– Как ты думаешь, она мне позвонит?
Эмрис задумчиво окинул взором рослого статного красавца с глазами синими, как море.
– Вряд ли.
И широко улыбнулся, неожиданно для себя самого. Потом подумал, что улыбка может напугать парня, и прогнал ее. Парень не обратил внимания. Вероятно, очень расстроился от такого заключения.
– Ну я пойду…
Он засобирался, встал, продемонстрировав отменную фигуру атлета, пошёл к дверям. В прихожей стояли его тяжёлые ботинки. Рядом лаковые туфли Эмриса. И бархатные лодочки Эрики. В этом доме обувь оставляли у порога, а не у кровати.
– Она ушла без туфель? – удивленно спросил Хенрик.
– Думаешь, у нее одна пара обуви? – раздраженно ответил Эмрис и тот сник, смутился.
– Спасибо за завтрак, – пряча глаза, Хенрик сунул руки в рукава куртки.
Когда парень скатился по лестнице, Эмрис закрыл дверь. Покачал головой, снял рубашку и сел за работу. Чертежи надо было сдавать через две недели.
Звонка на двери не было, потому что гостей не бывало. И не должно было бывать. По крайней мере, пока Эмрис не обнаружил в постели Хенрика. Так что о своём очередном визите он сообщил стуком. Сначала Эмрис не слышал. Потом не хотел открывать. Потом, помянув всех родственников стучащего до седьмого колена, встал, накинул что-то и пошёл к двери. Может, что-то случилось.
В дверях случился Хенрик. Потомок викингов стоял, сияя на всю лестничную клетку негородской красотой непуганых племён, за плечом имел рюкзак.
– Что? – спросил Эмрис.
– Привет.
– Привет, – ответил он, – Что?
– Эрика… дома?
– Нет.
– А где?
– Хотела бы, чтоб знал, сама б сказала, – неприветливо буркнул Эмрис и хотел уже закрывать дверь.
– Эмрис…
Рука, закрывающая дверь, сама собой замерла. А парень-то помнил его имя…
– Что? – дверь снова начала открываться.
– А Эрика… когда придёт?
– Поздно, Хенрик, – смягчился он, – Она всегда поздно приходит.
– Ничего не случилось?
– Что должно было случиться?
– Мало ли…
– Больше не виделись?
Хенрик молча покачал головой. Эмрис вздохнул и прислонился к дверному косяку. Не иначе, парень облажался в постели и Эрика не хочет больше его видеть. А может, и не в постели. А может быть, Эрика испугалась случившегося и не хочет повторения?
– Не переживай, – сказал он без энтузиазма, – Мало ли что у девчонок на уме… Позвонит ещё. Может быть.
– У неё всё в порядке?
– Да, – Эмрис улыбнулся, – Определённо.
– Ладно. Тогда я пойду.
– Давай.
– Передай ей, что я заходил.
– Обязательно.
– Пока, Эмрис.
– Пока, Хенрик.
Закрыв дверь, он долго не мог успокоиться, постоял у окна, повертел на пальце кольцо, стащил с волос резинку и потряс гривой, потом снова завязал хвост и сел за чертежи. Из головы не шёл Хенрик, и почему она ему не позвонит? Парень видный, и она ему нравится. Может быть, он и правда не смог?.. Нет, тогда бы Эрика сразу выставила его за дверь. Скорее всего, смог он слишком хорошо, а потом оба заснули.
Нравилась Эрика легко. Она же была ван Данциг. Но сама она западала редко. С удовольствием заводя знакомства, Эрика так же легко и умело избавлялась от них, никого при этом не обидев. Это качество было очень ценным.
Вечером Эмрис написал на листочке записку. Это неожиданно отняло у него несколько минут. Сначала он написал: «приходил Хенрик, просил позвонить». Потом порвал листок. Хенрик не просил ему позвонить. Подумав, написал просто «приходил Хенрик». Снова порвал. Глупо было писать записку, в которой определённо не сообщается ничего нового. В конце концов, Эмрис обозлился и написал: «позвони Хенрику». Вот так. Пусть позвонит парню, и он перестанет обивать порог. И посчитал свою миссию выполненной.
Точная копия
Уве Штольц вернулся из армии. В армию молодой красавец Уве уходил любимцем всех женщин Магдебурга, а когда пришел, то оказался еще выше, красивее и мужественнее, чем был юношей. Рослый, загорелый, светловолосый, Уве к тому же обладал счастливым характером и смотрел на мир с воодушевлением.
