— Вот, атаман, тот человек, что вызволил нас, — представил меня Петро Подкова и сразу пошел на выход.
— Ну, здравствуй, добрый человек! — усмехнувшись, произнес Петр Сагайдачный.
— Здравствуй, гетман! — поприветствовал и я, лизнув ненавязчиво.
В двадцать первом веке ученые утверждали, что мнение о человеке у нас складывается в первые двенадцать минут. Судя по самодовольной улыбке «гетмана обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского», первую из двенадцати минут я вел себя очень правильно.
— Садись к столу, выпей с нами вина, — пригласил он.
Я занял место рядом с судьей. Белого вина из кувшина мне налил есаул. Плеснул от души, немного через край перелилось.
— За здоровье всех присутствующих! — пожелал я и мелкими глотками осушил кружку.
Вино было хорошее. Напомнило мне то, что делали в Херсоне десять с лишним веков назад. Теперь, как мне рассказали, от города остались руины, которые растаскивали на постройку домов на месте будущего Севастополя.
— Из татарских земель вино? — поинтересовался я.
— Егия утверждает, что лазы делают, живущие неподалеку от Балаклавы, — ответил Петр Сагайдачный и сам задал вопрос: — Приходилось пить его раньше?
— Да, — подтвердил я. — Бывал несколько раз в тех краях на своем корабле, когда торговал с турками.
— Мне сказали, что ты — сын боярский, — произнес кошевой атаман, внимательно глядя мне в глаза.
— Мой род идет от князей Путивльских, — повысил я себе на всякий случай социальный статус, — но дед не ужился с царем Иваном.
— Говорят, лютый был царь! — воскликнул восхищенно судья Онуфрий Секира, который до этого словно бы не замечал меня.
— А в каких местах еще в турецких землях бывал? — сменил тему разговора Петр Сагайдачный.
— Проходил вдоль всего побережья моря, но в портах не во всех был, — уклончиво ответил я, потому что в эту эпоху был только в Каффе, а что сейчас творится в других портах и как они выглядят, понятия не имел.
— Значит, дорогу к южному берегу знаешь? — задал он уточняющий вопрос.
Я понял, что это не праздное любопытство, и сообщил:
— Могу привести вас к Трапезунду, Синопу, Стамбулу. Только я поплыву на своем корабле, а вы — на чем хотите.
— Сколько придется плыть от татарских земель до южного берега? — спросил Петр Сагайдачный.
— Если в самом узком месте, до Синопа, то на веслах дня за два-три можно добраться. Смотря, какая погода будет. А потом повернуть на восток, к Трапезунду, или на запад, к Стамбулу. До последнего еще дня два-три идти, — рассказал я.
— В том районе много больших военных турецких кораблей? — задал кошевой атаман следующий вопрос.
— Я бы не сказал. В бухте Золотой Рог наверняка стоят несколько, а вот в самом проливе и в море возле него не видел ни одного. Им нужен попутный ветер, чтобы против течения выйти в наше море, а юго-западные ветра там редко бывают, или на буксире галерой вытащить, что займет световой день. На ночь пролив и бухту Золотой Рог на цепь закрывают, — проинформировал я и полюбопытствовал: — А что, собираешься на Стамбул напасть?
— Хотелось бы! — мечтательно произнес Петр Сагайдачный. — Жаль, силенок маловато!
— На разграбление окрестностей турецкой столицы много сил не надо, — подсказал я. — Они там не пуганые, живут без страха и осторожности.
— Не будем загадывать. К концу лета решим, — сказал он и опять сменил тему разговора: — Мне сказали, ты хочешь в наших землях поселиться.
— И не только поселиться, но и поучаствовать в набегах на неверных, восполнить потерянное во время кораблекрушения, — ответил я.
— Люди, знающие морское дело, нам нужны, — произнес кошевой атаман. — Селись, где хочешь, а после сбора урожая позову. Вместе отправимся на богоугодное дело.
Да, недаром в честь этого человека назовут флагман украинского военно-морского флота. Украинские власти тоже любой грабеж будут называть угодным богу.
