Ловец молчал и смеялся, напоминая ему Готфрида. Каждый раз, вываливая раковины на дно лодки, он протягивал Рейнхарду кривой короткий нож и предлагал открыть одну раковину на выбор. Рейнхард выбирал и открывал, там всегда были моллюски и больше ничего. Остальные раковины ловец потрошил на берегу, иногда находил жемчужины. Рейнхард внимательно наблюдал, но не мог выделить признаков жемчужных раковин. Потом ему пришло в голову, что если бы признаки существовали, ловцы бы уже знали их и никогда не вытаскивали бы пустых раковин.
Командировка напоминала кусок янтаря с застывшей букашкой, бесконечная и мгновенно короткая. Рейнхард каждое утро произносил благодарность Веберу за то, что отправил его сюда. Он научился плавать как морской змей, не боясь запутаться в веревках и сетках, загорел и облез за два дня, стер руки канатом и веслами и был бездумно счастлив.
Однажды, открыв раковину кривым ножом, он увидел жемчужину. Ловец ахнул и нагнулся, выхватил кривой помятый шарик из тела моллюска. Что-то быстро заговорил на своем языке, хлопая Рейнхарда по плечу. А после работы ловец подошел к нему в баре и сел рядом у стойки. Он был тонкий и смуглый, как янтарь, и в белой рубашке его было не узнать. Бармен переводил его слова, ни на секунду не отвлекаясь от своей работы.
– Это тебе. Никто никогда не находил жемчужину с первого раза. Это на удачу ему, потому что она твоя. Жемчужина выбирает людей. Ты добрый человек. Тот, кому ты ее подаришь, никогда тебя не покинет.
Ловец положил на стойку перед Рейнхардом жемчужину, оплетенную тонкой сеткой рыболовного шнура.
– Я не могу взять, это ваша добыча, – сказал Рейнхард.
Бармен на секунду прекратил наливать пиво и взглянул на Рейнхарда, как смотрят на полного идиота.
– Ты хочешь его обидеть? Тебе не нравится жемчужина?
– Нет, очень нравится.
– Если ты не возьмешь, удача оставит его, – равнодушно сказал бармен и отошел на другой конец стойки.
Рейнхард взял жемчужину и положил в нагрудный карман рубашки. Утром за ним пришел лендровер. Через сутки Рейнхард сошел с трапа в аэропорту Магдебурга.
Когда он открыл дверь, его встретил сильный запах кофе и полная тишина. Готфрида не было. Чего и следовало ожидать. Рейнхард бросил сумку и упал на кровать, не раздеваясь. Он адски устал. Полежать пять минут и разобрать вещи… Сквозь сон он почувствовал, как его закрыли пледом и сухие губы коснулись лба.
Наутро Готфрид принес ему кофе в спальню, а когда Рейнхард встал, оказалось что все вещи волшебным образом оказались на своих местах – в стиральной машине, на полке, на столе перед ундервудом. Жемчужина в обвязке из шнура по-прежнему лежала в его кармане.
Никогда тебя не покинет, вспомнил Рейнхард, садясь за старый ундервуд. Никогда не покинет тебя, подумал Рейнхард, вытаскивая листы из каретки. Не покинет тебя никогда, размышлял Рейнхард, возвращаясь из редакции. Он надеялся, что Вебер будет доволен материалом. Жемчужина тяжело тянула его карман. Он перешел Пфандхаусштрассе и зашел в ювелирный салон Майринка.
Когда Рейнхард покинул магазин, в его кармане кроме жемчужины лежала синяя коробочка с изящной золотой подвеской-ракушкой, украшенная бантиком. Он обещал привезти подарок.
– Готфрид! – крикнул он в двери мастерской Ланге, – Готфрид!
Ответа не было, но через минуту Готфрид появился в дверях, вытирая руки ветошью.
– Я привез тебе одну вещь. В подарок.
Готфрид удивленно поднял брови и протянул ладонь, испачканную мазутом.
– Повернись спиной, – скомандовал Рейнхард.
Он немного помедлил, но развернулся. Рейнхард накинул ему на шею плетеный жгут, завязал сзади узлом, как его научили на лодке. Готфрид рефлекторно вскинул руку к шее и накрыл пальцами то, чего не мог увидеть. Закончив, Рейнхард быстро вышел из мастерской Ланге, не дожидаясь вопросов и не желая объясняться. Он не хотел встречаться взглядом с Готфридом. Ему надо было повидать Марике.
