- Ты ее видел? - спросил он.
Я решил всего не говорить.
- Мать обманула. Сказала, что нет, но в окне я случайно заметил лицо молодой женщины. Внешне она похожа на мать. Так что не сомневайся, Марина там.
- Хорошо.
- Санек?
- А?
- Раз уж ты вовлек меня в эту авантюру, поведай, что между вами реально произошло.
- Я все тебе рассказал, - сухо отрезал он.
Я задумался. А ведь он прав, зачем мне интересоваться тем, что не мое. Погонял мысли и ответил:
- Не хочешь говорить, как хочешь. - И дал отбой.
…
- А дальше? - спросила Нина.
- А все уже закончилось, - ответил Анатолий. - Этим и отличается жизнь от искусства. Если история безымянного героя была бы выдуманным рассказом, то, конечно, она имела бы продолжение и завершилась иначе. Возможно, по законам драматургии, как и положено, был катарсис. Наверно, взаимоотношения Александра и Марины приняли другой оборот, то есть они наладились. При этом обнаружилась какая-то тайна, связующая их. И так далее.
- Но повесть осталась в подвешенном состоянии. Финал открыт.
- Да, потому что это жизнь, которая не имеет начала и конца. Нельзя вырвать из нее кусок и показать зрителям. А я как раз это и сделал. Чем рассказ или толстый роман отличается от реальности? Произведения завершены и логичны, я бы сказал, смысловые связки в искусстве более жесткие и ясные, чем в жизни. Я, конечно, пройду стороной те сочинения, что эксплуатируют абсурд и неопределенность. И еще. Из произведения можно убрать куски, не работающие на сюжет. В жизни такого сделать нельзя. Она непрерывна. Законы искусства и нашего мира разные, нужно уметь различать их.
- Ну, уж если я и думала о творчестве, то не в подобном ключе. Скорее, о его смысле, предназначении для людей.
- А вот здесь я бессилен. Я не знаю в чем смысл творчества. А все, что я слышал на данную тему лишь гипотезы, и не одна из них не удовлетворила меня. Есть мнение, что продукт искусства – отражение иной реальности. Субъективной.
- Чтобы размышлять об этом, нужна иная обстановка.
- То есть?
- Уединение.
- Могу предложить.
Нина внимательно посмотрела в глаза Анатолию, пытаясь выловить потаенный смысл фразы, будто старалась откинуть вуаль слов и ощутить суть, но там, в глубине взгляда было тихо спокойно.
- Что значит, предложить? - спросила она.
- Мое поместье свободно, и оно будет в вашем распоряжении, если вы не боитесь неудобств. Я имею в виду одного человека, мужчину. Он квартирует сейчас в Мерриберге. Конечно, я не настаиваю.
Он встал, подошел к книжному шкафу, открыл его и, вернувшись, положил на столик ключ.
- Вот ключ от дома в Мерриберге. Вы можете взять его, но не обязаны приезжать туда. Выбор за вами.
<p>
<a name="TOC_id20238435"></a></p>
<a name="TOC_id20238436"></a>Глава 7. Ожидание
Нина сейчас в поезде и направляется к нему, и Сергей не знал, отчего она, сидя в уютном вагоне, решила приехать и сойти на станции, увидеться с ним. Отчего? Он поднялся на платформу, плывя в грезах, что вот она уже здесь, хотя до прибытия оставалось не менее двадцати минут, если стрелки часов не обманывали. Они, казалось, двигались по циферблату слишком медленно, будто смеялись над ним. Смеялись над его наивностью, над его мечтами. Секундная стрелка золотой ниткой солнечного луча не спешила менять одну цифру на другую, и полный круг она проходила явно не за шестьдесят секунд. Если присмотреться к ней, то казалось, стрелка замирала порой и делала шаг назад на одну крохотную секунду, но все-таки назад. И оттого путь ее был длинным.
Сергей ненадолго задумался: «Путь ее был длинным? Почему люди присваивают категории времени протяженность сродни пространству? Можно сказать, например, дорога длинная, дорога короткая, но дорога это пространственное измерение, а время? Короткий век, долгое ожидание. Наверно, человеку привычнее линейное мышление, ибо жизнь его имеет возникновение и конец. Это как две точки. Между ними легко представить линию».
Сергей сел на скамейку и, поправляя рукав, вновь глянул на часы. Восемнадцать минут. Как тягуче время. Оно увязло в мареве жаркого дня и не пыталось спешить. Июль месяц выдался сухим с редкими и кратковременными дождями, которые дарили прохладу. Порой вечерами было прохладно.
Сергей, закрыв глаза, погрузился в прошлое. Хорошо, что на станции никого не оказалось, а то было б не особо приятно осознавать, что какой-нибудь незнакомец, стоящий неподалеку, вдруг решил изучить блаженную улыбку Сергея, а улыбка возникла невольно при воспоминаниях о прошлом, которое связано с Ниной. Он не мог не улыбнуться. Прошлое превратилось в фантастические картины, соприкасающиеся с реальность лишь в силу того, что в сердцевине памяти присутствовали реальные персонажи. А не было бы их, то он решил – все сон или собственные выдумки. Среди мелькания лиц возникло ее лицо. Интересно, какая она сейчас? Изменилась? Нет, Нина не меняется, время не властно над ней. Она, конечно, не бессмертная богиня, но годы бессильны.
Сергей вспомнил, как они познакомились, и сладко-горькая дымка окутала сознание. Привкус кофе, привкус новых слов на языке и губах. «Он был старше ее, она была хороша», как пелось в одной очень давней песенке. Кстати, как звали того автора и исполнителя? Он жил четыре века назад, музыкальный коллектив назывался «Машина Времени», а солиста… Сергей не вспомнил. Очень давно это было. Но бог с ним. Сейчас о Нине.