Глава 11
Мой новый дом-пятистенок стоит на левом берегу реки Чертомлык, самый нижний по течению. В нашем поселении, которое еще три года назад было хутором казака Кандыбы, всего шесть домов. В соседнем обитает Петро Подкова, перебравшийся сюда в прошлом году, незадолго до того, как попал в плен. Он и предложил мне поселиться здесь. Место тихое. С юга от нападений татар защищают плавни и болота, а с севера от поляков — смешанный лес шириной километров пятнадцать, через который дорог нет и в легко проходимых местах сделаны засеки. Дом и хозяйственные постройки возвели казаки, привезенные мною из Сечи. Почти все были из тех, кого я освободил из плена. В поход пока никто не собирался, а сидеть без дела и без денег им не хотелось. Да и подзаработать на оружие или хотя бы одежду тоже надо было. И то, и другое, если понадобится, им дадут и из запасов куреня, но придется потом оплатить. Сначала они сделали фундамент их камней. На него поставили сруб, к стенам которого с внешней стороны прибили дубовыми шпильками наискось ивовые прутья. Эти прутья послужили основой для самана, которым обмазали стены. Такой дом летом хорошо держит в доме прохладу, а зимой — тепло. Для обогрева в первой комнате у пятой стены, чтобы грела и горницу, сложили печку по моему проекту. Пока что она стояла недоделанная. Ждем, когда привезут заказанные мною чугунные колосники, дверцы для топки и поддувала и плиту с двумя отверстиями, закрываемыми кольцами, чтобы можно было вставлять в них котлы разного размера. В обеих комнатах по небольшому окну, выходящему во двор, в которые пока вставлены листы промасленной бумаги. Стекло тоже подвезут. Кроме жилого дома, возвели конюшню, хлев, птичник, сеновал, амбар, кладовую, дровяной сарай, вырыли погреб и колодец, ведро из которого достается с помощью «журавля» — жерди с противовесом. Строения образуют замкнутый прямоугольник, попасть в который можно или через главные ворота, или через запасные, поменьше, выходящие в огород, по границе которого поставлен плетень. Между огородом и лесом находится поле площадью гектара три. Там была целина, которую вместе с огородом распахали тяжелым плугом. Тянули плуг три пары волов, запряженных цугом. Плуг такой один на наш разросшийся хутор, называемый Кандыбовкой. Есть еще пара легких, которыми пашут на освоенных полях. Зато волов в каждом дворе не меньше пары. Кроме моего двора, конечно. Сам пахать не собираюсь. На огороде Оксана посадила всякие овощи, а поле пока гуляет. Сажать яровые уже поздно. Договорился, что осенью его засеют озимыми. Я купил у казаков верхового коня гнедой масти, двух черно-белых коров с длинными рогами, пятнистых поросят, рябых кур, серо-зеленых уток и серо-белых гусей, чтоб всё было, как у людей. Хозяйством занимается Оксана. Мирча, Иона и Марика помогают ей. Для выполнения тяжелых мужских работ нанимаю соседей. Они с удовольствием откликаются, потому что плачу наличными. Как и положено крестьянам всех времени и народов, наличных денег у них никогда нет, и сами платят только продуктами или отрабатывают.
Я, как и положено боярину, провожу дни на охоте или рыбалке. Петро Подкова, который еще и кузнец, помог мне сделать спиннинг и блесны из олова. Сейчас испытываю их с кормы тартаны, нос которой вытянут на мелководье напротив моего дома. Река Чертомлык возле Кандыбовки шириной метров сто и глубиной метра три с половиной. К концу лета должна стать мельче на метр-полтора, в зависимости от дождей. Вода мутноватая, с желтоватым оттенком. Упав в нее, блесна сразу исчезает из виду. Я даю ей опуститься, после чего рывком отрываю от дна и тяну к тартане. Почти сразу чувствую удар. Тонкая бечевка, которая служит леской, натягивается. Попавшийся хищник начинает метаться из стороны в сторону — и бечевка зигзагом рассекает поверхность реки. Я с трудом преодолеваю сопротивление рыбы. Кажется, что она килограмм на десять, не меньше. На самом деле до одного не дотягивает. Это светло-зеленый окунь с ярко-красными плавниками, который сильно загибает хвост, не желая выбираться из воды. Я опускаю его на палубу, легонько придавливаю левой ногой, чтобы не дергался, и начинаю доставать из зубастой пасти крючок-тройник. Окунь судорожно дергается, растопыривает колючий спинной плавник. Расставшись с крючком, затихает. Я бросаю его в стоящую у фальшборта новую корзину, сплетенную моим бывшим рулевым, мастером на все руки, — и окунь опять начинает отплясывать, растопыривая плавники и загибая хвост. Оксана раньше не любила окуней. Их очень тяжело чистить. Я показал ей, как удалять чешую вместе со шкурой, что делается за полминуты, после чего моя жена сразу подобрела к этой рыбе.
Рыбы и раков в реке валом. В затонах, которых на Чертомлыке хватает, ее иногда столько набивается, что начинает дохнуть. Мои соседи ловят рыбу бреднями, вытаскивая за заход не меньше пуда. Мелочь скармливают свиньям и птице, а крупную вялят или солят в бочках на зиму. С солью здесь проблемы, поэтому чаще вялят, используя в качестве консерванта поташ — золу. Я приобрел у купца Егии Навапяна два мешка соли, поэтому засолил несколько бочек разнорыбицы и навялил лещей. Последних предпочитаю вялеными. Особенно с пивом. Здесь этот напиток пока делать не имеют. Предпочитают брагу, бузу, варёный мед и водку. Вино пьют редко. Сами делать не умеют, а привозное дорого. Разве что в походе получится захватить в таком количестве, что не успеют выпить все до возвращения домой.