– Что это, Готфрид? – спросил Ланге.
– Ничего, безделушка… Рейнхард привез из командировки.
Готфрид блаженно улыбнулся и поправил рукой жемчужину в сетке на шнурке между ключицами.
Вторая виолончель симфонического
Ули Редстафф, нотариус, приехала в аэропорт пораньше. Ули была очень пунктуальной девушкой и всегда приезжала пораньше. Никаких опозданий, никаких задержек. Нотариальная контора работала, как часы. В Магдебурге не было более аккуратно работающей организации, чем нотариальная контора Редстафф. Поэтому те, кто доверял составлять свое завещание Ули Редстафф, могли быть совершенно уверены, что все достанется именно тем, кому вы и хотели при жизни. Что ничего не будет оспорено. Что все будет как надо вам, а не кому-то другому. Закон служил Ули, как верный пес. В отличие, например, от адвоката Краузе, который воевал с законом, и не всегда одерживал победу.
Ули летела в Гетеборг на поиски наследников вдовы Шуман, которая в свою очередь наследовала герру Шуману. Значит, Гетеборг. Это нельзя было сделать почтой.
Поэтому Ули, в одном из лучших костюмов, аккуратно причесанная и подкрашенная, вела пальчиком с прозрачным маникюром по колонке отлетов. Ее рейс через полтора часа.
Ули пила кофе, когда в терминал ввалилась шумная толпа веселых и очень громких людей. Они говорили все одновременно и все были в очень приподнятом настроении.
Да это же магдебургский оркестр, догадалась Ули. На днях в газетах писали, что оркестр даст дюжину концертов в разных городах, что все билеты были распроданы за полгода, что в каждом зале выступления пройдут при полных аншлагах. Весь Магдебург радовался такому успеху. И вот она своими глазами видит оркестр в полном составе. Их первый рейс на Инсбрук, через час. За полчаса до ее рейса.
– Вы позволите?
Вокруг было достаточно свободных столиков, но молодой мужчина с чашкой, над которой поднималась белая пенка, стоял именно около нее. Отказаться было бы невежливо, хотя перед Ули лежала папка с бумагами, которые она собиралась еще раз просмотреть.
– Да, конечно, – она подвинула папку в сторону.
– Я Вальтер Гесс, – отрекомендовался он, хотя чтобы выпить кофе за одним столиком, не нужно было представляться друг другу.
– Очень приятно, герр Гесс. Я Ули Редстафф.
Вальтер Гесс, симпатичный кудрявый музыкант оркестра, помешал кофе ложечкой.
– Я понимаю, что навязываю вам знакомство, и это совершенно нескромно.
Он улыбнулся и Ули немного смутилась. Это было так, но то, что он об этом сказал, было еще более нескромно.
– Но мне слишком хотелось узнать ваше имя. Мы ведь больше не встретимся.
– Почему? – вылетело у Ули раньше, чем она успела осознать.
– Потому что я улетаю.
– Но я тоже.
– Тем более, – вздохнул Вальтер.
– Вы не намерены вернуться в Магдебург?
– Я-то намерен, и через две недели всего лишь. Но вас здесь уже не будет, вы же улетаете через полчаса после нас.
– Откуда вы знаете?
– У вас билет на столе, – смутился он.
Ули рассмеялась. У нотариуса Редстафф была репутация человека, которого сложно рассмешить.
– Это билет в два конца, герр Гесс. Я возвращаюсь в Магдебург через два дня.
– И сколько вы пробудете..?
– Герр Гесс, я живу в Магдебурге.
Он смутился. Почему-то Ули Редстафф, которая никогда не манипулировала эмоциями людей, понравилось видеть его смущенным.
– Я нотариус, нотариальная контора Редстафф.
– Простите, – он смешался еще сильнее, – Но я ничего об этом не знаю, мне ни разу не доводилось обращаться…
– Вот и прекрасно.
Ули Редстафф, которая всегда чрезвычайно дорожила своей репутацией и тщательно создавала ее, вдруг ощутила приятное чувство удовлетворения от того, что кто-то оценивает ее безотносительно ее репутации профессионала, о которой знают все.
– А я вторая виолончель оркестра, – сказал Вальтер.
– Вальтер! Уже пора! – крикнули от стойки регистрации.
