— Когда прижмёт, но отказаться от себя не посмеешь, приди в лес и скажи: "Ярь-Явор, не время"...</p>
<p>
— И что это значит?! — смешок всё же передёрнул деланную невозмутимость.</p>
<p>
— Значит — не проси о пустяках, — прошелестел Ярь.</p>
<p>
— Сюда прийти? — спустя мгновения ступора уточнил Глеб.</p>
<p>
— Лес — всюду лес.</p>
<p>
И вправду, долго ли простоит осыпавшийся ельник. И шальная мысль "отказаться от себя" забредёт ли когда-нибудь в голову?</p>
<p>
— Будешь в тягость себе — приди и останься.</p>
<p>
— Предлагаешь мне втихаря сдохнуть где-то под ёлкой?! — осенило Глеба. — Да ради...</p>
<p>
— Обещай, — перебил Ярь, — и я помогу, только шепни. Даю слово.</p>
<p>
— А если я загнусь в... реанимации? Утону?.. Забуду? Что тогда?</p>
<p>
— Не забудешь.</p>
<p>
Зазвенело в висках, но желтоглазый вроде и губами не шевельнул. И дорогу чревовещатель уступать не спешил. Чудиле стоеросовому и вечность не срок. И "дыра" в расписании электричек его, конечно, не напрягала.</p>
<p>
— Ладно, без разницы, где сгнить, — нетерпеливо согласился Глеб. — Осточертеет трепыхаться, кину свою тушу в лесу... Слово.</p>
<p>
Ярь кивнул и отошёл в сторону с тропы, в тень. Не очень-то радовала перспектива оставить за спиной невменяемого субъекта, но других вариантов не предвиделось. Шагов двадцать Глеб выдержал, потом обернулся. Полупрозрачный силуэт перетекал от ствола к стволу, из луча в луч, пока не слился с размытой светотенью...</p>
<p>
Электричка вздрогнула, громыхнула суставами, впустила сквозняк в прокуренный тамбур, Глеб вдруг понял, что пообещал назойливому психу выбрать день своего ухода в мир иной. Посмаковал сигаретку, выдул дым, подумал: "А не обрыднет житуха, бессмертным буду". Хохотнул, поперхнулся. И выбросил из головы дурацкий разговор.</p>
<p>
В городской жизни вчерашний студент увяз на годы, накрепко, залип камушком в асфальте, словами отца. Домой наезжал изредка, на лесные прогулки время не выкраивал. Крутился-вертелся до потемнения в глазах, бизнес раскручивал.</p>
<p>
На свежий воздух, в буреломный субор, Глеба вывезли без церемоний по ухабистой грунтовке безликие отморозки, науськанные переживающими за обмеление доходов авторитетами. Парни руководствовались принципом "дёшево и сердито". Нет ствола? Тем хуже для несговорчивого клиента. Глеб так и остался в неведении, собирались ли его замолотить насмерть железным прутом или всего-то перевоспитать до сознательности безобидного фарша.</p>
<p>
Помнится, ему матерно посоветовали молиться. Само отчаяние выхаркнуло в завяленную жарой траву кровавое: Ярь-Явор, не время...</p>
<p>
— Это кто варв... — издевательское возмущение костолома сорвалось испуганным "петушком".</p>
<p>
Из глубин леса двигалась лавина неведомой угрозы. Вдохи и выдохи, канонада сокрушительных ударов по сухолому. Ритмичное свирепое безмолвие. Волна чистой звериной ярости.</p>
<p>
Нападающий не успел подготовиться к защите. Просто не понял, от кого или от чего отбиваться. Глеб лежал ничком и в первые секунды ничего не видел. Но чуял резкую вонь, ощущал порывы воздуха и судороги почвы, слышал хруст, рык и вопли. Карающий прут упал, глухо звякнул о корень. Отморозки визгливо матерились, захлопали дверцы машины.</p>
<p>
Глеб перевалился на спину, приподнял голову. Растерявшие боевой дух шестёрки панически трамбовались в тачку, окружённые взъерошенными тварями, в которых полуобморочное сознание неуверенно опознало крупных собак. Скорченный ублюдок в ковбойке поддерживал левой рукой болтающуюся в окровавленном дочерна рукаве правую конечность, перебитую... или перекушенную чуть ниже локтя.</p>
<p>