Снизу плывет двенадцативесельный баркас с невысокой мачтой, рей которой, с привязанным к нему парусом, лежал вдоль диаметральной плоскости поверх мешков и корзин. На каждое весло по гребцу, еще один человек сидит на корме, рулит коротким веслом, а на баке стоит четырнадцатый, одетый в серую шапку с волчьей выпушкой и серо-голубой жупан, подпоясанный тёмно-красной материей. Усы длинные, казацкие, но и волосы длинные, не казацкие. Двумя руками он держится за короткую пику, которая стоит вертикально, наконечником вверх, и смотрит в мою сторону. Судя по всему, купец. Выше по реке поселений больше нет, значит, к нам. Купцы здесь появляются один-два раза в месяц. Привозят заказанные товары и обменивают на местные. Бартер торжествует. Деньгами расплачиваюсь только я. Это не тот купец, которому я заказал детали для печи и стекла. На всякий случай взвожу курки на обоих пистолетах, которые лежат на палубе рядом с корзиной, а саблю в ножнах прислоняю к фальшборту, чтобы была под рукой. Здесь из дома без оружия не выходят.
Когда баркас приблизился к тартане, стоявший на баке мужчина спросил:
— Ты — боярин?
Так меня называют все казаки. Причем, это не столько социальный статус, сколько прозвище.
— Да, — согласился я.
— Мы с тобой свояки! Я — Мыкола Черединский! — сообщил он так радостно, будто всю жизнь мечтал породниться со мной.
А может, так и есть. Все-таки, не у каждого купца среди родственников, пусть и не кровных, имеются бояре.
— Заходи в дом, гостем будешь! — пригласил я, наматывая бечевку на катушку.
Баркас подошел к берегу. Гребцы отложили весла, спрыгнули в воду и вытащили его носом на берег ниже тартаны. После чего на сухое спрыгнул мой свояк. Отдав распоряжение своим работникам, подошел ко мне и, сняв шапку, поклонился и поздоровался.
Не зная местных обычаев, я кивнул в ответ и протянул руку для пожатия. Мыкола Черединский не сразу понял, зачем я это сделал. Возникла неловкая пауза, которую я собрался уже было трактовать в лучшую сторону и вводить ответные санкции, но купец улыбнулся радостно, схватил мою руку двумя своими и затряс так энергично и продолжительно, будто из рукава должны были посыпаться золотые монеты. С трудом высвободив правую руку, левой я приобнял его за плечи, чтобы не начал трясти и ее, и повел к дому.
По местному обычаю гость должен был подойти ко двору и трижды прокричать «Пугу!». Это такое приветствие у казаков. Хозяин должен повторить приветствие дважды. Потом гость произносит; «Черкас с лугу!». Вот тогда его и приглашают войти: «Повесьте там, где наши». То есть, привязывайте лошадей рядом с хозяйскими и заходите в хату, а на самом деле выходил или сам хозяин, или его дети, слуги, брали лошадей у гостей и отводили в конюшню. Поскольку гость мой — купец, а не казак, да и я не стопроцентный хохлоносец, обошлись без этого сложного ритуала.
Оксана уже знала, что пожаловал родич. На реку смотрит глухая сторона дома, но моя жена, как и остальные женщины поселения, моментально узнает о прибытии купцов или других заезжих. Мне иногда кажется, что у местных женщин есть мобильные телефоны. Полетели куриные головы, распахнулись двери кладовой и погреба, заплясало пламя в очаге летней печки, сложенной во дворе под навесом. Гостя здесь принято кормить и поить до отвала. В том числе и тех, кто с ним приехал. Заодно и соседей-казаков. Причем приглашать три раза. Первые два раза гость должен отказаться, а на третий согласиться со словами: «Раз вы так настаиваете…».
Пировали за столом, вкопанным под навесом рядом с летним очагом. Всем места не хватило, поэтому для гребцов прикатили чурки, на которые положили доски, соорудив еще две лавки и стол. Оксана, несмотря на мое приглашение, сесть за стол отказалась. По местному обычаю бабам на пиру места нет. Я сидел во главе стола, Мыкола Черединский — одесную, а Петро Подкова — ошуюю. Угощал гостей вином, пока не кончилось, а потом бузой и польской водкой, то есть самогонкой из зерна, которые принесли соседи. Так здесь принято — на чужой пир со своей выпивкой.