По вечерам Уве стоял за стойкой в баре, ему такое было не в новинку, еще до армии он разносил пиво, а теперь вроде как пошел на повышение. Постепенно отец начал приставлять его к делу. В старой пивоварне на Штолленштрассе всегда достаточно работы для молодого здорового парня, но отец позволял Уве делать только самые простые вещи, а прочие лишь показывал, говоря о них всегда одними и теми же словами.
– Отец, почему вы не позволяете мне делать все самому? – спросил Уве.
– Потому что тебе еще рано, – отвечал пивовар Штольц.
– Я же должен узнать, как варить пиво.
– И ты узнаешь, – отвечал отец.
– Но почему мне нельзя сделать это самому? – спрашивал Уве и не получал ответа.
Однажды пивовар Штольц спросил сына, закрывая крышку чана:
– Не собираешься ли ты жениться, сынок?
– Нет, отец, – удивленно ответил Уве, – А почему ты спрашиваешь?
– Я хотел бы, чтобы ты женился.
– Но зачем, отец? Я еще молод и успею найти себе жену.
– Есть вещи, которые в пивоварне не может делать юноша, не знавший женщину.
– Но я знал женщину, – воскликнул Уве и тут же прикусил язык.
– Нашел чем хвастаться, сопляк, – проворчал пивовар Штольц, – Пивовар должен любить свою жену, иначе пиво не будет у него получаться. Пока ты не женишься, я не смогу показать тебе все секреты своего мастерства.
Уве вышел из пивоварни озабоченным и угрюмым. Любимец всех магдебургских девушек должен был выбрать себе жену, которую он будет любить всю жизнь, иначе пиво не будет у него получаться. И эта проблема виделась ему неразрешимой.
Потому что ни одна девушка Магдебурга не вызывала сильного чувства в Уве Штольце.
После демобилизации Уве несколько недель был героем светской хроники, его приглашали в гости, он ходил на танцы, девушки заигрывали с ним, а парни звали с собой на футбол и в кино. И Уве с удовольствием снимал сливки с своего успеха. Он встречался с девушками, и вероятно нечаянно разбил не одно сердце, но надо заметить, что никогда он не делал этого намеренно. Нет никакой вины в том, что в армии он раздался в груди и заматерел, что волосы выгорели добела и глаза кажутся такими синими на загорелом лице. Уве Штольц был честен и никому ничего не обещал. Ему нравилось наслаждаться жизнью, пока такая возможность еще есть.
И вдруг обнаружилось, что Уве нравится Реджинальд Краузе. Как всегда, вскрылось это неожиданно, потому что таких сюрпризов люди обычно от жизни не ожидают.
Парни играли в футбол на старом поле за мастерской Ланге между Крайсштрассе и Андерштрассе. Сбросив на траву рубашки и подвернув штаны, открывая крепкие ноги, орава магдебургских юношей носилась в по вытоптанному полю, крича и толкаясь. Мяч надували тут же в мастерской Ланге. Древний, видавший все на своем веку, красный мяч уже был не раз заклеен и вулканизирован на шинном станке Ланге, и будучи хорошо надутым, мог запросто отбить ноги в легкой обуви, поэтому в футбол играли всегда в крепких ботинках и колотили по мячу со всей дури. А дури в молодых парнях всегда хватает.
На этом поле Уве впервые увидел Реджинальда Краузе, хохочущего, мокрого, без рубашки, с голыми ногами и мячом в руках. Не то чтобы они не были знакомы, как знакомы все жители города. Но в тот день Уве впервые увидел Реджинальда другими глазами. Черноволосый, кажущийся тонким, но широкий в плечах, сын адвоката Краузе вдруг оказался той занозой, которая засела в сердце Уве. Реджи унаследовал острые высокомерные черты своего отца и бойкую насмешливость матери, что делало его неотразимым в глазах девушек. И чем он аккуратно, но планомерно пользовался. Все говорили, что Реджи пойдет по стопам своего родителя и все сходились во мнении, что это принесет много пользы всем жителям Магдебурга.
Уве был в ужасе от нового откровения. Реджинальд Краузе! Мужчина! Господи помилуй! Но он не такой, он никогда таким не был! Он Уве Штольц, любимец всех девушек Магдебурга, ему не может нравиться мужчина! Он же встречался в девушками, и был влюблен прежде, и еще собирался быть! В его семье все были нормальными! Отец любил мать, сестры встречались с юношами, и даже младший братишка уже бегал с записками к Аннеке с соседней улицы. Но сердце Уве колотилось, когда он видел Реджинальда Краузе, и он всегда выбирал другую команду, чтобы ему не пришлось, упаси бог, случайно прикоснуться к Реджи, когда парни кидаются обниматься после забитого мяча.
