— Ой, а что это? — спросила любопытная девушка и наклонилась над извивающейся рептилией, чтобы разглядеть выпуклости поближе.
— В них ее запасы, — объяснил Мираж, — воды в этих бугорках ящерице хватит до следующих дождей, но, думаю, она отыщет источник быстрее. Их чувство влаги не хуже, чем у мокриц, немного воды и глина — вот и все, что этим ящерицам нужно.
— Горбы, как у верблюдов! — обрадовалась Энни пришедшему ей на ум сравнению.
— О верблюдах-то вы знаете! — улыбнулся Мираж. — Поверьте, глиноедки много уникальнее верблюдов, просто не такие большие и презентабельные, чтобы о них знали повсеместно. Да, по основной своей запасающей функции эти пузыри, — верблюжьи горбы и есть. Я как-то раз нанялся проводником в экспедицию одного ученого. Так этот чудак, представьте себе, утверждал, будто верблюды от них, от ящериц этих, и произошли в далеком прошлом. Точнее не от конкретно данного вида ящериц, а от самых крупных представителей сродных им рептилий, живущих на юге, которые до нескольких метров в длину вырастают. Таких просто так не съешь! Этот ученый, видите ли, никак не мог допустить, что одни и те же приспособления к одним и тем же свойствам среды обитания могли появиться у разных существ независимо друг от друга. Я все пытался ему втолковать, но он не слушал… В конце концов, где я, простой следопыт, а где он — светило! Иногда в голове у человека столько закоснелой информации, что новая просто не лезет… Или, точнее сказать, не подходит, не вяжется со стереотипами мышления. Казалось бы, где-где, но в научной среде, радикальное неприятие оппозиции недопустимо, но увы…
— Вы так много знаете! — перебила Энни Миража, приложив пальчик к подбородку, она всегда делала так, когда удивлялась. Девушка с восхищением смотрела на него, не понимая, должно быть, и половины из того, что он говорил, пускай разведчик и пытался изъясняться упрощенно. Весь разум Энни отнюдь не ушел в ее пышные, светлые волосы, она вовсе не была стереотипной блондинкой с кукольной внешностью, какой могла бы показаться со стороны. Трудности с пониманием объяснялись традиционным воспитанием Энни, девушка просто никогда не развивала в себя соответствующих качеств. В той среде, в которой она росла, по-прежнему бытовали устаревшие принципы почти уже изжитого в столице архаичного, деспотичного патриархата. Для Энни лично было к тому же характерно то, что свойственно всем молодым, а также попросту ветреным натурам: мгновенно увлекаться новым и так же быстро о нем забывать.
Вот и сейчас, восхитившись знаниями Миража, она переключила внимание с предмета их разговора на него самого, начиная влюбляться в его невозможную красоту. Чисто женственная хитрость и мягкие черты наружности Миража сосуществовали в этом удивительном человеке с силой, прямотой и мужеством и притом абсолютно не конфликтовали с последними тремя качествами. Неопытная девушка никогда еще такого не встречала, а увлекшись мужчиной, Энни не могла в него не влюбиться.
В свою очередь Мираж, почувствовав в девушке пробуждение к нему чисто женственного интереса, поспешил отвлечь ее внимание чем-то другим. Влюбить в себя Энни не входило в его намерения и даже могло помешать ему в самый неподходящий момент. Даже если не так, то развитие в Энни чувств к нему, только начавших в ней зарождаться, несомненно, здорово бы все усложнило, а Мираж при всей очевидной разнице между ним и Питом, сходился с ковбоем в любви к простым и ясным делам. Он к тому же не хотел с Питом сориться, ковбой отлично исполнял, чем и был ему полезен. Пит также состоял в кровном родстве с Форрестом и Трентоном, которых этот опытный стратег в составлении своих далеко идущих планов тоже не упускал из виду.
— Ваша аналогия с верблюжьими горбами просто замечательна, моя дорогая! — сказал он и поклонился галантно, — я считаю большим упущением ваших родителей то, что они никак не развивали в вас эту столь вовремя открывшуюся мне тягу к кругу естественнонаучных дисциплин, и намерен, если, конечно же, вы не против, заняться вашим просвещением в этих и многих других полезных дисциплинах по всей продолжительности нашего с вами совместного путешествия!
— О, я не против, дорогой Мираж! Я очень даже за! — прочирикала обрадованная Энни, кажется, готовая захлопать в ладоши от такого предложения. — И вообще, вы всецело можете рассчитывать на мое к вам расположение!
— Что же до имени! — сказал Мираж, начисто игнорируя «всецелость» в последней фразе девушки. А вы, напомню, спрашивали о моем имени! Зовите меня Джон! Скажу вам сразу, это не настоящее мое имя, но, думаю, так вам будет проще ко мне обращаться…
— Приятно познакомиться, Джон! — Энни исполнила реверанс и шутливо подала ему руку так, будто они только что встретились. — Как видите, чему-то меня все-таки учили!
— Поверьте, дорогая моя! Я не посмел бы усомниться в вашем умении шить и знании этикета, — поспешил успокоить ее Мираж, пожимая протянутую руку, вместо того чтобы поцеловать ее, на что явно рассчитывала разочарованно выдохнувшая Энни. — Однако, уверен, об освоении вами математики глубже счета и прочих исконно мужских занятий ваши родители ничуть не озаботились.
— Увы, это так, мистер… — грустно сказала девушка. — Боюсь, по сравнению с вами я так глупа!
— Незнание, — вовсе не глупость, моя дорогая! Глупость — не знать, имея такую возможность! — успокоил ее Мираж. — Должен признаться, однако, что и мои знания во многих сферах весьма ограничены и поверхностны…
— Не может быть! — воскликнула Энни, прикрыв спелые губки ладошкой. Она, казалось, была искренне поражена, но Мираж отметил среди искренних чувств девушки и некоторую долю напускных.
— Увы, мисс, это так… — ответил он, переиначив ее же собственные слова. — Я не слишком силен в юриспруденции, скажем, или в поэзии древнего мира, не владею теми языками, которых нигде нельзя применить, и в тоже время я могу похвастаться знанием многих секретов, даже кратких упоминаний о которых вы не найдете на страницах учебников. Те тайны, о которых я теперь говорю, можно познать только на собственном опыте или узнать у тех, кто сумел ими овладеть. Хотя должен сказать, что найти таких мудрецов подчас труднее, чем сами знания… Возможно, когда-нибудь они станут достоянием общественности, но пока что люди весьма глупы и удалены от истинного понимания мира, в котором живут, как здесь, в провинции, так и там, далеко на востоке. Если захотите, я могу сделать часть из этих тайн вашими!
— Кто же откажется от такого щедрого предложения! — воскликнула девушка.
— Поверьте, многие бы люди отказались, — сказал Мираж, — и еще большее людей бы отказались, если бы знали цену, которую нередко приходиться платить за одно только знание, не говоря уже об использовании подобных секретов. Но не беспокойтесь, ничему опасному я вас учить не буду!
— Вы бывали и в других частях империи, не так ли мистер? — спросила Энни, зачарованно его слушая. Теперь вокруг личности Миража витал ореол таинственности и ей, по правде сказать, было глубоко плевать на какую-то там непонятную опасность, исходившую от загадочных знаний, которыми Мираж обещал с ней поделиться. Девушку интересовал сейчас только этот поразительный мужчина и его секреты, рядом с ним она забывала о Форресте.
— Ваш Джонни много где бывал, мисс! — засмеялся Мираж, сражая ее наповал словами «Ваш Джонни», и приподнял одну из ладоней, в которых по-прежнему удерживал ящерицу.
Глаза Энни пораженно уставились на нее: это было вовсе не то существо, которое она видела раньше. Из ящерицы глиноедка превратилась в самую настоящую жабу. Ее кожа потемнела, лапки втянулись в тело, синие же бугры с водой, напротив, вывалились наружу. Чешуя, казалось, стала шире, хотя на самом деле была того же размера, просто теперь, когда нутро ящерицы раздуло, она открылась Энни целиком.
— Что вы сделали! Это, наверное, какая-то магия?! — спросила изумленная девушка разведчика.
— Что вы, мисс, никакой магии! Если только щепотка волшебного порошка… — ответил Мираж громким шепотом прямо ей в ухо, а увидев глаза Энни, разлившиеся по гладкому ее личику, как два огромных синих озера, он поспешил ее успокоить: — Шучу-шучу! Только природа и ее чудеса!
Чтобы продемонстрировать, как работают чудеса природы воочию, разведчик схватил странное существо за хвост и поднял его, подставив лучам солнца. Глиноедка на глазах у девушки вернулась к своим обычным размерам: сначала открылась глотка ящерицы и из нее начал выходить воздух, по мере уменьшения туловища постепенно в тело втянулись все бугорки, а наружу вылезли лапки. Через десять секунд в воздухе извивалась уже не жаба, но маленькая ящерица. Спустя еще десяток секунд она юркнула в одну из неприметных щелей, начинающихся ниже по склону, спрятавшись в кромешной тьме. На пальцах разведчика осталось только немного слизи, он вытер ее пижонским платком, который вытянул из переднего кармана своего жилета, на его месте тут же появился новый.
— Не понимаю, как это возможно? — спросила Энни таким тоном, каким ребенок спрашивает у матери, как из шести маленьких яиц мог получиться такой большой бисквит?
— И сам не перестаю удивляться, — ответил Мираж, — но, впрочем, ничего странного в этом нет, ведь жизнь в целом и природа, в частности, это умеют! Умеют удивлять.
Он поднес ладонь к лицу, разделив его надвое, так что одна сторона оказалась затененной ладонью, а вторая — подставлена свету.
— Глиноедки двуличные, мисс, прирожденные обманщицы: под солнцем они красивы и быстры, и только во тьме, для которой рождены, позволяют себе принять свой истинный облик. Укрывшись в ее лоне, они безобразны и источают слизь… — он взглянул поверх головы девушки, бывшей ростом несколько ниже его, туда, откуда донеслось вдруг конское ржание — это пыталась снова вырваться Беда, ее удерживали Джек и Дадли. Увидев, что все давно уже собраны, а Кавалерия сидит в седле лошади, украденной Питом из Стамптауна, и машет ему рукой, Мираж сказал: — Однако, мисс, я вынужден прервать нашу беседу. Пора выдвигаться в путь!
Усадив Энни на телегу, Мираж поклонился ей и отправился к своей лошади. На полпути она окликнула его, и он был вынужден вернуться.
— Чем-то еще Джон может служить вам, мисс? — спросил разведчик, глядя ей в глаза. Теперь, когда девушка сидела на телеге, а он стоял, их глаза были вровень. Рядом с Энни уже сидел Терри Рыбак.
— Вообще-то да, мистер, можете! — кивнула девушка, — не могли бы вы, пожалуйста, сказать мне, Джон, куда именно мы направляемся?
— Вообще или конкретно сейчас, мисс? — спросил Мираж, — могу сказать, что не туда точно, куда они уверены, мы едем…
Он говорил тихо и остаток его слов унесло порывом ветра, даже Терри Рыбак не расслышал, что именно Мираж сказал тогда Энни, но вот что странно: когда он кончил говорить, девушка покраснела.
Колеса телеги пришли в движение, а на тот месте, где она стояла, обнаружился Старина Билл. Он заполз под нее в момент отъезда остальной банды, когда ту телегу, под которой он ночевал, забрали. Все утро Билл проспал и теперь был вынужден идти быстро, чтобы догнать уезжающих компаньонов. Чудом не сломав шейку бедра в процессе ковыляния, он с помощью Энни и Терри Рыбака с трудом и кряхтением забрался в телегу. Когда антиквариат был успешно загружен в кузов, и девушка и ее новоиспеченный слуга тут же отодвинулись от Билла подальше: одно из век старика, а именно веко того глаза, к которому вчера прилипла монетка Миража, пестрело ячменем. Он без конца тер его своими узловатыми пальцами и жаловался на то, что в округе одни лишь скалы и нету грязи, чтобы намазать болячку. Как и многие бродяги, Билл верил в целительную силу земли и вообще всего того, что попадалось ему под руку.
— И что, ты говоришь, этот мерзавец бросил тебя одну в бочке? — наверное, в сотый раз спрашивал Терри Рыбак.
— Не говори так! Он подлец, конечно, но не мерзавец, просто влюбился в меня… — отвечала Энни. — Разве можно его за это винить?
— Ну погоди-ка, как же не мерзавец… Есть-то у тебя было что, а пить? — не унимался Терри.
— Он дал мне это! — Энни показала фляжку, обтянутую кожей белки, челюсти зверька смыкались на ее горлышке.
— Что ж… Это самая стамптаунская вещь из всех, что я когда-либо видел!
Глава шестая. Ущелье смерти.
Уже второй день, как они свернули с намеченного пути. Четыре дня назад закончились желтые скалы, и началась земля. Каждую ночь, удостоверившись, что все уснули, Мираж вываливал в бочку монеты из рыбьих брюх. Он обесценивал одну корзину за другой, корпел над каждой, надеясь, что эта станет последней. До сих пор им не везло найти ничего употребимого в пищу, не считая кактусов, горькую плоть которых им приходилось чередовать с вяленой рыбой, чтобы не обессилеть. Птицы летали так высоко, что винтовки не добивали, ящерицы прятались слишком глубоко для их рук. Травы и того, что обитает в ней, им не встречалось. Уже долгое время прерии не были так жестоки к бандитам, как теперь. Руководи Мираж большей группой людей, он неминуемо столкнулся бы с ропотом. Но так как экипаж его лодки был мал, никто не раскачивал корабль, всем хотелось жить, и не было лучшего капитана, альтернативы разведчику. Только он предлагал им выход, мог вывести их к земле обетованной, спасти эти души от голодной смерти.
Поразительно, сколь многое может измениться за столь короткий срок. Еще два дня назад все было не так плохо. Все знали, куда они едут, ждали, что вот-вот начнется зелень, предвкушали города и их блага. Еще два дня назад расклад их жизни был известен наперед. Но вот Мираж приказал свернуть направо, и все переменилось, и началась неизвестность. Какое-то время они ехали по следам группы Кнута и Пита. Все ждали ответов, но никто не решался спрашивать. Наконец подчас одного из привалов Кавалерия подал голос первым, что лишь подчеркнуло необычность происходящего. Каторжник спросил у разведчика: «Уж не задумал ли ты часом нанести Кнуту еще один визит вежливости, как той ночью? А то я был бы только рад, покончи мы с ублюдком поскорее.» Мираж тут же зашипел на него, чтобы говорил потише, хотя Кавалерия говорил почти шепотом, отвел его шагов на двадцать от стоянки и что-то минут пятнадцать с ним оживленно обсуждал. По итогу они, кажется, достигли согласия, во всяком случае Кавалерия снова умолк и молчал до сих пор.
Пока ехали за первой группой, по правую сторону от них вздымались скалы, отмежевывающие центральные прерии от западных, их так и называли — Межевой кряж. Он тянулся на тысячи миль почти ровной линией, отделяющей дикий мир от условно цивилизованного. Высотой здешние утесы были на одну треть выше стен Змеиного каньона, они так же, как и стены его ущелья, имели множество неровностей, но забраться на них без принадлежностей в большинстве мест не смог ли бы даже Кавалерия и Мираж. Хотя официально империя признавала Прерикон за собой целиком, среди колонистов и неофициально имперских властей Межевой кряж считался условной границей фронтира, сразу за которой начинались земли дикарей. Таким образом, Межевой кряж для имперцев представлялся чем-то вроде маленького Рубикона на полпути к подножию большого.
Вольному народу было глубоко плевать на деления людей востока. Они даже не отличали Прерикон от остальных земель. Весь мир был их, по праву рождения он принадлежал всем и каждому в мир вхожему. От земляного червя до кондора в небесах — все имело место в Великом замысле, едином для живых и мертвых. Огненноликие позволяли себе брать силой то, что должно браться только по согласию. Поэтому Пепельногривые и Племя вороного крыла отреклись от них, поэтому Огненноликие совершали набеги за Межевой кряж, а некоторые их кланы даже позволяли себе селиться на территории людей востока. Имперцы пришли и отняли у них целый мир, почему же они не могут прийти к имперцам и взять у них то, что принадлежит им по праву? Только Огненноликим было мало своего, они брали вообще все что хотели, все что могли взять, а могли они многое. С каждым годом их аппетиты только растут, словно пожар они распространяются по прериям, сжигая все на своем пути. Они подобны табунам Прерикон, но те не хотят идти рядом с ними, вот почему клан Укротителей так силен и влиятелен: тот, кто укротит Прерикон, будет править миром.