— Приплыл в Сечь, а мне там говорят, что Оксана жива-здорова, из плена вернулась и не одна, а с мужем. Решил проведать. Думал, у людей живете, хотел к себе позвать. Да смотрю, вы тут не хуже меня устроились! — рассказал свояк.
Уверен, что ему еще в Сечи рассказали, как мы живем. Может быть, именно поэтому и приплыл. Бедных родственников навещать не любят.
— А как ты через пороги прошел? — поинтересовался я, чтобы увести разговор с темы, вызывающей у меня не самые приятные мысли.
— С божьей помощью! — перекрестившись, признался Мыкола Черединский. — На Ненасытном высадился я на татарский (левый) берег, ожидая, когда байдак (так здесь называют небольшие парусно-гребные суда, которые я именую баркасами) перетащат. Смотрю, а на холме разъезд татарский, четверо. Мы сразу за ручницы схватились и помолились. Две недели назад на том месте двенадцать городовых (реестровых) черкес перебили и скарб весь забрали. На нас не напали нехристи, бог защитил! — сообщил он и перекрестился еще раз. — Переночевали на острове, а утром дальше поплыли. На Вороньей заборе байдак Андрюшки Затурского налетел на камень и затонул. Людей спасли всех, но товар утоп. Потому пошел Андрюшка пешком в обратную сторону. А нечего моих покупателей сманивать! — радостно произнес свояк, перекрестившись в очередной раз. — Я тоже обратно по суше двину, волоком по татарскому берегу.
— А если большой отряд татар туда придет? — спросил я.
— Глаза боятся, а руки тянутся! — отшутился Мыкола Черединский. — Там отряд черкасов охраняет, которым мы, купцы, платим. Они в обиду не дадут!
Интересно, сколько уже веков зарабатывают на порогах бурлаки и охранники? Наверное, с тех самых, как в этих краях зародилась торговля.
Затем разговор перешел на князя Вишневецкого, во владениях которого живет мой родственник.
— Ты теперь его родственник, — порадовал я свояка. — Мой род, как и его, — младшая линия последних киевских князей-русичей, которые из путивльских князей.
— Что, правда?! — удивился он.
— Вот тебе крест! — произнес я и перекрестился.
Клятва атеиста, конечно, гроша ломаного не стоит, но ведь я и правда родственник последних киевских князей, только был зачинателем рода, а не их потомком.
Мыкола Черединский сразу приосанился. Наверное, представил, как сообщит эту новость князю Вишневецкому. Сомневаюсь я, однако, что князь отнесется к его словам всерьез. За последние годы в Московии двух лжецарей грохнули, а уж мошенников поменьше развелось немеряно.
Сидели за столом до тех пор, пока не начало темнеть. Двое гребцов отправились на берег охранять ночью баркас с товаром, а остальных увели к себе ночевать мои соседи. Мыкола Черединский спал на второй, «гостевой» кровати в горнице. Храпел так, что я долго не мог заснуть. Детей у него нет, и мне на ум приходила мысль, что именно из-за храпа. Недостатки должны держаться за руку.
Глава 12
В поход мы отправились в конце августа. Кроме моей тартаны, вышли почти восемь десятков чаек. Это был гибрид ладьи и высокобортных лодок, которые я в этих краях встречал в шестом веке — беспалубные суда длиной метров от двенадцати до восемнадцати, шириной до трех с половиной и высотой борта до двух. Выдалбливалась из вербы или липы основа, на которую ставили шпангоуты и набивали борта из гибких сосновых досок внахлест. Снаружи выше ватерлинии к бортам крепили сухой камыш, связанный липовым лыком в толстые, с полметра, снопы или фашины. Они увеличивали плавучесть, не давали чайке перевернуться и служили защитой от пуль и малых ядер. По десять-пятнадцать весел с каждого борта. Плюс спереди и сзади по рулевому веслу, чтобы, не разворачиваясь, плыть в любую сторону. Мачта одна, съемная, с прямым парусом. Ставили ее только при попутном ветре. Внутри, в лучших традициях будущего, прямо как из наставления по борьбе за живучесть судна, чайка была разделена на отсеки деревянными поперечными переборками. Поверх каждой переборки скамья для гребцов и пассажиров. На дно чайки складывали запасы еды и воды в мешках и бочках, оружие и боеприпасы. Никакого алкоголя, даже бузы не было. Так приказал кошевой атаман, возглавивший поход. Казаки пороптали, но смирились. Экипаж чайки от сорока до семидесяти человек. Артиллерийское вооружение — три-пять фальконетов малого калибра. Обычно в море шли, придерживаясь рукой за берег, и ночевали на суше.