А Реджинальд, слава богу, не подозревал о том, какое воздействие он производит на Уве. Они не были друзьями, но если встречались, то Реджи всегда находил какие-то слова, чтобы заговорить, и вел себя непосредственно и свободно.
А Уве должен был искать себе девушку. Но что он мог поделать, если ему было весело в дружеской компании, когда парни и девушки вместе шли в кино или на танцы, но ни одну из девиц ему не хотелось обнять или проводить домой, или даже прижать к забору. Но Уве планомерно выполнял свой долг, приглашая девушек на прогулки и провожая до ворот. И ничего при этом не испытывал.
Недели тянулись, а Уве не мог излечиться от своей склонности. Его это начало пугать все больше. Он не допускал и мысли, что может открыться Реджинальду. Это было невозможно и глупо, Реджинальд, разумеется, нормальный, он встречается с дочерью булочника Петрой, по крайней мере, сейчас. Когда дело касается сына адвоката Краузе, нельзя быть уверенным в таких вещах. И кроме того, Уве не собирался всю жизнь прожить ненормальным. Он мечтал об обычной жизни порядочного человека, о том, что у него будет жена, которую он будет любить, не прилагая к этому усилий, о пивоварне, в которой он станет всем заправлять, о том, что вскоре его начнут называть «герр Штольц» а не «молодой Уве». Он хотел иметь детей, которых стал бы провожать в школу, выдавать дочерей замуж и в свою очередь приставить к делу старшего сына. И все его планы должны пойти прахом из-за молодого Краузе?! Этого нельзя было допустить. Уве не мог поговорить об этом ни с отцом, ни с матерью. Он подумывал о том, чтобы произнести эти слова в темноте исповедальни, но понял, что после этого не сможет при свете дня посмотреть в глаза патеру Юргену, а ведь патеру еще предстоит венчать его с невестой и крестить его детей. Нет, надо беречь патера Юргена.
И даже молодой Рейнхард, у которого жил герр Готфрид, что работал в мастерской Ланге, недавно стал встречаться с соседской Марике, окончательно развеяв все пересуды. Уве нравился герр Готфрид, он был улыбчивый и немногословный, и он мог починить любой механизм. И если молодой Рейнхард засиживался в баре допоздна, герр Готфрид приезжал за ним на старом хорьхе, и накрывал ему колени пледом, и трепал его волосы. Они были просто друзьями.
Опять порвался красный мяч, и после матча Уве пошел в мастерскую Ланге. На щеке у него красовалась ссадина от ботинка, а перед глазами стоял растрепанный Реджинальд Краузе, проклятый сын адвоката, норовящий украсть у Уве всю его жизнь.
– Добрый день, герр Ланге! Вы почините наш мяч? – крикнул Уве в глубины мастерской.
– Ищите Готфрида, – раздалось из-под машины, – Он как раз на станке.
Уве перешагнул через ноги Ланге и отправился на поиски. Герр Готфрид улыбнулся Уве и взял мяч.
– Нет ли у вас пластыря еще и для меня, герр Готфрид? – спросил Уве.
– Могу завулканизировать, – не оборачиваясь откликнулся тот, – Но тогда тебя девушки не будут любить.
– Меня и так не любят, – вздохнул Уве, – Как же так?
– Главное, чтобы ты любил.
– Вы думаете? – с некоторым сомнением произнес Уве.
– Можешь быть уверен, – серьезно отозвался Готфрид.
Заявление вызывало некоторые сомнения. Много ли счастья принесла ему проклятая любовь к молодому Краузе, если это можно назвать любовью?
– Почему не бывает пластыря для разбитого сердца?
– Если такой и существует, – усмехнулся Готфрид, – То искать его надо у аптекаря Мюллера. Сходи лучше к нему. А твой мяч побудет у меня. Боюсь, ему надо немного отдохнуть от ваших ботинок.
Уве с сомнением воспринял совет, но решил послушаться. Возможно, за ним стоит нечто большее, чем покупка пластыря.
– Вам не нужен пластырь, юноша, – сказал аптекарь Мюллер, – Если вы заклеите ссадину, останется след. Сейчас я посыплю порошком, и не вздумайте смывать его или тереть лицо руками.
Уве покорно подставил лицо. У аптекаря Мюллера была репутация человека, который понимает что к чему, и точно знает, с какой стороны хлеб мажут маслом. Щеку немного щипало, но мужчины должны уметь терпеть такие вещи.
