С трудом Кавалерия разлепил веки и увидел далеко впереди себя каменную голову знакомого скакуна. Так как обратный путь шел вниз по склону, а двигались они очень медленно, эта скала мозолила глаза всем бандитам вот уже час или два к ряду. До того, как открыть глаза, Кавалерия видел сон и только в последние пару минут пришел в себя. Первым, что он почувствовал, была лошадь под ним. Она неспешно шла, не скакала и не бежала рысью, но все равно каждый ее шаг отзывался болью в его еще незаживших ранах и надтреснутых недавней адской гонкой ребрах.
— А! Очухался, наконец, Абрахам? — спросил сидящий перед ним человек, почувствовав движение позади себя. В этой тонкой талии, которую Кавалерия обхватывал руками, он узнал Миража. Каторжник спал, привязанный к седлу, уронив голову на его спину. Вздрогнув от упоминания своего имени, тайну которого он никогда и никому не раскрывал из бандитов, исключая Падре, Кавалерия лишь удивленно посмотрел Миражу в затылок, но чуткий пройдоха понял все и без его слов.
— Имя, да? — рассмеялся он, — ты сам проболтался в бреду, а на плече у тебя наколка А. С. И под ней еще какие-то цифры, — думаю, это номер полка, так ведь? Не отвечай, неважно! В свое время все само откроется, — так говорит мой опыт, а опыт меня в жизни не подводил еще ни разу. К сожалению, того же не могу сказать о людях! Твоя татуировка, чудом ее разглядел среди всех этих шрамов… Не трудно было сопоставить одно с другим. Но право же, ты меня удивил: бить наколку с собственным именем, не рановато ли в твои годы? Я думал, только безнадежные, престарелые пьяницы такое делают! Ну, ничего, Кавалерия, ты выкарабкаешься, и мы пропустим с тобой стаканчик-другой. Еще бы не выпить, так здорово нас выручил!.. — Мираж на минуту умолк, видя, что разговор не клеится, — но спустя эту минуту заговорил снова. Он тосковал от этой вязкой езды, как и все они, привыкшие гнать так, что ветер надувает рубашку, словно парус.
— Знаю, как непривычно слышать имя из уст кого-то, с кем не знаком. А особенный дискомфорт вызывает неожиданное обращение к тебе такого вот незнакомца на улице. Хуже всего, если он тянет руку за отворот своего пиджака, и ты такой гадаешь, что у него на уме, у этого проходимца, а главное, что там за отворотом? Может, уведомление о своевременной смерти кого-то близкого и очень богатого? А у тебя ни гроша в кармане — все прокутил, проповесничал! — звонкий, бархатный смех Миража привлек недоуменные взгляды нескольких хмурых рож позади. — Я очень в этом сомневаюсь! Не с нашими лицами, дружище, — не с нашими лицами…
— Слышал новости, да? — он кивнул в сторону активно жестикулирующего Лассо-Пита и пунцового Кнута, едущих немного впереди. — Старик Вест скончался! Жаль… Грабить его было одно удовольствие: не то что ружье не достанет, еще и виски тебе нальет и попросит с ним выпить! И настоит на этом! И не дрянное какое-то виски плеснет, а самое настоящее: «Honeysuckle rose» или «Blue Drag»! Золотой души человек был, я вчера пил за него! И позавчера тоже! Только Кнуту не говори, у нас ведь сухой закон в лагере, а я вроде как к его личным запасам прикладывался… Да, и другим бандитам не рассказывай, что у Кнута есть эти самые личные запасы, а то у него дела плохи, я погляжу… Вон, даже орать во всю глотку не решается! Отчитывает шепотом, где же это видано, чтобы Кнут так отчитывал? Впрочем, кажется, это не было темой нашего разговора… Так о чем я говорил? Ах да, старик Вест! Конечно, потом, когда напьешься в стельку, старик Вест все-таки пускал в дело ружье. А как иначе в его-то годы?.. Тут по правилам уже никак не поиграешь! Бедный Вест… Хотя он никогда по правилам особо не играл. Наверное, поэтому деньги у него не задерживались, и он в конце концов разорился… Знаешь ли ты, как он заработал себе на ранчо? Ха, ты не поверишь, старина! Выиграл на тараканьих бегах! Это я так называют бегство от закона, черт бы его побрал! Хотя, думаю, уже давно побрал, иначе бы не жилось так плохо. В молодости Вест был таким же, как и мы, друг, — старый пройдоха… В последний раз, когда я его видел, у него бедро как раз сломалось. Он, помнится, утверждал тогда, что хуже, чем сейчас, уже не будет!.. Ха! Ну что тут скажешь, друг? Жизнь умеет преподносить сюрпризы!.. И твой случай, к слову, тому подтверждение! Вот скажи мне, старина, мог ли ты предположить четыре дня назад, что на пятый день будет так же плохо, как и на третий? — спросив это, Мираж рассмеялся. Затем он обернулся и увидел, что Кавалерия его не слушает, а разглядывает лицо ковбоя, который, по всей видимости, за время своего отсутствия успел загнать бычка-другого на родео. Подметив интерес Кавалерии к ковбою, эту общую для всех разбойников мысль, которую, однако, никто ввернуть в речь так и не решился, памятуя, верно, о скверном нраве ковбоя и крепости его кулаков, Мираж озвучил, чтобы привлечь Кавалерию к разговору. — Или так, или он вздумал отчего-то побоксировать с лошадью! — добавил он затем.
