Сигурд понимающе качнул головой и подбросил в костер пару веток, которые тут же жадно занялись пламенем.
— Надо, так надо. С попутным ветром шутить не стоит, даже самым опытным путешественникам. Только вам придется немного подождать. Завтра я куплю еще двоих мальчиков, и вы сможете отправиться на родину. Сегодня я видел их. Они, конечно, худые, грязные и на них полно насекомых. Но немного душистого щелока, чуть-чуть розового масла и их вид усладит взор любого, даже самого взыскательного, кардифского бея.
У мальчика «екнуло» сердце, едва только Сигурд заговорил про покупку мальчиков. О чем это он? Зачем он собирается их купить? Ири, правда, слышал страшные истории, что кто-то у бедняков скупает или крадет их деток. Пропадают и малыши, и дети постарше, которых больше никто не видел. Даже мегера Ингрид не раз пугала своего Вастика тем, что за озорство его украдут злые разбойники. Одни говорил, что детей воруют колдуны и ведьмы; другие кивали на работорговцев из восточных стран. Сам же Ири раньше думал, что некоторые дети сами сбегают из дома, где их бьют.
— Это плохо, уважаемый Сигурд, очень плохо. Я надеялся, что ты человек слова и с тобой можно иметь дело. Твоего товара в султанате ждут очень большие люди, которые уже дали задаток. Ты понимаешь, что это значит? — дружелюбное лицо Алсан-бея совсем не обманывало Сигурда; с такой же добродушной миной он мог и головы резать или вскрывать чье-то брюхо. — Вижу, что понимаешь… Нельзя, нельзя, уважаемый Сигурд, подвести доверие таких людей.
Очередная взятая Сигурдом ветка вдруг переломилась, заставив его вздрогнуть. Недолго посмотрев на них, он бросил ветки в костер.
— Я же сказал Алсан-бей, что товар будет только завтра. Раньше, никак не получиться. Хотя, постой-ка…, — Сигурд, чуть помолчав, продолжил. — Есть у меня товар, которым ты будешь доволен. Ты такого еще не видел. Если его помыть, подушить и приодеть, то с таким подарком не стыдно будет и во дворце. У него белая и нежная кожа, как у невинных дев. Его волосы отливают золотом. Глаза у него, как синее-синее небо! — Сигурд аж причмокнул, словно в восхищении. — А какой нрав?! Покорный и бесхитростный… Из можно слепить что угодно! И слугу, что закроет своего господина телом от клинка убийцы; и верного евнуха, что сохранит любовный жар жен для своего господина; и …
Для Ири все стало ясно! Его обманули! Не было никакого дяди! Никто не везет его к родным! Сердце в его груди застучало с такой силой, что он вообще перестал что-то соображать. Его просто продали и, кажется, скоро снова продадут! Милостивые Боги! Это же работорговцы!
Его затрясло, как осиновый лист. Руками и ногами он стал быстро— быстро перебирать, стараясь отползти подальше от этого места и этих людей. Какая там осторожность? Какая тишина? Ири охватила дикая паника! В какой-то момент он вскочил на ноги и понесся вперед, не разбирая дороги.
— Тихо! — Алсан-бей мгновенно оказался на ногах, выхватив длинный узкий клинок. — Там кто-то есть! Нас подслушивали! Взять его и обрезать длинные уши!
Двое воинов, что сопровождали гостя с Востока, с завидной быстротой вскочили с места и, перескочив через костер, бросились в густую траву. И уже через несколько минут они возвратились. Через плечо одного из них висело худой тельце, которое отчаянно дергалось и брыкалось.
— Один был один, господин, — воин, чуть придушив, сбросил Ири на землю. — И, похоже этот тот самый мальчишка…
Алсан-бей некоторое время внимательно осматривал мальчика, приподняв его голову за волосы. Заставил открыть рот, показать зубы и язык. Поглядел на ногти на пальцах, ногах и громко зацокал от восхищения.