– Если вы поможете мне в одном деле, я не возьму с вас денег, Уве.
– Конечно я помогу вам и просто так, герр Мюллер, – ответил Уве, – Мне совсем не сложно. А сколько я вам должен за порошок?
– Совершенно ничего, если вы пойдете мимо дома Краузе.
– А в чем дело? – растерянно спросил Уве.
Он не собирался идти мимо дома Краузе, но не мог отказаться от соблазнительной возможности заглянуть в гости.
– Я попросил бы вас передать пакет Реджи.
– Конечно, я передам.
Держа в руках небольшой пакет с надписью «Молодой Реджи», Уве Штольц шагал вниз по Обстгартенштрассе к дому Краузе. На крыльце он еще раз проверил, правильно ли отвернут воротничок рубашки и не торчат ли волосы. И позвонил. Дверь открылась.
Перед ним стояла точная копия Реджинальда Краузе в голубом платье. Заколотые волосы были немного растрепаны, в одном ухе не доставало сережки и ее девушка держала в руках. Наверное, она одевалась перед зеркалом, когда он позвонил.
– Привет, – выговорил Уве, чувствуя, что жаркая краска подступает к его лицу, а сердце начинает колотиться, как безумная птица.
– Привет, – так же, как ему показалось, растерянно ответила девушка.
– У меня пакет для Реджи, аптекарь Мюллер послал.
– Спасибо, – она протянула руку, – Давай его сюда. Я Реджи.
– Ты Реджи? Ты тоже Реджи? – опешил Уве.
– Да, я Регина, сестра Реджинальда, – она засмеялась, – Видишь, написано – молодой Реджи. Если бы это было брату, было бы написано – молодому Краузе.
– Я Уве Штольц, – произнес Уве, отдавая пакет, – Ты не хочешь пойти со мной на танцы сегодня вечером?
Ловец душ
Рейнхард хлопнул дверью. Надо было собирать чемодан. Снова! Герр Вебер, главный редактор, снова посылал его и никого другого! Ну почему? Потому что у него нет семьи, вот почему. Никого не волнует, что у него есть Готфрид и Марике. У него нет жены и детей, вот только что важно для Вебера. А он, Рейнхард, вместо приятных выходных, должен лететь в городок, где наверняка нет даже аэропорта, только потому, что Веберу нужен материал. Нечестно. Но что и когда было честно в его жизни? Он заставил себя подняться и идти наверх. Не надо было просить Готфрида забросить его чемодан на шкаф.
Когда он уже снял чемодан и разложил вещи, внизу хлопнула дверь. Через пару минут Готфрид вошел в комнату с чашкой кофе.
– Это как себе? – спросил Рейнхард, – Или с молоком?
– Как себе, – ответил Готфрид, проглатывая вопрос.
Он улыбнулся и сел рядом на пол возле чемодана, поставил чашку. Рейнхард благодарно кивнул. Готфрид по-прежнему не говорил, только отвечал на вопросы, и если он не хочет свести его с ума, то лучше рассказать.
– Вебер посылает меня в девятьсот последнюю дыру, – пожаловался он, – Писать про ловцов жемчуга. Как будто я не могу написать это из головы! Там даже аэропорта наверняка нет.
Готфрид покачал головой, сжал руки. И вдруг поднялся с пола одним ладным движением, встал на табурет и достал с верхней полки шкафа дорожную сумку. Рейнхард допил кофе. В самом деле, сумка будет уместнее. Зачем много вещей в приморском селении, где даже нет аэропорта? Готфрид редко бывал неправ.
Аэропорта не было. В девятьсот последнюю дыру Рейнхард приехал в старом лендровере, с дурацкой шляпой на голове. И только когда закрыл за собой дверь комнаты в пансионе, понял, что Вебер сделал ему огромный подарок, отправив в командировку именно его, хотя любому женатому человеку она пригодилась бы намного больше. Небольшое приморское селение, крошечный бар, и лодки на акватории за пирсом. Отпуск!
Утро Рейнхард уже встречал на пирсе с ловцами. Они прыгали в лодки, у них были кривые ножи для раковин, сетки, камни на веревках, которые позволяли погружаться мгновенно. Они были смуглые и тонкие. Он напросился в одну лодку и ловец, усмехнувшись, пустил его на весла. Забота была довольно простая – грести пока не скажут, выкидывать камень за борт и вытягивать, когда ловец дернет дважды. А между этим держать ладонь на веревке не снимая, чтобы не пропустить рывок.