– Мне пора, – сказал Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского симфонического, и поднялся.
Ули встала вместе с ним.
– Если вы проводите меня до стойки, я улечу счастливым, – просто сказал он.
Из всего магдебургского оркестра регистрацию не прошел только Вальтер, и импресарио ждал его за стойкой, нервно постукивая ботинком. Самолет не будет ждать никого, даже вторую виолончель оркестра, отбывающего на важные гастроли. Уже за стойкой регистрации Вальтер обернулся.
– Ули! – крикнул он, – Ули! Ждите меня через две недели, Ули! Я прилечу в четверг, восемьсот пятым, в полседьмого утра!
Она растерянно смотрела на него, люди вокруг улыбались. Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского оркестра, не делал секрета из своих намерений. Но она не могла назначить свидание, выкрикивая слова в полный голос посреди зала отлета. Вальтер взмахнул рукой над головой, откинул падающие на лоб волосы…
И вдруг Ули Редстафф, о которой никто никогда не слышал, чтобы он вела себя несдержанно, кричала или даже громко разговаривала, вдруг шагнула вперед.
– Я приду, Вальтер! – крикнула она.
Вальтер Гесс, вторая виолончель магдебургского симфонического, просиял, словно выиграл в конкурсе. Он оглушительно свистнул на весь терминал, еще раз помахал рукой, развернулся и бегом скрылся в воротах.
В четверг через две недели, в полседьмого утра восемьсот пятый не прилетел. Ули стояла в зале прилетов и чувствовала себя глупо первые полчаса. Потом еще час она сидела спиной к табло и делала вид, что никого не ждет. Ули Редстафф, которая никогда не притворялась, усердно делала вид, что не слушает объявления о прилетах.
А потом она обратила внимание на то, как на нее смотрят работники аэропорта. Смущенно, с жалостью, и сразу отводят глаза. Она этого не заслужила! Или заслужила, когда выставила себя на посмешище перед всем аэропортом.
– Фройляйн Редстафф, простите.
Молодой пилот с отменной выправкой не иначе был послан на заклание. Никто не любит сообщать плохие новости. Хороших Ули не ждала. Она была нотариусом, и ей приходилось сообщать людям неприятные известия.
– Не ждите, восемьсот пятый не прилетит.
У нее сердце упало. Не прилетит рейс. Ули слишком хорошо знала, что самолеты разбиваются. На лице пилота было написано именно такое ужасное сожаление, с которым она сама сообщала людям, что их близкие погибли, почили, не оправились после болезни.
Она развернулась и стремительно пошла к выходу. Она не слышала ничего, что говорил этот человек, продолжающий идти за ней. Она не должна была расплакаться раньше, чем дойдет до машины. А лучше – раньше, чем доедет до дома. Или до офиса на Рюгенштрассе. Самое время начать работу пораньше. Восемьсот пятый не прилетит.
Ей навстречу по пустой парковке бежал Вальтер Гесс.
– Ули, простите меня, – он остановился прямо перед ней, запыхавшийся, растрепанный, растерянный, – Я не мог позвонить. Еще одно выступление, в Мюнхене, дополнительное. Рейс перенесли, в Баварии туман и нулевая видимость. Но я не остался, Ули. Виолончель там, а я…
Ули смотрела на него и не могла произнести ни слова. Но она видела, что он очень хотел бы обнять ее, но не решается. Тогда она сделала это сама.
Редкая тварь
В дверь позвонили. Самди открыл глаза.
Он лежал, уютно откинувшись в кресле, сложив руки на груди крестом, так что кончики пальцев касались плечевых косточек, скрестив вытянутые ноги в щиколотках. Все его приключения, как правило, начинались с того, что кто-то звонил в дверь. Он поправил ремень, натирающий кожу, снял ноги с журнального столика, на котором был раскрыт огромный рукописный гримуар[5], и поднялся. Подтянул шорты.
Перед дверью стоял высокий человек в длинных одеждах. Это было все, что можно было рассмотреть в дверной глазок. Самди открыл дверь, свет упал из-за его спины на посетителя. Черная сутана, белый воротничок. Сияющая улыбка, плеснувшая светом ему в лицо с такой силой, что на миг он был ослеплен. От этого гостя было бесполезно ждать ритуальной фразы, растерянно подумал Самди, и прежде чем он успел сориентироваться, визитер пошел в атаку.