— А Небо, действительно, благоволит к тебе, уважаемый Сигурд. Признаться, я давно не встречал такого удачливого человека, — ухмыльнулся гость с Востока. — Ты нашел настоящий алмаз, который лишь требует небольшой огранки, чтобы засверкать по-настоящему. Я уверен большие люди, которые ждут моего приезда, с большой благодарностью примут такой товар. Остальное же, уважаемый Сигурд ты доставишь в порт сам. Здесь монеты за мальчишку.
Отпустив голову Ири, Алсан-бей бросил хозяину цирка увесистый мешочек, который тут же был пойман.
— В мешок его. Нам уже пора быть в пути, — проговорил торговец, вставая на ноги. — До каравана почти пол дня пути. До встречи, уважаемый Сигурд.
Гости, не мешкая, вскочили в седло. Тело мальчика, засунутое в мешок, уже было перекинуто через круп одной из лошадей. Вскоре всадники, пришпоривая коней, исчезли в темноте. Кто-то другой может и побоялся бы ночного путешествия, но не они. И, правда, чего было опасаться трем здоровым и крепким мужчинам, один из которых два года подряд был первым мечом халифской гвардии, а двое других имели магические, хотя и слабые, способности? Обычным бродягам они не по зубам, разбойники ночью отсыпаются в лесных норах.
Однако, голему было все равно, что было темно или что кто-то умело владеет мечом, или у кого-то были магические способности. Тяжелое тело, ростом со взрослого пса, рысью ломилось по лесу, порыкивая от нетерпения. Крыса, наделенного волей магического конструкта, гнала вперед сильная связь с создателем, не знавшая ни расстояния, ни времени.
Глава 3. Тайна из прошлого
Отступление 3
Королевство Альканзол
Графство дель Торо. Город Ваальту
По узкой улочке лениво брели трое городских стражников. Впереди двое рядовых, рыскавших по сторонам жадным взглядом. Выглядевшие гончими на охоте, они разве только носы не подняли к верху, вынюхивая подозрительные запахи. Позади них шел сержант, едва тащившей свое объемистое брюхо. Его кожаный пояс с ножнами сполз едва не до середины бедер, из-за чего кончик сабли время от времени чиркал по неровной каменной брусчатке.
Почти полдень. Лето было на излете, но солнце жарило так, что хотелось спрятаться в тень и лежать там с открытым ртом. Особенно хорошо делать это с кружкой пенящегося пива, холодного с горчинкой, только что поднятого с погреба. Видимо, эта мысль одновременно пришла и рядовым стражникам, и самому сержанту, едва только показалась, покачивающая на легком ветру, деревянная вывеска в виде здоровенной кружки.
— Господин сержант, Ури сегодня новым пивом потчует. Говорят, что такого еще не было. Любую немочь снимает лучше всякого лекарского зелья, — проговорил один из стражников, сглатывая слюну. — Доброе пиво, оно такое…
Сержант, подкрутив длинный ус, остановился. В такую жару, действительно, не грех выпить хорошего пива с чем-нибудь солененьким. Тем более таверна «У доброго Ури» славилась в городке. Миски на стол ставили такие, что и двоим не осилить. Кружки же наливали до самых краев. Даже глава магистрата не брезговал здесь пропустить кружечку другую свежего пенного напитка и попробовать соленой корюшки. Сюда захаживал и первый в городе купец, Митор Корцы, что на торговле солью сделал себе целое состояние. Прокрутив все это в голове, сержант поправил сползавший пояс и пошел в сторону таверны.
К сожалению, именно сейчас сержанту было не суждено промочить свое горло холодным свежим пивом. Судьбе было угодно, чтобы он следующие часы провел на лошади, скача на жаре по пыльной дороге. Едва он только коснулся толстой железяки, лишь по недоразумению называемой дверной ручкой, как за его спиной раздался топот и громкие крики.
— Стража! Стража! Господин сержант! — дикие вопли просто разорвали полуденную тишину сонного города. — Помогите!
Сержант от неожиданности недовольно хрюкнул. Что это еще такое? Кто это посмел его оторвать от кружечки холодного-холодного пива в такой час? Ну? Что это еще за оборванец?