Одичавшие псы позволили одичалым человекам забиться в спасительную жестянку, но едва затарахтел стартер, капот накрыло ободранным стволом высохшей на корню сосны. Рыжая труха текла по смятому металлу, в салоне копошились скулящие отморозки. Собаки помалкивали. Сцена казалась достойной какой-нибудь туповатой комедии, если бы не боль от побоев и тёмно-красные выплески повсюду, и стёкла машины, перемазанные кровищей с обеих сторон.</p>
<p>
Вожак из ниоткуда ворвался в поле зрения и запрыгнул на крышу придавленной бревном тачки. Здоровенный, длинноногий, жесткошерстный зверь. Поджарый и тяжёлый, о чём звучно пожаловался тонкий металл. Серовато-песчаной масти, с пёстрым щетинистым чепраком. Широколобый, гривастый. Узкие челюсти, багровый оскал, жёлтые глаза.</p>
<p>
"Это не собака" — подумалось. Помесь... волкособ. А подсознание шепнуло услужливо: оборотень... Отогнал прочь безумную мыслишку. Страха не было. Только неверие. Изумление. Ужас, запертый в тесном салоне, колотился в помутневшие стёкла и нечленораздельно потявкивал. Глеб с трудом встал. Переждал головокружение.</p>
<p>
Путь запомнился нескончаемыми буераками. Качкой и тошнотой. Глеб следовал за пёстрым загривком, возвышающимся над чёрными, серыми и рыжими спинами. Гладкошёрстные и лохматые псины. Молчаливые, ни один не гавкнул. Останавливались, ждали, смотрели исподлобья. Множество печальных карих глаз и пара пронзительно-жёлтых. Обычные дворняги и звероподобная костедробилка.</p>
<p>
Проводили до шоссе и тихо скрылись в лесу. Не переступили невидимую границу. Нежелание хвостатых дикарей высовывать мокрые носы из тени запомнилось. Прочее уплыло в туман.</p>
<p>
Глеб зализал раны, утряс разногласия. Чёрная полоса засветлела. Приструненные собаками подонки больше не всплывали с городского дна, только плеснулся слух о заводиле жалкой шайки, отошедшем от дел лихих из-за ампутированной руки.</p>
<p>
Дела повалили в гору, наладилась личная жизнь. Уважаемый человек, ворочающий немалыми средствами, красавица жена — статная улыбчивая брюнетка, три очаровательных ясноглазых дочери. По имени и бытие "любимцу богов" — шутила половинка... И тем ошеломительнее прозвучало бесстрастное заключение: неоперабельно. Внешне пока ещё человек, а по сути — ходячий каркас для метастазов. Тухлое мясо, высыхающее на костях. Необратимость распада упёрла линию жизни в безысходную развилку: умереть в больнице или умереть дома. С комфортом, умелыми сиделками, эффективными, судя по цене, лекарствами. С молитвами или проклятиями. Умереть.</p>
<p>
Или же...</p>
<p>
Глеб забился в загородное логово. Скромный особняк для культурного отдыха на природе, нарезанной заборами на ломти. Место уединения... условного, разумеется. Мысленного. Но время на риторические вопросы самому себе таяло, как шипучая таблетка в стакане горячей воды. Не единожды беспокоили тихие "звоночки", но дела заставляли отмахиваться и глушить пустяковые недомогания шипением новомодной панацеи "от всех симптомов". С неслышным шорохом песчинки-мгновения соскальзывали в воронку, теперь же сорвались в обвал, и нет силы опрокинуть истекающие часы.</p>
<p>
Но ведь не время! Нет. Девочки ещё совсем малы...</p>
<p>
Мысли, запертые в лихорадочном кольце, беспрестанно возвращались в гибнущий ельник. И метались вокруг забрызганной кровью машины.</p>
<p>
"Это всего лишь совпадение. Собаки тоже разумны, по-своему, по-звериному..."</p>
<p>
"А сколько раз... подействует? Я же не спросил. Условия сделки?! Бред... Самовнушение. Вечером перебрал, не выспался. В электричке приснилось... мужик этот... Чуть пальцы не сломал."</p>
<p>
Долго метался, потом горячка схлынула, решение выкристаллизовалось. Пока ноги держат — иди. Выживи — или сдержи слово. Данное, возможно, "духу опохмелки".</p>
<p>
Самым трудным поначалу казалось уйти незамеченным. Даже заикаться о вылазке за пределы облагороженного садовником участка не хотелось. Но выкрутился из-под опеки близких и приближённых, огородился и ложью, и грубостью, и налегке ушёл в последнюю октябрьскую ночь.</p>
