— Какой подвох? — удивился Торин.
— Я получаю защиту Эребора… видимо, право сюда вернуться, и особым бонусом — сковородкой по голове от Дис. Это ладно. А каковы будут твои права и обязанности? И мои — взаимные?
Торин сощурился.
— Я очень благодарна и принимаю твою заботу с большим… — Ветка порылась в словарном запасе, — благоговением. И что же я буду должна делать взамен? Скажи мне, чтобы я не опозорилась сама и не опозорила тебя.
Торин посмотрел на Ветку, усмехнувшись уголком губ.
— Ну, полного послушания я от тебя не жду. Так, по мелочи. Я даже и не думал… что должна будешь ты. Я думал, что в том мире, который ты жаждешь познавать своим умом, без помощи и поддержки, у тебя на шее окажется выкованная мной бляха, бляха с рунами и символом Эребора, которая намекнет любому обидчику, что ему следует подумать. Что ты не безродная уроженка каких-то человеческих заокраин.
— Но я уроженка заокраин, Торин. Прежде, чем делать такой шаг, ты должен был бы узнать, как я оказалась в Средиземье, почему на мне была драконья майка и почему у меня желтые глаза, — Ветка всеми силами изгоняла из души остатки комфорта и тепла, доверие, нежность и главное — лживость, побуждавшую ее смолчать. — Эребор нужен Врагу, Торин, и я могу невольно открыть двери… распахнуть двери. Тебе следовало бы меня гнать, гнать отсюда и никогда не подпускать обратно.
Черты лица Торина исказились. Он схватил Ветку за плечи и прорычал:
— Что ты говоришь?.. Что говоришь? При чем тут Враг?.. Он изгнан Белым Советом! При чем тут ты?..
— Все, что происходило здесь, начиная со смерти Смауга, было запланировано Врагом. И вторая осада Эребора драконами — тоже. И мое появление — тоже… Я — ловушка для короля, Торин. Только вот для которого?.. Давай уйдем с ветра? Давай пойдем в темную, крепко запирающуюся комнату, и я попробую хоть что-то объяснить.
Узбад бросил ее плечи и резко кивнул.
***
— Я слушаю, — Торин закрыл дверь своих покоев, скинул волчьи меха, налил вина в бокалы. — Веские причины должны быть к тому, чтобы я переменил мнение, но ты меня почти напугала, объединив в одной речи себя… и великие бедствия Средиземья.
— Где ты был в бою?
— Возле того дракона, которого убил Владыка Леса.
— Ты не видел ничего… странного?
— По королю, по его телу, и вокруг словно пошло солнечное марево, когда он сумел перерубить чудовищу позвоночник. Видно, мощь и сила зверя так покидали плоть. Но это было недолго.
— А меня ты видел?
— Нет.
— И я была возле… под крылом, под самым крылом дракона, — прошептала Ветка.
Девушка надолго закрыла лицо руками. Затем оторвала ладони.
— Прежде чем я попробую, попробую рассказать… Торин! Есть ли известия от эльфов?
— Сумеречный Лес не славится частыми новостями, — усмехнулся Дубощит. — Что ты хочешь узнать?
Ветке представилась стена — стена, которую надо было пройти насквозь. Лишь бы не вдохнуть по пути камня…
— Торин! Жив ли Трандуил?
Гном плотно сжал губы. Помолчал. Затем нехотя и словно свысока процедил:
— Да-а… на десятый день твоей болезни, когда ты лежала в горячке, прискакал его левый оруженосец, Лантир, и с ним сопровождение, еще четыре эльфа. Они сказали, что, милостью валар, жизнь Владыки теплится, хотя и под огромной угрозой. И что фея требует тебя, живую или мертвую, какой бы ты ни была. Я думал предложить им посмотреть, какова ты, и доказать, что ты не выдержишь дороги до Сумеречья, да передумал. И просто сказал, что ты погибла.
Мир закружился на плавной карусели.
— Ты солгал?
— Это было ради тебя, Ольва Льюэнь, — твердо сказал Торин. — Я желал, чтобы эльфы оставили тебя в покое и дали хотя бы набраться сил.
— Значит, он думает, я погибла… если он сам жив, — прошептала Ветка.
Торин внимательно смотрел на девушку.