Итак, она вошла в его жизнь, как солнце. Яркое и рыжее. Утонченный овал лица, маленькие чуть припухлые, но изящные губы, раскосые глаза. Будто лиса. Это случилось на… Да где же? Ладно не знать того исполнителя, но уж что касается его жизни, его прошлого можно было и запомнить. Сергей ухмыльнулся про себя. «Наверно, сейчас у меня блаженный вид. Надо открыть глаза», - подумал он. По-прежнему на платформе никого не было. Безлюдье. Ну, и хорошо. Он вновь нырнул в воспоминания, воскресил ее голос, который прозвучал с искренним любопытством:
- Чем вы занимаетесь?
- История русской литературы, - рассеяно и серьезно ответил он, купаясь в ее чуть лукавом взгляде.
Ему почудилась едва заметная холодность в глазах, но это был не лед, а скорее приятный ледок в зрачках. Такой ледок он любил – прозрачный и искрящийся, когда наступает весна и говорливые ручьи несут осколки умершей зимы. Немного холодно и знобит, но ты ежишься с удовольствием, зная, что это последний лед. Он принесет тепло, аромат трав, пение птиц, вечерние туманы в долинах рек. Лето – время чудес и исполнения желаний, не зима, а именно эти зеленые дни с теплыми дождями.
- Ах, ладно! Пойдемте танцевать? – сказала Нина.
- Хорошо. Идем.
Ему-то всего сорок, а он кажется себе неуклюжим и старым не по годам.
- Сергей, что же вы. Ой, простите, мы же договорились на «ты».
Нина тихо рассмеялась. Она словно солнечный зайчик, отражающийся от глади быстрой реки.
- А в истории литературы много интересного? – спросила после долго молчания Нина.
- Конечно, - уверенно произнес Сергей, выныривая из непонятной задумчивости, смешанной с неловкостью.
Он чувствовал себя привычней в мире литературы, а не в танцах, как рыба ощущает себя лучше в море или реке, нежели в тесном аквариуме. В аквариуме стесненных обстоятельств, решил Сергей, думая об этом волшебном вечере. Волшебным он был благодаря Нине.
И пускай литература есть только минувшее, только застывшие формы искусства, величественные тени прошедшего, но он в литературе как дома, будто находишься в более чем знакомом кабинете, окруженном любимыми книгами. Сергей представил тишину кабинета. Прошлое тождественно тишине. Оно отыграло свою музыку и, кажется, не оставило следов, но с радостью иногда обнаруживаешь эти следы. Века ушли, стершись из памяти, и оттого удивительней находить новое.
- Есть одно открытие, - после короткой паузы продолжил Сергей. – Александр Чердынский.
- Чердынский? – Нина картинно подняла глаза, словно вспоминала.
- Даже не пытайся. Ты о нем не слышала.
- Ты его недавно открыл?
- Точнее не я, но… Не важно. У Чердынского интересная проза.
- Судя по фамилии, он дворянин?
- Верно. Он покинул Россию сразу после революции. Издавался в Париже до войны. Затем переехал в Америку. География его переездов – ничего особенного. Подобную судьбу имели многие эмигранты. Самое же интересное, что все примечательные литературные достижения, ну, если можно назвать это достижениями, он написал в Америке и они остались неизданными.
- А что же он не издавал их?
- Этого даже родственники не знают. Да и рукописи нашлись случайно после его смерти. Если бы не переезд его многочисленных наследников в другой штат, то произведения канули бы в лету. Видимо у Чердынского были сомнения по поводу их издания. Стоит ли их публиковать? Судя по письма, попавшим в наши руки, он всерьез не воспринимал свою прозу, считая ее безделушкой.
- А Чердынский действительно интересно писал?
- Трудно объяснить.
- Ну, все же, Серж, объясните. – Нина почему-то решила назвать его на французский манер.
- Конечно, вроде это реалистическая проза, но написана таким языком, что у тебя остается послевкусие, будто прочитал мистику. Да вот хоть одно название чего стоит: «Белое в черном». Хотя у него встречает и чистая мистика, я бы даже назвал ее сюрреализмом.
О Чердынском Сергей мог говорить часами, а названная повесть, похожая на айсберг, такая правильная, статуарная, графичная и холодная, казалось, выплыла из тумана времени. Конечно, были среди пожелтевших листов, что своей хрупкостью сравнимы лишь с далеким прошлым, и иные произведения. Например, «Карталон» или «Песни Кроманьона». Последнее было миниатюрой, представляющее собой длинный сон, как пояснил на полях сам автор. В ней Чердынский отпустил фантазию в свободный полет, и уж она вырвалась за рамки реального мира и всякой логики. И то ли мистика, то ли сюрреализм, то ли символизм, то ли экспрессионизм – все краски и оттенки смешались, нет четкого рисунка.
«Песни Кроманьона»
Я заметил, что окно соседского дома распахнуто, приглашая к знакомству. Короткие занавески шевелились на легком ветру.
Да, именно так я и подумал. Это приглашение к знакомству. И занавесь окна делала приглашающий жест. Мысль эта показалась забавной. Рассматривая темнеющий проем окна, гадал: «Странно, вчера в этом доме никого не было, а сейчас? Кто-то приехал? Надо бы узнать».
Я не собирался ждать, когда соседи первыми сделают шаг к знакомству, поэтому я запрыгнул на невысокую скамейку. Она стояла недалеко от окна, и ее хватило для того, чтобы заглянуть внутрь. Кто там мог прятаться в темном проеме? И тут меня осенило: «Ну, конечно, Оксана! Она вернулась. И правильно сделала. Что толку чахнуть в городе». Как же я мог не догадаться сразу? Почему вылетело из головы?
- Ксанка, - тихо позвал я.