<p>
Местом "шаманских воззваний" Глеб выбрал захламлённый бор, не соблазнивший никого из ценителей жития на природе в отмежёванном комфорте. Ничейный лес уже обрекли на вырубку во славу ультрасовременной платной дороги. По правде сказать, выбора измождённому ходоку не представилось. Краткая прогулка растянулась в непосильное странствие.</p>
<p>
Глеб выключил фонарик. Искристая пелена снега, навеянная заморозком, подсвечивала утреннюю серость. Тропа без следов. Узкая, неровная, вытоптанные корни и валежник как набухшие вены под бескровной кожей. Тупик или выход.</p>
<p>
"Земля не промёрзла, днём стает" — подумал бывший лыжник. Подмётки рывками скоблили осаждённую белизну.</p>
<p>
Когда одолевала усталость, Глеб оборачивался и рассматривал чёрные борозды — корявую пародию на лыжню. Морщился — сдал бывалый первопроходец, совсем отвык ноги переставлять. Тропа незаметно сошлась на нет, словно ускользнула в подземелье, утонула в заиндевелом дёрне. По инерции путник обходил тёмные стволы, на которых застенчивый рассвет проявил трещиноватую фактуру. Перешагивал через хворостины, горбился, отводил руками ветки от лица.</p>
<p>
Выдохся. Привалился к одряхлевшей сосне, чей комель засыпало ломтями подточенной личинками коры. Стоял долго, неподвижно. С засохших губ толчками срывался зловонный парок. Сквозь оглушительное сердцебиение наконец просочилась тишина, Глеб совладал с приступом желчного скепсиса и выговорил:</p>
<p>
— Ярь-Явор, не время.</p>
<p>
Хребтом почувствовал зыбкость опоры. Посмотрел вверх. Сизые небеса пришли в движение. Облачный ток возмутил шаткое равновесие крон. Ропот и шорох обрушились снежной пылью, обломками веток, хвоей, запорошили сором. В поддавшихся воздушной лавине стволах загудело напряжение слома.</p>
<p>
Мифическую небесную твердь потряс тектонический срыв. Невидимая глыба ледяного воздуха вклинилась в дремлющий лес.</p>
<p>
Глеб отшатнулся от ожившего дерева. Великанша-сосна загрохотала, вскрикнула гулко, зашлась в скрипучем визге и раскололась по сердцевине. Земля колыхнулась, задышала. Расщеплённая лесина накренилась и ухнула в какофонию разрушения. Не мёрзлая почва отпустила рвущиеся корни.</p>
<p>
Глеб не устоял на ногах, ударился коленкой о прикрытую опалью корягу, боли не почувствовал. Полз, катился или шустрил на четвереньках — не осознавал, но забился под выворотень, под струи раскрошенной супеси. Зажмурился, сжался. Свежая язва на плешивой шкуре одряхлевшего леса приняла инородное человечье тело холодно и жёстко, и защитила, как защищает раковина бесхребетную тварь. Просмолённые жилы, десятки лет кормившие и поившие огромное бессловесное существо, вскрикивали под ударами оброненных стихией полумёртвых деревьев. Оглушили пронзительные голоса бездыханных, вгоняющие в ямину, глубже и глубже.</p>
<p>
Гигантский комель просел под весом неохватной сушины, и сучья, покрытые оранжево-красным налётом, вонзились в развороченную почву. Словно захлопнулась узкая клыкастая пасть, вымазанная кровью. Глеба обдало колким земляным холодом.</p>
<p>
Дыхание прервалось. Сжатая до предела невыносимым гнётом пружина страха распрямилась. Человекоподобный зверь вывернулся из-под раскуроченного корневища и пустился наутёк. Инстинкт тащил его за шкирку, вопреки бессилию. По единственно верному пути спасения среди бесконечного множества ошибочных. Извилистому пути сквозь рушащийся бор.</p>
<p>
Влево-вправо, вверх-вниз... ещё ниже, по-пластунски, змейкой, червём... вверх. Разогнулся, шаг-два, в сторону, плечо задело гудящую ель, и с костяным трезвоном брызнули тонкие сучки. Вперёд. Быстрее... через невозможно.</p>
<p>
Не можешь идти — беги...</p>