— Ольва… это холодный, бессердечный негодяй, который легко обрек на гибель и муки целый народ. Мой народ. И хотя нынче мы вроде союзники, и вместе… э-э… сражались, я не забыл ничего. Как он угрожал мне в своем дворце. Как заточил в темницы. Как нагло требовал своего — того, что не являлось его по праву. Лесная фея — опасное, коварное и непредсказуемое существо. Он даже… даже не мужик.
Слова Торина не помогали — Ветка поставила бокал, так как голова кружилась чересчур сильно. Трандуил был жив в течение десяти дней после возвращения из другого мира. Он был жив. Он посылал за ней.
— Торин… это твоя история с Трандуилом. А у меня случилась своя. Раз он жив, я не имею права говорить. Но ты должен знать, из какой я заокраины. Из именно той, в которую, волею Белого совета, угодил Саурон. Из той, из которой он же, в момент гибели Смауга, перебросил меня сюда, поставил на пути Трандуила… и на твоем пути. Врагу равно ценны и Сумеречный Лес, и Эребор. Я ничто и ничто, Торин Дубощит. Это все магия. Темная магия. И во время битвы был момент… когда Трандуил попал в западню. Устроенную с моей невольной помощью. Мы бились две битвы. И мы вырвались. Но я думала, ему не уцелеть. А тебе надо гнать меня из Эребора. Да, гнать.
— Проще всего предположить, что ты придумала все это, когда увидела, что случилось с лесным королем, — спокойно сказал Торин. — Ты извини, но все, что тебе выпало, могло помутить разум и покрепче твоего. Гномы не отказываются от своих слов. Я, как и ранее, предлагаю тебе покровительство Эребора, а от тебя ожидаю послушания королю. Все пройдет завтра. К тому же, пока ты была больна, тебя осмотрел Гэндальф, и сказанное им позволяет не опасаться существования связи между тобой и Черным Властелином, Некромантом Дол Гулдура.
— Почему ты мне сразу не сказал?
— Я сам не вполне понял, что имел в виду волшебник — тогда. Знаешь же, как он… То ли дождик, то ли снег, то ли было, то ли нет. Да и связи твоей с твоим прошлым… миром, который, по твоим словам, был местом изгнания Саурона, опасаться не стоит. Гэндальф сказал, ты свободна, и оттого так слаба. Просил дать тебе время.
— Ты… никому не расскажешь про Трандуила?
— Так нечего рассказывать. Могу тебе сказать только одно, может, услышишь, — голос Торина окреп. — Я не поверил тебе, но вижу, что ты сама веришь в особое внимание зла к тебе. В свою исключительную роль. Что ж. Я такого не боюсь и никогда не боялся. У меня в жизни были драконы и проклятое злато; мне ли дрожать? Если и было все это, ты не сама посланница Темного, а лишь его жертва, как и треть Средиземья. Явится Таркун, ему поведаешь сама. Думаю, истари посоветует что-нибудь. Но я достаточно знаю Лесную фею. Он тщеславен, заносчив, и гордец, каких поискать. Когда трезвый. А выпивает, к слову, часто… Трандуил никогда не простит того, кто вдруг видел — если видел — его в слабости.
— Ты прав, — прошептала Ветка.
— Иди спи. Завтра будет ответственный день для нас. И надеюсь, что мое решение приведет именно к добрым последствиям. Как мы… ты и я… ожидаем, верно, Ольва? И уж теперь, когда между нами нет тайн — ведь нету, Ольва? — точно…
Торин поднял Ветку на ноги, чтобы проводить.
Девушка, выпившая бокал сладкого королевского вина, двинулась к выходу — но потолок и пол завертелись, а в ноги ударила теплая волна слабости. Торин едва успел ее подхватить.
Ветка повисла на его руках, едва понимая, что делается, что происходит.
Не простит. Никогда не простит. Даже если и жив.
Это правда.
Но пусть он окажется живым.
========== Глава 5. Черный металл ==========
Ветка проснулась — вокруг была кромешная тьма. Девушка ощущала, что выспалась намного лучше обычного, а темнота — так, наверное, окно закрыто, а огонек светильника погас. Тьма в помещениях Эребора, когда гас свет, была именно такой — смолянисто-плотной, упруго-непроницаемой.
Только трепетание живого огня отделяло от власти подгорной тьмы.
Лежать было удобно, тело не беспокоило позывами в уединенную комнату, и Ветка, свернувшись в мягких и каких-то особо пушистых подушках и одеялах, запустила плавный ход мыслей.
По идее, темный майа намекал, что Ветка без него и шагу не могла ступить. Что все ее собственные действия, а также все, что с ней происходило — несчастья, испытания — направлялись его волей. Это было крайне круто. И полностью обесценивало ее как человека.
И на лед к Азогу Ветка, стало быть, вышла, подталкиваемая чужой волей. И ту самую пощечину дала не совсем она. И даже орка Костика заколола не она — ведь «так тоже можно». Все, что она делала, Темный властелин использовал себе во благо, так как она была его орудием. Или он попросту лгал, как лгут все темные?..
Ветка находилась на самом-самом краю еще более беспросветного, бессмысленного страха, чем тот, который управлял ее жизнью с пятнадцати лет. Что все ее поступки прошлого и настоящего, а то и будущего, есть чужая воля, и можно буквально разбиться в лепешку — все равно это будет во зло.
Жить, дышать, действовать — и считать себя живым несчастливым талисманом, магнитом, притягивающим беду?..
Но Гэндальф, как передал Торин, сказал, что она свободна. И от своего мира, и от какого-либо влияния. Если поверить волшебнику — что же в таком случае представляет из себя она сама?
Ветка тщательно перебирала в голове все, что знала о себе. О себе как о друге. Как о родственнике. Как о личности. Как о женщине. Чем тут заниматься, она давно решила — естественно, лошадьми. Выстроить близ Эребора ранчо, съездить в Рохан за матками. Ограбить Торина. Будет трудно клянчить, но он даст денег. Подобрать жеребцов. Сразу наладить несколько типичных линий. Верховой тип, полупони, тяжиков. Камней много, настроить левад, сделать боевое поле. Набрать людей, обучить их правилам заездки.
Но делать это можно было где угодно — и близ Эребора, и двинуться к Дейлу, и даже за Дейл — к Сумеречью, а для этого объехать и осмотреть места, поговорить со всеми, с кем можно — откуда нападают орки, как часто, какая здесь погода в разные сезоны, какие выпасы и травы.
Когда наладятся дела, усыновить пару детишек. Своих детей после насилия и раннего выкидыша у Ветки не ожидалось. По крайней мере, так говорили врачи.
Мечты о ранчо, о своем доме, продуваемом всеми ветрами, о саде и детях занимали Ветку еще во время выздоровления. Эти мечты перебивались другими — что она как-то волшебно и безболезненно, минуя момент с окровавленным Костиком на ипподроме, вернулась домой, продала золотое оголовье, нашла документы на дачный домик, подлизалась к Иванычу, доделала ремонт у себя дома… Представив, что она в Москве и с деньгами, Ветка мысленно покупала духи, хорошую одежду, приятные и уютные бытовые мелочи в дом, новую технику. Определенно, дома было вовсе недурно — если исключить экологию и серых, бесцветных или безразличных людей, постоянно попадавшихся на пути.
Хотя, может, только лишь в этом и была злая магия Саурона — в том, что он набросил туманную пелену на ее глаза? И на глаза тех, кто ее окружал?..
Тот же Иваныч. Сварливый, торгующийся за каждые сто рублей при покупке сена или подкормок, до ужаса въедливый, в настоящей ситуации он стал… Ветка поймала себя на сравнении — почти гномом. Оказалось, он опытный солдат, понимает в оружии, Афганистан за плечами. А она не видела. Не знала. Не всматривалась.
А может, и не злая магия Саурона, а ее собственная незрячесть, нежелание видеть, привязываться, открываться.
Вывод оставался интересный — не так важно, где ты, как то, каков ты.
Ветка глубоко вздохнула.
Но сначала… сначала — Сумеречье. Никаких домыслов. Она обещала не отпускать его руки — и отпустила. Обещала не терять — и потеряла. Сначала — Сумеречье.
На кровати рядом возникло шевеление — но прежде, чем Ветка успела завизжать, спрыгнуть, сухо щелкнуло огниво, и Торин запалил трехрожковый золотой светильник у кровати. Ветка очумело оглядывалась — покои узбада. И тут же начала выползать с кровати.
Торин, хоть и находился на другом конце ложа, оказался полностью одет — в штанах, в синей рубахе, шитой по вороту. Сел и молча принялся обуваться.
Ветка была в платье, в том же, в котором уснула… или потеряла сознание… что же это…
Она неловко, резкими движениями попробовала разгладить ткань, но спохватилась и тоже обулась, отыскав в отблесках огня сапоги у кровати.
Встала, пытаясь поймать равновесие; Торин подошел сзади, набросил на ее плечи накидку, и мягко повел, не давая падать и ушибаться о мебель. Распахнул дверь, вывел ее в коридор мимо двух гномов-стражников, которые теперь круглосуточно находились при его покоях, и повел по галерее — к ее собственным комнатам. Ветка шла, ног под собой не чуя. Отчего-то было невыносимо стыдно и неловко, уши горели. А она еще так сладко потягивалась и причмокивала — кровать Торина была очень, очень хороша. И так глубоко, как тут, она не могла спать очень давно.
— Я думал, ты проспишь до утра, — наконец сказал Торин. — Погасил весь свет, чтобы тебе не мешать.
— А я сколько проспала? — пролепетала Ветка.
— До полудня.
— И ты оставался со мной?..
— Мне тоже иногда отдохнуть не повредит.
Галереи не были пусты… и, конечно, Ветка увидела и Дис, наблюдающую с одного из внутренних балконов.
— Приведешь себя в порядок, приходи в кузни. Я буду ковать твою бляху, чужеземка Ольва Льюэнь, и затем Балин впишет тебя в скрижали Эребора как мою подданную. Если ты не передумала, — слова Торина падали, как капли раскаленного металла. — Будешь считаться не человеком заокраины, а гномкой Эребора.
Узбад распахнул дверь Веткиных покоев, но сам не вошел.
— Торин, — сказала Ветка, чуть не плача, — прости ради Эру, но что снова случилось? Ты не хочешь войти? Я понимаю, я как последняя дура заснула у тебя на руках…
— Не заснула. Потеряла сознание. Потом чуть очнулась, и вот затем заснула, — педантично сказал Торин. — Я и не думал, что пережитое тобой настолько существенно. Заходить к тебе? Нет. Только если ты позовешь.
— Торин! Объясни! — Ветка топнула ногой. — Зайди, я прошу тебя, не стой в дверях! Мне так страшно!
Торин перешагнул порог так, словно тот горел, и осторожно притворил за собой дверь.
— Ты говорила во сне, Ольва Льюэнь. И говорила не со мной.
— Я вообще ни с кем не говорила, я спала! Я никогда не говорю во сне!
— Я слышал то, что слышал, — коротко вздохнул король-под-горой. — Я лишь буду надеяться, что тебя хоть где-то и когда-то ожидает счастье.
— Не скажешь, что же именно я пробормотала такого ужасного?
— Нет. Думаю, не нужно. Отдыхай, Ольва, переодевайся, я иду в кузни.
И Торин покинул ее комнату, довольно громко хлопнув дверью. Со стены сорвался канделябр, сделанный из оленьих рогов. Ветка схватила ни в чем не повинный осветительный прибор и со злостью запустила в самый дальний угол.
***
На столе девушка нашла завтрак, заботливо прикрытый тряпицей — гномы, даже те, которые не любили ее, очень трепетно относились к любой пище. Однако тут, подумалось Ветке, ощущалась скорее рука полурослика, чем Дис, от которой девушка в данный момент ждала таракана или порцию яда в молоке.
Переодеваясь и ополаскивая лицо, Ветка подвела итоги еще раз.
Считать Саурона не значимым на данный момент фактором. При этом постараться определить, где он и что делает. Отыскать третьего дракона. Если кто-то его убьет… вдруг это отправит ее назад? А это последний наличный гад, Гэндальф говорил — повывелись они в Средиземье. Беречь драконью жизнь? Поймать и посадить в клетку? Уехать от него как можно дальше?..
Ладно. Это нерешаемые задачи, а более насущное — восстановить форму.
Объясниться с Дис. И в самом деле отправиться в Дейл на две-три недели, хотя бы поучиться писать на вестроне и побольше узнать о Средиземье. О людях. О денежных единицах и расчетах, о стоимости коней, о правилах торговли и ведения бизнеса…
Ветка коротко вздохнула и стиснула зубы. Бизнес вести не хотелось. Хотелось помчаться к властному гному, повиниться, — за что только?.. — и передать ему всю ответственность за свою непутевую жизнь. Вот просто взять и отдаться. Ветка только сейчас начала понимать смысл этого древнего понятия. Отдаться не в убогом смысле переспать. Отдаться — лечь на суровые ладони птицей, сложить крылья, и позволить себе быть за мужем. Возьмет ли Торин?.. Кто же знает. Впрочем, хоть как-то — но возьмет. Уже же берет — в Эребор.