Действительно, по физиономии Лассо-Пита словно пробежался целый табун лошадей. Помимо всего прочего, видно, какой-то лихач решил сыграть в наперстки жемчугом из ракушки его большого рта. В числе выбитых зубов была и парочка резцов, так что Пит мог теперь громко свистеть по-ковбойски, не вставляя двух пальцев в рот.
Но и это замечание Миража прошло мимо ушей Кавалерии, или скорее он не посчитал нужным обсуждать данную тему. Неожиданный провал в деле разбалтывания, в котором Мираж справедливо считал себя мастером, уязвил разведчика и тот позволил себе сболтнуть лишнего, задев те струны души каторжника, которые лучше никому и никогда не тревожить.
— Слышал мой вопрос? Я спросил, мог ли ты предположить, стоя на плацу эполет к эполету с другими военными, приставленными к награде, что однажды будешь стоять на эшафоте вот точно так же, плечом к плечу, с убийцами и насильниками, и другими, приговоренными к смерти. Как думаешь, много среди них было бывших военных, как ты? Вот я и говорю потому: часто так бывает, что жизнь преподносит сюрпризы… — щелкнул барабан револьвера и соловей на миг прекратил заливаться. Твердое, холодное дуло уперлось Миражу в спину.
— Это я так проверял твой слух и твою память, друг! Ведь друг ты мне? Очень на это надеюсь! Правда, получилось, что проверил другое… Но ничего, не страшно! Между тем я поздравляю тебя! Кажется, былая скорость к тебе вернулась! Это очень хорошо, что ты…
— Ты закончил? — перебил его Кавалерия, и по тону его голоса Мираж безошибочно определил, что жизнь его вот-вот преподнесет ему сюрприз, весом в семнадцать грамм пилюлю от печени.
— Я все понял, умолкаю! — быстро ответил Мираж и действительно умолк.
— Тебе ли, конокрад, расспрашивать меня о виселице? — сухо кончил Кавалерия этот неприятный для него разговор. Револьвер вернулся в кобуру, а Мираж смог вздохнуть спокойно. В их первый разговор он, стоя к Кавалерии передом, был уверен в том, что успеет обезоружить его до того, как он выстрелит, если, конечно, решит стрелять, — в этот раз все было иначе, далеко от джентельменских любезностей.
Периферией зрения Кавалерия подметил то, что никак не мог видеть Мираж, но о чем он знал, без сомнений: в момент, когда Кавалерия наставил на него ствол, ближайшие бандиты, увидев это, расстегнули кобуры своих револьверов и положили ладони им на рукояти. Успех в грандиозной авантюре, недавно провороченной ими, еще больше укрепил авторитет Миража в банде. Разбойники хотели видеть его своим лидером, что было вполне объяснимо: он не убивал в порыве гнева, всегда мыслил трезво, даже на пьяную голову, и при этом был умнее Кнута на порядок или несколько, уступая ему только если в подлости. Но и в ней он был, как говориться, докой! Читал всю житейскую грязь, как слепой читает пальцами рельефно-точечный шрифт. От рождения хитрый, но не подлый, Мираж по-своему приспособился к жизни с теми, кто подлостью бравировал, и даже сумел снискать в их обществе славу и почет. Он не гнушался грязи, — она была его последним доводом. Если уж этот человек ударит в спину, значит, у него просто не было другого выбора. Во всяком случае, именно такое представление сложилось о Мираже у большинства его партнеров, таким он себя зарекомендовал.
Впереди раздалось громкое ржание и отборная мужицкая ругань — это загнанная Кавалерией лошадь Прерикон предприняла еще одну попытку сбежать. По всей видимости, ожерелья арканов будут украшать шею этого неотесанного карбонадо до тех пор, пока вследствие огранки, из кобылы не выйдет прекрасный черный бриллиант. Именно из-за этой лошади, которую бандиты в шутку прозвали Бедой, а ее укрощенную, покорную подругу — Победой, их путь назад тянулся так медленно, словно они не налегке ехали, но шли караваном в десяток повозок. А еще из-за дождей, которые ударили на второй день после Дела у Змеиного каньона, — так разбойники теперь называли то приключение между собой. Теперь все время было мокро и сыро, но хотя бы с питьевой водой проблем не возникало — можно было строить маршрут по западным прериям без жесткой привязки к источникам.
Особенностью ливней региона было то, что они лили редко, но сильно и долго, и иногда, полив беспрерывно в течении пяти-шести часов, делали затяжную паузу, останавливаясь на час или два. Они прекращали лить, будто собираясь с силами и проверяя запас жидкости в тяжелых и спелых гроздьях черных туч, а проверив, начинали дождить снова. Слезы неба копились в течении трех с половиной сезонов из четырех, чтобы за остаток четвертого оживить пустошь внизу. Даже такие опытные мокрушники, как Кнут и пока еще его свора головорезов, чувствовали себя не в своей тарелке при таком уровне влаги и начинать движение решались только когда небо «затыкалось», как говорил Кнут, — с такими манерами ему точно не стоило попадать к дикарям в рабство. Для вольного же народа слезы неба были священны, даже Огненноликие — эти кровожадные отступники — не решались воевать в такое время, как по практическим сложностям ведения мокрой войны, так и в силу своих предрассудков. Племя вороного крыла из песков выходило в саванны, где осадков было больше, и там праздновало, следуя той же традиции, что и Пепельногривые.
Бандиты ночевали у Скалы в форме скакуна, укрывшись под его каменным брюхом, где в целости и сохранности их возращения ожидали телеги и припасы, оставленные ими в спешке, а также новые припасы, которые достал Лассо-Пит. Их, правда, было совсем немного, они все умещались в нескольких корзинах, которыми была обставлена огромная бочка с соленой рыбой. Рыбу все в банде ненавидели, за исключением старины Билла, который любил, кажется, все съедобное, и бочка в связи с этим была тем неприкосновенным резервом, к которому подходили в последнюю очередь, если уж совсем больше есть нечего, да и тогда выжидали денек-другой на голодный желудок, вдруг что-то еще подвернется?
Вечером Кавалерия узнал подробности поездки Пита. Он неожиданно для самого себя был приглашен на собрание авторитетов банды, где те должны были решить, куда и как сбывать кобыл, а также, что делать с Бедой, которая в неукрощенном виде никому не сдалась. Приглашен, конечно же, не Кнутом, а Миражом, но обошлось без возражений первого. Кнут, этот крыс, теперь старался быть тише мыши и лишний раз не пробовать свою власть на зубок.
Лагерь вставших на ночевку разбойников напоминал в этот раз огромное гнездо. Пространства под брюхом каменного скакуна было, конечно, много, но не то что бы бесконечно, а бандитов имелась целая куча и всем им требовалось место подальше от дождя. Разбойники развели костер в самом центре лагеря, единственный в этот вечер, и тем ближе к костру лежал бандит, чем ценнее он был для банды. Мелким воробушкам оставалось мокнуть под дождем, все большие и важные пташки сидели в самом центре гнезда, в сухости и тепле. Вокруг них, как баррикады, были поставлены телеги. Они опирались на них спинами и молчали, вместо того чтобы, как планировалось, говорить о делах.
