Геннадий задал ей несколько вопросов, на которые могла ответить только его бывшая хозяйка.
- Фантастика, - проговорил он. - Как же это тебе, то есть вам удалось?
- Я и сама не знаю как, но, как видишь, удалось. Ну, что Гена, готов ты меня носить на руках? - срывающимся голосом спросила Виктория.
- Я боюсь поверить в это, - Геннадий, не мигая, смотрел на нее, глупо и счастливо улыбаясь.
Ночь прошла в бурных объятиях и ласках. Виктория вторично за свою жизнь потеряла девственность, но сейчас все было совсем по-другому. У нее еще никогда не было такого страстного и желанного мужчины. Оба они изголодались и долго не могли насытиться друг другом.
Виктория проснулась от нежных поцелуев Геннадия. Она выпростала руки из-под одеяла и крепко обняла сильное мужское тело.
- Ты мой мальчик, - она гладила его густые волосы. - Я тебя для себя подобрала той зимой, найденыш ты мой.
- Я никак не могу привыкнуть к мысли, что ты - это она, - сказал Геннадий.
- Да, я - это она, она - это я. А вместе мы - твоя Вита.
Виктория провела пальцем по одной руке Геннадия от плеча до кисти, потом по другой. На руках были старые, уже побелевшие шрамы.
- Что это у тебя? - спросила Виктория.
- Это давно зажило, - уклончиво ответил Геннадий.
- Но откуда такие порезы? Это на зоне ты получил, да?
Геннадий кивнул.
- За что же так тебя, Гена?
- Зачем тебе знать весь этот ужас? - спросил Геннадий.
- Как зачем? Ведь ты же через это прошел, значит, это и меня касается. Расскажи, - попросила Виктория.
- Да что рассказывать? Нормальный человек этого понять не может. Там своя жизнь, свои законы. Есть такие люди, которым на зоне лучше, чем на свободе. Единственное, что верно, там порядка больше. Законы жестокие, но это законы, и им подчиняются все, а здесь... Я там особняком был. К блатным мне нельзя было пристать, да я и не хотел: воротило меня от них. У них свой мир, своя жизнь, я ее никогда бы принять не смог. Было несколько человек по бытовым статьям, но их всех опетушили.
- Чего? - не поняла Виктория.
- Ну, гомиками сделали, голубыми. А я сразу отбился, больше меня не трогали. Помогла десантная наука. Но вот через полтора года после того, как я сел, вызвал меня майор Курочкин, он был начальником оперчасти, и предложил мне работать на него: доносить по-тихому что, как и кем замышляется в нашем бараке, все, что узнаю из разговоров, короче, сукой стать.
Виктория не все понимала из зэковской терминологии, но, не перебивая, слушала. А Геннадий лег на спину, подложил руку под голову и, глядя в потолок отрешенным взглядом, как бы вновь переживал события десятилетней давности.
- "Что тебе в них? - говорил мне майор. - Это же блатата, а ты десантник, ты элита". Я ему ответил, что блатные мне ничто и никто, но стучать я не буду именно потому, что я десантник и кодекс чести чту. Он так нехорошо на меня посмотрел и отпустил. А ночью в наш барак пришли известные в лагере живодеры - Сява Кистень и его команда: Тюлень, Чирик, Мамон, Хернаны. Это кликухи у них такие были. Их все боялись, потому что начальство было на их стороне: они вроде бы за порядком следили, а сами беспредельщики были. Воров в законе, авторитетов они не трогали, а над мелкотой издевались, как хотели, вплоть до убийств. И никто им ничего не мог сказать: если лично тебя не касается разборка - не лезь, а встрянешь - отвечаешь вместе с тем, за кого заступился. Закон зоны. И вот это кодло вваливается к нам в барак - и ко мне. Ты, мол, работаешь плохо, филонишь, отмазки лепишь не по делу, и вообще строишь из себя основного. "Надо бы его проучить, - говорит Сява своим подручным, - но мне он нравится, - и ко мне обращается: - Я, пожалуй, беру тебя в свой отряд. Вот прямо сейчас ты мне скажешь, у кого в вашем бараке есть марафет, и мы его к начальнику отволочем, а ты можешь считать, что принят в мою команду". А в нашем бараке было два наркоторговца, которые умудрялись торговать дурью. Где они ее доставали, понятия не имею, но что они продавали наркоту, все знали. Думаю, и начальство знало, но глаза на это закрывало. Эти марафетчики кидали долю на общак, и им покровительствовал сам Савва Силыч, пожилой уже авторитет, который был не только в бараке, но и на зоне на особом положении. