Подтверждение
В церковь ангел явился заранее. Он стоял на своем месте у алтаря с самого утра, пока пастор Юрген готовился к венчанию, и ни на кого не смотрел. Когда люди начали собираться, обнаружилось, что свидетелем ангела является аптекарь Мюллер.
Эльке Нойманн, вся светящаяся, вошла в церковь под руку с отцом, непривычно спокойная, без тени улыбки на лице, и встала подле жениха, не поднимая глаз.
Все ждали, как ангел будет говорить, никто еще не слышал его голоса. И когда момент настал, он оправдал ожидания. Звучным голосом, глубоким, как органные низы, ангел начал произносить первые слова:
– Я, ангел…
Все камни кафедрала откликнулись на его голос. Собор вздрогнул и колокола на звоннице отозвались тем загадочным звуком, какой производит бокал, если провести по его краю пальцем. Стекла витражей запели, свечи заметались и дверь хлопнула. Прихожане затихли. Патер переменился в лице и ангел послушно понизил тон. Он произносил слова клятвы и голос струился, словно драгоценная вышивка и переливался, как жемчужное ожерелье. Каждое слово отдавалось эхом под сводами собора. Каждому было ясно, что этот голос они больше никогда не услышат.
Мюллер достал коробочку и новобрачные обменялись кольцами. Потом ангел осторожно откинул фату с лица Эльке. Он коснулся ее щеки ладонью и поцеловал так бережно, что всем стало ясно, что они действительно проделывают это в первый раз. Адвокат Краузе и аптекарь Мюллер переглянулись.
Сумасшедший банкет, который ангел закатил в честь свадьбы, гулял до позднего вечера. Столы были поставлены прямо во дворе. Когда настал момент молодым удалиться, ангел легко подхватил Эльке на руки и пинком откинул тяжелый стул со своего пути. Развернулся и зашагал в дом. Мюллер и Краузе переглянулись и встали, за ними последовал и патер Юрген. Они поднимались за ним по неосвещенной лестнице. Спальня оказалась просторной, с широченной тяжелой кроватью темного дерева. Свадебные простыни были застелены и за уголок одеяла заложена гвоздика. Ангел опустил Эльке и обернулся. Тяжело коротко взглянул мрачными золотыми глазами – как под дых бревном ударил.
– Пожалуй, мы удалимся, – кротко произнес Мюллер.
Одну руку он положил на плечо патера, а другой подтолкнул адвоката Краузе, но ни тот ни другой не стронулись с места. Ангел нахмурился, крылья жестко встопорщились за спиной. Он принялся снимать сюртук.
– Мы ведь вполне верим герру ангелу? – с небольшим нажимом спросил Мюллер, сжимая плечи своих товарищей, по лицам которых было заметно, что они не верят никому, – И фройляйн Нойманн.
– Фрау ангел, – вдруг сказала Эльке.
– Фройляйн Нойманн, – повторил адвокат Краузе, – Пока брак не будет консуммирован[8] надлежащим образом.
Эльке вскинула ладонь к лицу и залилась краской. Она только сейчас поняла с какой целью священник, адвокат и свидетель поднялись в спальню новобрачных. Ангел пожал плечами и развернулся к ним спиной, расстегивая жилет и рубашку. Молодые супруги переглянулись в зеркале. Неизвестно, что увидела Эльке в лице мужа, но она отвернулась и стала вынимать из волос шпильки. Когда ангел освободился от жилета и рубашки, приблизился к невесте сзади и медленно начал расстегивать ряд мелких пуговичек на спинке платья, Мюллеру удалось развернуть свидетелей к выходу и мягко, но настойчиво выставить их за дверь.
Они молча спустились по лестнице. В скромной чистой кухне на каменном столе было накрыто салфеткой сырное ассорти и несколько бутылок вина. Аптекарь звонко вытащил пробку и раздал свидетелям стаканы.
Наверху ритмично скрипела старая кровать. Краузе сидел пунцовый, патер Юрген заметно нервничал. Когда кровать стала стучать в стену, патер вскочил, а адвокат начал истерически смеяться. У Мюллера в руке задрожал стакан и все трое подумали об одном и том же, аптекарь озвучил общую мысль:
– Кто бы осмелился там присутствовать, – прошептал он.
По дому разнесся звучный органный стон, которому отозвалось все стекло в кухне, стены вздрогнули, и все затихло. Свидетели перевели дух. Дом, вопреки ожиданиям, не обрушился им на головы. Краузе одним глотком допил полстакана вина, патер с трудом расцепил сжатые руки.
На лестнице раздались шаги босых ног и ангел вошел в кухню со свадебной простыней в руках. Из одежды на нем были только короткие кожаные штаны, и ему в них явно было неудобно. На светлом плече виднелись ссадины от ногтей, сочащиеся перламутровым золотом. По белоснежному батисту, украшенному кружевными прошвами и вышивкой, расплывалось кровавое пятно, а рядом с ним радужно сияло золотое. Патер Юрген молча открыл рот, но не смог ничего сказать. Краузе поперхнулся и закашлялся. Ангел молча протянул им простыню, взять ее осмелился только Мюллер.
– И ты тоже..? – ошарашено пробормотал он.
Ангел помедлил, покосился на простыню в руках аптекаря и смущенно кивнул, свидетелей коснулось горячее дуновение. Он поставил колено на стул и сунул ладони за пояс, маскируя неловкость. Адвокат Краузе достал батистовый платок и стер с плеча ангела следы золотистой крови.
– Поздравляем!
Мюллер обнял его. Краузе присоединился к нему, патер протянул руку и некоторое время ангел провел в объятиях, смущенно отвечая на них. Адвокат открыл еще одну бутылку и они выпили стоя за потерю новобрачными невинности, а патер произнес короткую речь об уместности такого события.
Когда стаканы опустели, Краузе подтолкнул ангела:
– Иди, она тебя ждет.
Ангел смущенно кивнул и отправился назад, вверх по лестнице. Мужчины остались стоять, провожая его глазами. Когда дверь наверху за ним закрылась, они перевели глаза на окровавленную простыню, а потом медленно посмотрели друг на друга. Некоторое время прошло в натянутом неподвижном молчании.
– Ангел должен был жениться, чтобы мы трое снова встретились вместе, – тихо произнес Мюллер.
Патер Юрген, напряженный и бледный, медленно, словно преодолевая огромное сопротивление, поднял ладонь и протянул ее Эрвину Краузе. Адвокат секунду смотрел на него, а потом качнулся и порывисто его обнял.
– Господи, Юрген, прости меня, прости, – судорожно шептал он.
Прошло несколько мгновений, пока патер справился с потрясением. Он стремительно обнял Краузе, погладил его по спине, бережно, чтобы не растрепать, провел рукой по уложенным гелем волосам.
– Эрвин, господи боже, – едва слышно прошептал он, – С возвращением.
И поцеловал его в макушку.
Наверху снова заскрипела кровать. Мюллер рассмеялся и взял еще одну бутылку. Они просидели в кухне ангела всю ночь под аккомпанемент старинной мебели наверху.
Когда ангел спустился к утренней дойке, аптекарь Мюллер спал, положив голову и руки на стол, голова Эрвина Краузе лежала на коленях патера Юргена, который вздрогнул и вскинулся на звук шагов. Рука, невесомо скользившая по шелковому воротничку рубашки адвоката, замерла под взглядом ангела. Они встретились глазами, и ангел едва заметно улыбнулся и подмигнул. Патер Юрген вздохнул и отвел глаза.
Наутро свидетели вышли из дома ангела, покачиваясь, и поставили в ратуше на Альтермаркт и в церковной книге свои подписи в том, что брак завершен надлежащим образом и является законным. Никто не сомневался, что вскоре брусочки масла украсятся изображением детских башмачков.
Исповедник
– Может, выйдем в город? Прогуляемся… Пообедаем…
– У тебя выходной? – прямо спросил Самди.
– Да, – улыбнулся Эспозито.
– И ты не хочешь провести его в постели?
– Да.
– Почему-то мне не хочется спрашивать почему, – вздохнул Самди.
– Есть у тебя что-то кроме этих шортов?
– Баронская амуниция.
– Это было бы забавно, – мечтательно произнес Эспозито, потягиваясь всем телом.
– А у тебя что есть кроме сутаны? – перешел в наступление Самди, натягивая на себя покрывало, которым с другой стороны обматывался каноник.