— Господин сержант, господин сержант, — испуганно талдычил одно и то же невысокий мужичок в рванной и грязной хламиде и тыкал куда-то за спину. — Тама… Тама… Шел, шел, а тама вона… Я сразу же бежать сюды. А как не бежать, коли такое? Спаси мя Благие Боги… Вот прямо на тракте валяются! Кровяное все! Одеяния расхристаны и кошели лежат… И монетки… Много-много…
От этой несвязной речи и исходящей от оборванца вони, сержант морщился и кривился. Что он там несет? Шел он куда— то. Шел бы себе дальше! Кровь, равные одежды!? Кошели? Много монет?
Вот тут-то сержант, как и его подчиненные, сделал стойку.
— Хватит, тут гундосить! Ничего не понятно! Отвечай кратко и ясно! Кто таков? Куда шел? И какие-такие кошели нашел?
Вздрогнувший от грозного окрика, оборванец на какое— то время замер с открытым ртом и выпученными глазами. Хотя особой внятности его речи это не добавили.
— Я Сахи, серв господина Манора, вот… Э-э-э, седни шел я по тракту, а тама-тама такое…, — вновь начал он рассказывать сначала. — Везде мертвые лежат…
Только после очередного окрика и пары довольно сильных подзатыльников ситуация немного прояснилась. Мужичок с латифундии местного землевладельца, господина Манора, нес в городской магистрат прошение о послаблении налогов. Шел пешком, так как кобыла его ногу повредила. Не дойдя до города с пяток верст, прямо на тракте наткнулся на одиноко стоявшего оседланного жеребца. Решим отвести потерявшегося коня в город, Сахи схватил его за повод и побрел дальше. Через версту жеребец начал храпеть и сильно брыкаться, не желая идти вперед. Сколько серв не бился, но заставить его идти не смог. Пришлось дальше идти одному. Еще через сотню шагов он увидел растерзанные тела трех или четырех человек. Куча кусков, много крови. Ни одного целого тела. Одежда и та, была разорвана на части.
— Не могет так зверь, господин сержант. Я ужо знаю. Охотичаю, чай много годков. И на секача ходил, и шатуна брал на рогатину, — горячо заговорил Сахи. — Тута другое, господин сержант. Совсем другое. Не будет зверь на куски рвать…
3. Тайна из прошлого
Графство Горено, один из крупнейших доменов королевства Альканзор, в длину протянулось почти шесть тысяч верст от Северного моря и до Суонских гор. В ширину оно было чуть меньше — не больше четырех тысяч верст, большая часть которых занимали дремучие леса. Через всю его территорию протекала полноводная Терь — мать река и главная торговая артерия страны, по которой королевские купцы заходили далеко на север, территорию соседних горских племен.
Династия Горено доблестью и богатством своих предков была известна далеко за пределами графства. Ее представители служили короне Альканзора больше двух тысяч веков, занимая и воинские и гражданские должности. Своей верностью монарху и отваге на поле брани они восходили на самый верх, дослуживаясь и до командующих армий и до первых канцлеров королевства. Благосклонности династии искали самые знатные семейства королевства, видевшие в каждом Горено сосредоточение богатства и власти. Блистательные празднества в столице графства собирали дев и матрон со всего королевства, питавших надежду, что именно на них обратит свой взор кто-нибудь из графов Горено. Если же это случалось и один из Горено одевал свадебный венок на чью— то хорошенькую головку, то на город опускалось настоящее сумасшествие. Часами фейерверки окрашивали небо над дворцом в разные цвета, сотни музыкантов и шутов разыгрывали праздничные представления на улицах и площадях города, в тавернах и трактирах всех желающих до пьяна поили самым лучшим элем из графских погребов. Однако, все давно уже кануло в Лету. Со смертью единственного наследника и пропажей его супруги с крошечным младенцем жизнь в графском дворце замерла, а сам старый граф стал затворником. И лишь один день в году все менялось и жизнь в городе, казалось, становилась, как прежде…
7 августа, едва только первые лучи солнца коснулись серой черепицы крыш дворца, как на сотнях флагштоках по всей столице графства взлетели в высоту ярко красные праздничные стяги с роскошной белой лилией. После заалели флажки едва ли в каждом городском окне. В светлые одежды облачились служители Благих Богов в своих молельнях, слепили глаза до блеска начищенные кирасы городской стражи.
Главный зал дворца буквально утопал в роскошных белых розах, букетами которых была заставлена большая часть пола. На приподнятом помосте у огромных стрельчатых окон в полном молчании сидели музыканты, своей неподвижностью напоминавших гениально выполненные статуи. Одетые в белоснежные камзолы, отороченные пушными кружевами, они держали инструменты, словно вот— вот готовились исполнить что-то чудесное и берущее за душу. Смычок едва касался струн огромного контрабаса, застыла у плеча печального музыканта изящная скрипка, замерли над парой барабанов длинные палочки. Музыканты напрасно ждали сигнала к началу… Это безмолвное стояние повторялось каждый год вот уже на протяжении тринадцати лет. Каждое 7 августа в графство приглашались лучшие музыканты королевства, которые в специально пошитых для этого дня праздничных одеждах проводили без движения этот день.
В центре зала стоял огромный стол. Каких только яств не было здесь? В здоровенных золотых подносах возвышались зажаренные лебеди, изящно вскинувших крылья и выгнувших длинные шеи. Вокруг них в глубоких фарфоровых блюдах, наполненных изысканным соусом, плыли красавцы-осетры. Рядом, открыв клювики, лежали карианские перепела, фаршированные редким в этих краях земляным яблоком. Окруженное радующими глаз засахаренными фруктами стояло вино, частоколом бутылок закрывавших фужеры из баснословно дорого циньского хрусталя с неизменной гравировкой графской лилии.
У краев стола с аккуратностью педанта были разложены столовые приборы, большим числом и изяществом исполнения напоминавших украшения. Напротив, стояли стулья с высокими спинками и необычно выгнутыми подлокотниками. Однако, занят был лишь тот стул, что стоял в самом изголовье стола. Здесь восседал последний граф Горено, повелевший именно так отмечать тот проклятый для него день. Именно на рассвете 7 августа молодая супруга его единственного сына родила наследника. Вечером же праздновавший глава династии узнал о том, что его сын утонул в пруду, а невестка с внуком исчезли из дворца.
— Благие, что вам от меня еще надо? — старик понурил плечи и откинулся на спинку. — Отпустите меня… Я устал… Очень устал…
В полной тишине его негромкая речь гулким эхом разносилась по залу, отражаясь от стен, пола и потолка и превращаясь в итоге в нечто невнятное. Старика это, как и манера разговаривать с собой, уже давно не смущала, а тем более не пугала. Он привык так жить и, похоже смирился.
— Ничего нет… Все тлен, — тихо бурчал граф, поднимая хрустальный фужер с вином. — Лишь вино еще…
Однако, едва он поднес к губам кубок, как случилось немыслимое. Впервые за тринадцать лет в день его скорби и священного траура его посмел кто-то потревожить. Никто и никогда за этот срок не нарушал право убитого горем отца и деда на скорбь. Вся столица, целый город со всеми его предместьями и окрестными селеньями, на эти сутки погружались в мертвую тишину. Родители не отпускали на улицу своих детей, которые, словно чувствуя опустившуюся на город пелену горя, тихими мышками сидели по своим углам. Закрывались таверны и трактиры, что бы ни дай Милостивые Боги какой-нибудь забулдыга не пригубил вина и не начал куролесить. Городская стража подвязывала копыта своих коней мягкой тканью, а колеса коней подбивали старыми шкурами… Этот день стал днем скорби и траура по невинно погибшим душам.
Граф тяжело поднялся со стула. Кубок с хрустом опустился на стол, разлетаясь на множество осколков и заливая белоснежную скатерть алой кроваво-красной жидкостью.
— Значит прольется чья-то кровь, — пробормотал старик, скользнув по скатерти глазом и переводя взгляд на двери зала. — Судьба…
Его рука привычно ухватила массивную рукоять клинка. Кто-бы ни вошел в эту дверь, он должен ответить за свое святотатство.
Дверь бесшумно распахнулась, пропуская вперед плотного незнакомца в темном плаще. Весь он, с тульи шляпы с широкими полями и до высоких сапог, был покрыт серой дорожной пылью. Густой слой пыли на одежде, серое осунувшееся лицо с запавшими глазницами говорили, что он немалое время провел в седле.