и воплощеньем отца.
Но всю галактику затмевали английские гости. Младшая сестра герцога, Маргарита, а после замужества - Анна, и её супруг, король Ричард, младший брат фрау Маргариты, такой же белокожий и черноволосый. Оба были изящны, невысоки ростом и воплощали пресловутое тщеславие, с большим отрывом побеждая в этой галерее аллегорий. Блистая бархатом, парчой и пудовыми драгоценностями, они, в пику всякому этикету, оглядывали будущего зятя с головы до ног и обсуждали на своём варварском наречии. Наверно, они думали, что он не знал английского. В эти минуты Максимилиан был на редкость единодушен с отцом, столь же восхищённым и уязвлённым одновременно. Конечно, Фридрих испортил-таки идиллию, довольно прошептав: "Видишь, не зря мы роднимся. Уж эти-то не бедствуют".
Англичанин как будто его услышал. Обойдя жениха со всех сторон и раздражая его каменной завивкой, цепью в четыре плетения с серебряным медальоном-вепрем, в глаза и уши которого вправлены были рубины, подвязкой под левым коленом (25) и неимоверной талией, Ричард сказал, что немедленно вручит подарок - лично Максимилиану. Подарком представлялись штука бархата, пять штук сукна и ворох драгоценностей.
- Прошу вас, примите. Столь благородный рыцарь достоин роскоши. Негоже изысканному алмазу быть обрамлённым в жесть. Конечно, он не перестанет быть алмазом, но согласитесь, что сукну, и бархату, и золоту всегда найдётся применение.
Его улыбка так обезоруживала, а голос так убаюкивал, что Максимилиан поддался. И даже нарушил схиму:
- Скажите, что побудило вас породниться с этими людьми?
- Давняя дружба. И любовь, - вновь улыбнулся Ричард, хлопнул в ладоши - и исчез, оставив Максимилиана наедине с подарками.
Тем временем Анна-Гретхен одаривала сестру. Бланка возжелала идти под венец непременно в белом, как Анна Бретонская. При этом сходила с ума по зелёному цвету, и по её капризу снежно-белую тафту украсил зелёный сутаж и бархатная отделка. Младшая сестрица преподнесла ей изумруды и рубины, а восхищённая Елена на пороге часовни вручила букет алых роз.
Жители Саарбрюккена долго будут вспоминать, как на пути к алтарю новобрачные проливали слёзы: невеста - от радости, а жених - по обратной причине. До смертного одра запомнит Фридрих этот взгляд, в котором читались укор, мольба, боль и ненависть.
У часовни встречала их вечно опаздывающая тётушка Катерина с супругом. Она принимала невестку брата как родную дочь. Её не смущало, что Бланка давно не девица:
- К кому-то счастье приходит в юности, а к кому-то в зрелости. Зато в зрелом возрасте мы способны дороже его оценить. Я и сама обрела счастье во втором браке. А теперь - познакомьте меня со своим прелестным сыночком...
Нет, муж Катерины Тирольской никогда не был надёжным человеком. Но тётушка - так подвести!
Пред лицом капеллана на жениха окончательно напал ступор, и слова клятвы священник читал за него. Максимилиан выцедил из себя согласие и покорно принял поцелуй разряженной стареющей Венеры.
После венчания было обильное празднество, с которого удалось улизнуть. Максимилиан собрал самых доверенных людей - Людвига, Зигмунда, Клауса, Франца и ещё нескольких слуг, подкупил конюхов золотым кольцом из английского подарка - и немедленно скрылся в ночи.
На брачном ложе Бланка обнаружила записку - о том, что неотложные дела заставили его отъехать в Инсбрук. При желании и возможности жена может последовать за ним, но пусть не утруждает себя спешкой.
- Как это понимать?! - взвилась Ульрика.
Фридрих жалобно вжался в кресло и пил успокоительный настой, заботливо приготовленный младшими сыновьями.
Кунигунда в полной растерянности отвлекала пятерых младших Габсбургов.
Бланка терзала фату и рыдала на руках у племянниц и их женихов и супругов.
Король Английский заявил, что с самого начала усомнился в душевном здоровье зятя. Королева Английская охотно кивала и поддакивала.
Иоганн пресёк ропот и объявил, что остановку на ночь можно сделать в Блисшлоссе, и он немедленно туда отправится и побеседует с женихом.
Вернулся герцог за полночь и с озадаченным видом сказал, что немец с малой свитой уже отбыл из Блисшлоссе.