– Пиджак и джинсы, – неожиданно заявил Ринальдо и показал язык, а потом воспользовавшись замешательством барона, дернул покрывало на себя.
– Ах, так фальчион придется оставить здесь? – сладко улыбнулся Самди, сжимая оставшийся у него в руках узкий край.
Расчет не подвел барона. Несколько секунд он наслаждался растерянностью Эспозито, который, оказывается, вовсе не задумывался над вопросами вооружения в штатском, а потом он рванул к себе белый мех и плотно в него завернулся, паскудно хихикая. Практически сразу оказалось, что расчет неудачный, и плотно завернуться в покрывало означает проделать за противника всю его работу и стать совершенно беспомощным, что позволяет ему, например, безнаказанно целовать тебя.
– Я одеваюсь здесь, а ты в пыточной, – заявил он, вырвавшись из плена, – Посмотрим можно ли будет выйти из дома в таком виде.
Когда преподобный Эспозито вышел из пыточной, барон присвистнул.
– В сутане отлично, в пиджаке бесподобно.
Сам он стоял в белых брюках-сафари и свободном свитере, сползающем с плеча, рукава были засучены и на запястьях красовались баронские браслеты.
– Чего нельзя сказать о тебе, – хмыкнул преподобный, – Почему не черный костюм со шляпой?
– Слишком вызывающе. Так что обо мне? – недобро прищурился барон.
– В шортах неплохо, без них еще лучше.
Пользуясь разницей в росте, небольшой, но в свою пользу, Эспозито подхватил его под зад и приподнял, прижимая к двери.
– Эй, ты не хочешь ли сказать…Ты не снял Редкую Тварь?! Мм… Может, никуда не пойдем?
– Ну уж нет, мы пойдем. И отпусти меня немедленно!
Самди цапнул его за ухо, после чего был немедленно отпущен и тут же засунул руки глубоко в карманы.
– Ты выглядишь, как бандит.
– А ты – как оборванец.
С этим они и вышли из дома на Миртовый бульвар и не торопясь пошли к центру Магдебурга. Время от времени они останавливались и рассматривали витрины.
– Смотри, белое платье… Примеришь? – подмигнул Эспозито.
– Да я не брился с утра, а ты говоришь белое платье… – с досадой отмахнулся Самди.
– Тень на стене в белом платье… – протянул мечтательно каноник.
– Странные у тебя фантазии, инквизитор, – против воли улыбнулся барон.
– Послушай, давай уже где-нибудь присядем и позавтракаем?
– Я понятия не имею, где это можно сделать, – неохотно признался Самди, – Я никогда не выхожу, чтобы позавтракать.
Преподобный Эспозито молча взглянул на него и приподнял бровь, улыбнулся. Потом чуть крепче сжал руку на белом свитере.
– Тебе понравится, – очень тепло и очень мягко произнес он, и Самди заметил, что в пыточной каноник успел еще и побриться, – Я буду часто приходить, если хочешь.
– Будешь, как миленький, если мне понравится, – усмехнулся Самди, – Спорим?
– На белое платье?
Наметанным взглядом человека, которому часто приходится оказываться в незнакомых местах и завтракать в незнакомых кафе, преподобный Эспозито выбрал из заведений на Кафедральной площади одно и уверенно направился туда. Как по волшебству появились сандвичи, круассаны, масло, джем и кофе. Самди вдруг обнаружил, что ужасно голоден.
Перед третьей чашкой кофе он вдруг обратил внимание на человека, который точно так же, как они, пил кофе в кафе напротив, на другой стороне площади. Самди поставил чашку на блюдечко. Заметив его напряженный взгляд, обернулся и Эспозито. И вдруг этот человек поднялся и пошел к ним прямо через Домплатц. Мужчина лет пятидесяти, подтянутый и аккуратный, в строгом дорогом костюме, и как выяснялось по мере его приближения – удивительно красивый, он вызывал у Самди неприятное ощущение беспокойства.
– Доброе утро, вы позволите?
Эспозито поднял глаза, кивнул, но не произнес ни слова.
– Позвольте представиться, Эрвин Краузе, адвокат, – и не давая никакой паузы для ответа, он продолжил, – Ваше преподобие, я бы хотел исповедаться.