– Мир дому сему, – напористо заявил он.
– Да в общем-то… – растерянно ответил Самди.
– Барон Суббота?
– Он самый, что случилось?
– Позволите войти?
– Да, разумеется, – ничего хорошего это не предвещало.
Самди отступил открыл дверь пошире и посланник просочился в проем с изяществом танцора. Только в тесноте помещения Самди увидел на перевязи фальчион[6]. Оба молча, с пристальным любопытством рассматривали друг друга в полумраке прихожей. Как он сам выглядит, Самди знал, а вот посетитель был достоин внимания. Легкая сутулость, крепкий стан тяжелого фехтовальщика, впалые щеки аскета. Резкое, острое лицо, состоящее из одних углов – скулы, нос, подбородок. Голый череп под форменной шапочкой. Он был смуглым, а глаза темные, как вишни, злое зелье. Только широкая искренняя улыбка делала этого человека неопасным.
– Ринальдо Эспозито, Конгрегация доктрины веры. У меня вам повестка.
Инквизиция. Мало хорошего, судорожно соображал Самди, когда святая инквизиция является по душу барона Субботы.
– Пожалуйста, проходите, – Самди широко повел рукой, – Чаю? Кофе?
– Сто грамм коньяку, с вашего позволения, – обаятельно улыбнулся белоснежными зубами.
– Меч вы можете оставить здесь, – указал Самди на подставку для зонтов.
– Если вы позволите, я возьму его с собой.
– Как вам будет угодно, – Самди поджал уголок рта, это было лишнее, он всего лишь был вежлив.
Он развернулся и пошел в кухню, шлепая босыми ступнями по скрипучим половицам. Эспозито бесшумно следовал за ним.
– Черный ром, – Самди достал из буфета бутылку, – Будете?
– Черный? Конечно, буду!
Легат удобно расположился в кресле, устроил фальчион так же естественно, как часть собственного тела, положил кожаный планшет на низкий столик возле гримуара, глянул было на страницы, заполненные неровными буквами, но барон стремительно взмахнул рукой и книга захлопнулась.
Самди встряхнул бутылку, в жирной толще темного рома на донышке шевельнулось глазное яблоко, посмотрело через стекло наружу.
– Может, вы сами за собой поухаживаете? – осведомился он, ставя бутылку и стакан возле планшета Эспозито.
– С удовольствием, не беспокойтесь.
Ему нужно было собраться с мыслями. Он взял джезву и банку кофейных зерен. Поглядывая через плечо на инквизитора, расположившегося в его кухне, как у себя дома, Самди принялся варить кофе и увлекся, добавляя то одну специю, то другую, нюхая пар, проверяя жар ладонью. Он знал, что инквизитор за ним наблюдает, попивая его собственный ром с глазом.
– Вы так вкусно готовите, можно и мне чашечку?
Самди вздохнул и поставил на стол еще одну чашку.
– Мы можем перейти к цели вашего визита?
– Да, конечно, – он ослепительной улыбки инквизитора у Самди мороз прошел по хребту и заломило рубцы.
– Приступайте, ваше преподобие.
Эспозито отставил чашку и расстегнул пряжку планшета, шумно пролистал страницы.
– Барон Суббота?
– Да.
– Самеди Ленми Леман?
– Да, – Самди поморщился, – Правильно произносить Самди.
– Я запомню, – он широко улыбнулся.
– Будьте так любезны, – пробормотал Самди.
– Доказательства? – каноник оторвал глаза от планшета.
– Вы мне не верите, – не поверил своим ушам Самди.
– Простите, такова процедура, – он развел руками, – Я должен убедиться.
Самди вздохнул и протянул руки. На ладонях открылись пронзительно-синие глаза и уставились на каноника. Он с интересом наклонился, рассматривая их.
– Яд ха-хамеш… – пробормотал он.
– Никогда не видели?
– Не приходилось.
Глаз на левой руке подмигнул ему, Эспозито вздрогнул и разогнулся.
– Это все?
– Да что же вам все мало, преподобный? – с досадой мотнул волосами Самди.
Он провел рукой перед лицом, глаза полыхнули зеленым огнем, по комнате прокатилась жаркая волна, огонь коснулся рук каноника. Он сбил его с рукавов, приласкал пламя голой ладонью и не выказал никаких признаков страха.