- Где он может быть? В Нойнкирхене? - пыталась рассуждать Ульрика.
- Я поеду за ним!!! - убивалась Бланка.
- Мы с тобой! - твердила Берта.
- Таскаться за ним по постоялым дворам? Мы что, спятили? - возразил Эрнст.
- И что ты предлагаешь? - обиженно спросила Берта.
- Ну, как человек, который любит путешествовать, я могу предложить одно, - и он разложил на столе карту, прижав углы кубками и блюдами.
- Перехват! Перехват! - захлопал в ладоши Рудольф. - Можно, я с вами?
- Можно, - внезапно разрешил Иоганн. - Ну, что здесь? До Инсбрука придётся ехать через Шварцвальд. Конечно, есть объездная дорога, но в спешке - только через лес.
- Цвайбрюккен... Клайнштайнхаузен... и Боттенбах... - вёл ногтем линию Эрнст. - Дальше придётся разделиться...
- Слушайте, может, на всякий случай прочесать и объездную? - предложила Анна-Гретхен.
- Да. Вдруг он подумает, что мы будем искать в лесу, а сам свернёт на юг или на север, - подхватил Ричард. - Ему ведь главное - не достичь Инсбрука, а скрыться от нас.
- Вдруг он - что сделает? - переспросил Ульрих. - Вы серьёзно, дядюшка?
- Ему может кто-нибудь подсказать, - возразил англичанин.
- Тогда берите на себя подлесок с юга, а я - с севера, - решила Анна.
- Как вам угодно, миледи.
- Итак, в лесу у нас три подходящих всадникам тропы. Бланка, берите кратчайшую, - Бланка кивнула, утирая слёзы уголком фаты. - А здесь хутор и мельница...
- Они жилые, - сообщил Ульрих, коснувшись двумя пальцами отметки на карте. - Но здесь он не остановится.
- Это будет моя дорога, - сказал Иоганн, прихлёбывая из кубка. - Мельницы - это по мне.
- А я тогда возьму третью, там тоже деревни, и есть у кого спросить.
- Нет, всё-таки в порядке бреда - они могли и напролом, - задумался Эрнст, сверля взглядом чернильные очертания леса. - Берта? - он вопросительно качнул головой. - Только наоборот: ты с юга, а я с севера.
Кузина согласилась.
- Что ж, а я понаблюдаю сверху, - заключила Ульрика.
- А я? - расстроился Рудольф.
- Полетели со мной. Только давай договоримся: с метлы не спрыгивать без моего знака, - она окинула взглядом стол и всех, кто за ним собрался. - Ну, поужинайте, если есть желание, только не задерживайтесь. Урфрида, Кунигунда, проследите, чтоб убрали со стола. И смотрите за замком до нашего возвращения. А я пойду к горничной за своим скакуном.
<p>
***</p>
Утомлённые путники постучались на постоялый двор. Они в конец загнали лошадей и сами были на последнем издыхании. На пути повстречалась им, правда, пасшаяся на ночном лугу чёрная кобылица, но суеверные слуги отговорили господ седлать её.
Посреди ночи разразилась гроза, и лесная дорога превратилась в ручей. Промокшие до нитки, увязавшие сто раз, замёрзшие в ручье, беглецы вытянули ноги у камина и утоляли жажду. Хозяйка сонно жаловалась мужу на грозу: девушки расстелили холсты, чтоб роса их белила, а вместо этого ткань почернела от грязи. Хозяин кивал, сморённый вращением вертела.
Судя по наречию, они уже недалеки от Остеррайха.
Максимилиану уступили спальню наверху, свита собралась в нижней комнате - поближе к кухне и хозяйским сплетням.
Король восполз по лестнице, толкнул дверь, стянул сапоги, мокрый плащ и рухнул на кровать. Камин был недавно растоплен - от сырости. Усталость достигла того рубежа, когда спать не хочется.
Ему казалось, что его укачивает на волнах, и вся комната колышется вверх-вниз, и длинная портьера на окне, совсем не к месту в этом простонародном доме, шевелится как в танце.
Простонародном. Да. Его здесь не будут искать.
Волны подняли из глубин памяти какую-то мелодию. Откуда-то издалека, нельзя припомнить...
Милый волк, ты меня отпусти,
Златую корону мою возьми.
Златая корона мне ни к чему,
Лучше я жизнь твою возьму.