На следующее утро в моём коридоре опять лежат мёртвые тела. Эти выполнены по особой технике красочных мазков. На этот раз их трое и все - индейцы. Среди них видится лик Мудрого Волка. И поэтому я опять жду следующей ночи, чтобы вновь отправиться на пустырь. Всё это время я думаю лишь о том, что если ко мне придёт участковый по-поводу вчерашних выстрелов - если его кто-то вызвал, - то объясниться будет ой как не просто.
Я всегда хотел, чтобы моя жизнь была похожа на что-то необычное и теперь она как раз такая. Моя жизнь напоминает жизнь сторожа из фильма "Ночь в музее", а это - согласитесь - весьма необычно.
Вот только необычно - не значит весело и я начинаю это осознавать. За всё необычное в нашем мире нужно расплачиваться. Я расплачиваюсь нервами, угрозой жизнью и здоровью, а так же возможным лишением свободы и жуткой бессоницей. В зеркале ванны моё лицо напоминает лик панды. Если так пойдёт и дальше, то скорая деменция мне обеспечена...
Всё это доходит до меня, когда пальцы в очередной раз сжимают черенок от лопаты и я смотрю на дно новой ямы. Впору тут устанавливать кладбищенскую ограду.
Где-то вдалеке лает собака. Я тоже начинаю лаять - это успокаивает нервы.
Гав. Гав. Гав.
Собака начинает со мной перелаиваться. Я же - не отстаю. Интересно, что значит для неё мои гавканья?
Главное делать это тихо - чтобы никто не услышал.
Ваза может оживлять картины.
Но ещё она может оживлять и скульптуры. Это я узнаю на четвёртый день, когда захожу на шум в зал скульптур (а, по-совместительству, - гостиную). В паре миллиметров от моей шеи захлопывается гипсовая клешня.
- Вышел! Я же не одета!!!
Венера Милосская всячески прикрывается всем, чем только можно и визжит как резанная.
- Истеричка! - кричу я.
Я выскакиваю и тут же захлопываю за собой дверь. Если бы клешня схлопнулась на 3 мм ближе, то я бы истёк кровью и умер в течении 15 или 20 секунд. Теперь по-вечерам мне нельзя заходить в собственную гостиную: вот до чего я докатился.
Дни шагают как солдаты в строю, а картины и скульптуры изводят меня всё сильней.
Повар требует еды.
Пётр требует всего.
А золотое копытце требует отдать долг. Несколько дней назад я взял у него в кредит кучу драгоценных камней под 100% дневных. Сумма успела набежать немаленькая. Я думал, что их я смогу продать за кругленькую сумму в ближайшем ломбарде.
Оказывается, что драгоценности, которые на вид такие, будто их нарисовал экспрессионист, не считаются за драгоценности вовсе.
Если я пытаюсь использовать бластеры пришельцев или любые другие добытые из картин вещи сам у - себя в коридоре, - то ничего не происходит. Персонажи же других картин могут ими пользоваться сколько душе угодно. Так весь мой бизнес-план идёт боком. От такой несправедливости на лицо наползает "выражение вселенской боли" и мне хочется выть. И я вою.
Когда я пытаюсь обнулить кредит и вернуть всё, как было, то "Деловое серебряное копытце" в пиджаке от армани говорит мне, что я должен ему вдвое больше.
- У тебя со мной контракт. Договор. Помнишь?
Я смотрю на дорогие швейцарские часы, которые обвиты над каждым копытом и молчу. Они сверкают огромными деньгами.
- Если не вернёшь, то вот эти ребятки с тобой по-другому говорить будут, - говорит копытце. Двое амбалов рядом противно ухмыляются.
Не могут оживать те картины, которые нарисовал ты сам. Это правило я вывожу эмпирически, когда вешаю на свободные места свои собственные картины. Одна из них называется "Долг для серебряного копытца", а другая - "Женщина на ночь". И когда наступает следующая ночь, то не оживает ни та, ни другая.
Каждый вечер в моей гостиной оживают картины. И в их числе "Кулинария с непорочными прешельками". А ещё "Бордель на перекрёстке". Каждый вечер их персонажи зазывают меня с собой, но я отказываюсь, потому-что они - страшные как смерть.
Этой же ночью двое амбалов вылезают из картины, затаскивают меня на кухню и начинают меня избивать.
- Я вам всё верну, честно, обещаю! Завтра, завтра!!.
Или я тихо говорю, или моя челюсть меня больше не слушается, но мои слова остаются не услышанными. Меня бьют до тех пор, пока я не теряю сознания.
На другой день я не иду в институт. Ноги несут меня в ближайший травмпункт и я очень рад, что хотя бы они сейчас целые. Рёбра в груди пульсируют болью при каждом шаге и очень больно дышать. А ещё мне - кажется - отбили почки. Лицо теперь напоминает огромную синюю тень. Так себя чувствуют те, кого сбил КАМАЗ.
Или те, кто вовремя не вернул кредит...
В пыльной, заполненной людьми, "ожидальне" я жду два часа. Всё это время мой взгляд тупо ползает по полу и я отрубаюсь, а прихожу в себя, когда моё плечо трясёт чья-то рука. Подняв взгляд я понимаю, что пришла моя очередь.
Седой врач в смешной белой шапочке, говорит, что у меня много ушибов, как будто-бы я с кем-то подрался.
- По крайней мере у вас нет переломов, - говорит он. - Если будете хорошо отдыхать, что через недели две как огурчик будете (ага - солёный и закатанный в банку огурчик). И где вас только так угораздило?
- С лестницы упал.
Он мне не верит.
- По правилам я обязан сообщить в полицию.
- Мы не в Америке, - говорю с раздражением в голосе я. - Вы никому ничего не должны. У меня не пулевые раны, а обычные синяки и ушибы - я с лестницы упал. И попробуйте доказать обратное.
На улице, засунув руки в карманы, я нащупываю листок. Я достаю его и разворачиваю. Кривыми буквами выложена надпись:
"Не вернёшь завтра - убьём!".
Подписи нету, но и так всё понятно. И поэтому дома я первым делом срываю с гвоздя "Деловое серебряное копытце" и ломаю картину об колено. Жалко. Когда-то я отдал за эту картину 3000 рублей.
Но жизнь дороже.
Вот только вечером вспыхивает первый бунт.
Первым пропажу соседа замечает "Департамент свиней". Три свиньи в таких же пиджаках, как и у бывшего соседа, - Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нуф-Нуф - хором вопрошают:
- Где копытце?!
Я отвечаю, что картина сломалась. Я говорю, что отнёс её в ремонт.
- Ремонт для картины? Это тебе не обувь, парень! - строго говорит тюльпан - бунтовщик.
- Я не перед кем не обязан отчитываться.
- Ты сломал её! - восклицает кто-то писклявый.
Я вспыхиваю как авиационная горючка.
- Да!!! - кричу я. - Да, я его сломал! Он меня чуть не убил! Да вы и сами вчера всё видели! Кто из вас за меня заступился, пока меня хреначили те дуболомы? А?! Кто?!
Все молчат.
- И поэтому я вынужден был! Вынужден - понимаете?! Меня бы убили.
Картины слушают меня, молчат, а потом Повар - тот самый Повар, которому я всегда помогал с едой, - говорит:
- Он и нас утром сломает. Как только мы заснём. Вы что, не видите: он опасный маньяк!!
Картины слушают его и наполняются гневом и яростью. По обезумевшему коридору разносятся угрозы, проклятья и оскорбления:
- Выродок!..
- Маньяк!..
- Сгори в аду!..
Тогда я иду на кухню и с силой хлопаю дверью.
- Выходи! - кричат картины. - Выйди к нам, убивец!!
Я не выхожу и они начинают хлопать рамами и стучать по стенам. Многие напевают: "Will we rock you".
У меня кружится голова. Ноги трясутся и ходят ходуном.
Топ-топ-хлоп. Топ-топ-хлоп.
Это я должен злиться, а не они! Я!!!
Топ-топ-хлоп. Топ-топ-хлоп. Самые разные пищащие, звенящие, пьянющие и фыркающие голоса напевают: Will wr rock you у меня в коридоре. Они желают мне месте. В качестве жеста солидарности их поддерживают и скульптуры из комнаты.
- Выходи! Выходи! Выходи!..
Ходуном ходят стены, пол дрожит, стучит посуда. Кажется, что началось небольшое землетрясение.
Если я сожгу все картины, то вновь стану 98% заурядным обывателем.
Ко всей этой какафонии ада примешивается и стук батарей. Это уже соседи. Значит, что плохо дело. Должно быть колотит тот самый нездоровый на голову самбист, про которого я уже упомянул ранее.
Я выбегаю в коридор и картины замолкают. Они гневно сверлят меня взглядами. Их ярость передаётся и мне. Мне необходимо их успокоить. И как можно раньше.
Из всех них в этой моральной экзекуции не участвует только Пётр и гномы. Они заняты колонизацией Марса. Их полотно пустует. Сзади - за скалой - слышны взрывы и грохот, а спереди утыкано в землю множество флагштоков с цветами флага Российской империи века так XVIII. Белый - чёрный - жёлтый.
- Извините, - говорю я. - Да, сломал её, я сломал ту картину, но я её верну. У меня есть волшебное средство, понимаете? Оно может вернуть сломанную картину.
В этот бред не поверил бы и нашырявшийся наркоман. Но картины в этот бред верят. Они хотят мне сказать что-то ещё, но в этот момент сотрясается входная дверь. Мгновенно наступает тишина.
Глаз прилипает к глазку. В темноте подъезда вырисовываются огромные очертания. Затем в дверь стучат уже более настойчиво.
- Сосед, слышишь?!
Я слышу, но я молчу.
- Замолчали там все я смотрю. Зассали значит, да? Вы там слышите меня?
Молчу. Дверь опасно содрогается.
- Я ведь вижу свет колеблется. Слышишь ты меня, вот и слушай: если ещё хоть шумок - хоть шумочек отсюда донесётся, то всё. Нос сломаю - ты понял?!
Я киваю. Он уходит.
Окидываю взглядом замершие картины и мысленно усмехаюсь. Всё-таки зассали. Теперь мне нужно быть осторожным. Картины так и не оживают и поэтому инстинкты несут меня к мягкой измятой кровати на кухне. Сон приходит под танковый ход холодильника "Бирюса".
Осторожным быть очень и очень трудно, а особенно - в моём положении. На другую ночь картины замечают отсутствие собрата вновь.
- Она всё ещё в ремонте. Картину я пока не успел забрать, но очень скоро она будет вместе с вами, - говорю я и мне не верят.
Случается второй бунт.