Самди медленно поднял глаза и только сейчас заметил под воротничком рубашки Эспозито белую полоску, знак сана. Он сглотнул. Да что же это такое, стоило выбираться в город, если они даже вместе побыть не могут! Но какова человеческая подлость – надеть джинсы и пиджак, засучить рукава, чтобы было видно браслет из резных бусин на запястье… Проклятье, это же четки. Но все равно, белый воротничок он мог бы и дома оставить.
– Не препятствую, молодой человек, – спокойно отозвался каноник, – Кафедрал через площадь, патер Юрген, я не сомневаюсь, на месте, и он, разумеется, не откажет вам в таинстве.
– Я…я не могу исповедаться у патера Юргена, – с запинкой выговорил адвокат.
– Позволено ли мне будет спросить, почему?
– Мы должны беречь патера Юргена.
Лицо Эспозито омрачилось, он быстро глянул на Самди и тот демонстративно отвернулся.
– Сколько вы уже не исповедовались?
– Две недели, – с облегчением произнес Краузе, – Я езжу для этого в Мюнхен и обращаюсь к иезуиту Томазо.
– Я знаю Томазо, – медленно проговорил Эспозито и допил свой кофе, – Идите в кафедрал, я подойду.
Он достал бумажник и заложил в счет купюру. Самди с ненавистью во взгляде провожал глазами стройную фигуру адвоката, который по какой-то причине не может нормально исповедаться. Ринальдо наклонился и протянул руку, взял его ладонь.
– Я скоро.
– У тебя выходной! – простонал Самди, – Патер Юрген его прекрасно исповедует!
– У инквизиции нет выходных, – сказал Эспозито.
– У Конгрегации, – желчно поправил барон.
– Пусть так, – согласился каноник, – Я скоро. Дождись меня, пожалуйста.
– Я буду внутри, – сказал Самди, – Я не стану сидеть на этой витрине в одиночестве.
– Ты барон Суббота, – весело прошептал Эспозито.
– Именно поэтому!
– Прошу тебя, не подслушивай.
– А ты мне все потом расскажешь? – язвительно спросил Самди.
– Разумеется, нет! Это же исповедь.
Упругим шагом свободного человека преподобный Эспозито вошел в кафедрал, а барон Суббота мягко ступил под арку бара, где все словно плавало в янтаре теплого цвета бурбона. Кроме него в неурочный час здесь никого не было. Он взгромоздился на высокий стул у стойки, заказал коктейль и одарил бармена таким тяжелым взглядом, что тот предпочел увеличить дистанцию с одиноким мальчишкой до максимума.
Самди задумчиво грыз соломинку. Происходящее ему не нравилось. В рассеянном свете бара, не имеющем четкого источника, ему сложно было укрыться в тенях. Не то чтобы его это беспокоило, но и благодушия не добавляло. Больше всего его раздражало то, что у него отобрали игрушку. Кто же так, он, барон Суббота, самое могущественное существо в городе, а то и в регионе, должен ждать, пока исповедуется какой-то человечек?! Тем не менее, почему-то он сидит и ждет, а не встает и не уходит. Его раздражала дерзость этого человека, поступок Эспозито, и сам он себя раздражал, но почему-то не уходил.
Через полчаса Самди плюнул и заказал виски. О чем может рассказывать на исповеди человек, который исповедовался две недели назад? О каких таких грехах? Да если даже он убил всех своих соседей, это одна фраза! Ну максимум две-три. Но не час же излияний! С ума можно сойти в темной исповедальне, выслушивая об обыденных грехах.
Эспозито появился минут через двадцать. Даже в янтарной темноте бара было заметно, как он бледен.
– Виски, – сказал он и опрокинул порцию еще до того, как сел, – Еще виски. Еще виски.
Следующие две порции постигла та же участь. Потом Эспозито провел рукой по лбу и выражение его глаз сменилось на осмысленное.
– И чаю, – вздохнул он, снимая белый воротничок и пряча его в кармане.
Единственное здравое решение. Самеди Ленми Леман мрачно смотрел на преподобного Ринальдо Эспозито и чувствовал, что против воли глаза наливаются зеленым.
– Какого черта ты вытащил меня из дома? – начал он с простого, – Чтобы я час ждал, пока ты побеседуешь с человеком в кафедрале?
– Я же священник, – Эспозито поднял глаза и вдруг этих слов оказалось достаточно.