Здесь был Мираж, сидел с задумчивым видом, широко расставив ноги и уперев в них локти, а подбородок подперев кулаками. Он поглядывал в огонь, будто пытаясь в его языках разглядеть будущее, как делает Тот, кто читает огонь — известный на все прерии шаман клана Укротителей — или любой другой шаман Огненноликих. Мираж опирался не на телегу, как все прочие, а на спину лежащего на боку Джека Решето, она была мягче, удобнее и безопаснее. Вообще, он здорово сдружился с Джеком за последние пять дней, а тот не возражал этой дружбе и всячески поощрял ее, чувствуя, как и все нахлебники, в Мираже потенциального и перспективного кормильца.
Джек храпел, ему было все равно, куда его занесет жизнь дальше, лишь бы есть, пить, спать и не умирать. Он этим своим безразличием ко всему, кроме самого важного, был схож с Кавалерией, как никто другой из их банды. Пожалуй, только этим одним они между собой и пересекались, в остальном же составляя полную противоположность друг другу. Джек не был таким уж большим авторитетом в банде, он был просто здоровенным мужиком и мог ударом кулака растереть в пыль камень, так что ни у кого из собравшихся не возникало сомнений в том, что Джек сполна заслужил свое место у костра.
Ему очень быстро простили недавнюю промашку с лошадьми, едва не поставившую под вопрос половину их добычи. Можно сказать, что он всем своим грозным видом заставил их поскорее забыть. Многие, наоборот, были бы благодарны Джеку, упусти банда из-за него Беду. Эти многие были приставлены следить за неугомонной кобылой, которой было наплевать на дождь и начавшуюся ближе к вечеру грозу. Лошадь думала только о том, как бы сбежать и вернуться к своим. Крики несчастных то и дело слышались в ночи под аккомпанемент из раскатов грома, конского ржания, стука капель и завываний ветра, когда кобыла вырывалась из их рук, а им приходилось гнаться за ней под проливным дождем и взглядами кошмаров, прячущихся под покровом ночи. Впоследствии двое из этих шести приставленных к Беде бедолаг заработали себе воспаления легких и слегли в горячке и кашле. Вскоре они скончались в обществе друг друга, оставленные своими в степи без еды и воды и, должно быть, возненавидев каждый миг, проведенный ими вместе, вплоть до последнего вздоха. Их мясо упокоилось в желудках стервятников, а кости похоронила прерия в высокой траве, всегда поднимающейся после Слез неба. Как и в стаде бизонов, в банде не ждали отстающих.
Ближе всего к костру сидел в тот вечер Старина Билл. Ясное дело, Билл был никакой не авторитет и цены не имел уже давно, просто, когда дело касалось того, куда бы пристроить свои старые кости, Билл отличался огромной ответственностью и сразу же приобретал свойство компактности. Теперь он стан площе, чем лист табака, только что заброшенный им себе в рот, и втиснулся между телегой и задницей Джека. Отрывая свои длинные, костлявые руки от огня, Билл изредка поглядывал на других сидящих у костра людей, как бы спрашивая у них, не возражают ли они его присутствию в их круге, но те не обращали на него внимания и уж тем более не возражали. Вы же не станете оставлять антиквариат под открытым небом? Тем более в такую ночь. Равно как и не станете с ним разговаривать, если только совсем не сбрендили. Билл сидел у костра, в сухости и тепле, как раз на правах старинной, антикварной мебели. Причем не изысканной мебели, которую можно пристроить за баснословные деньги у какого-нибудь ценителя прекрасного, но самой обыкновенной, только очень хрупкой и ветхой, которой только в лавке старьевщика и место, если не на свалке. Впрочем, пока его кости были в целости и сохранности, старика нисколько не задевало подобное отношение, его вообще уже ничего не задевало, он ничего не чувствовал.
Прямо напротив Билла, по ту сторону костра, сидел на тюке с вещами Лассо-Пит, он был одет с иголочки, носил на голове новенькую десятигалонную шляпу — замену его старой, ротанговой. У тюка пита лежало новенького банджо, у которого уже не хватало одной струны, видимо, не выдержавшей буйного нрава своего хозяина.
Свет, отброшенный языками пламени, блестел на его сапогах из змеиной кожи, а также на оставшихся трех струнах и металлическом ободке музыкального инструмента. Этот же свет придавал подпорченному в недавнем времени лицу ковбоя сходство с картинами одного знаменитого художника времен королевства Фэйр, — Эрнесто Серра, живописца и сюрреалиста, впервые скрестившего портрет с натюрмортом и маринистическим пейзажем.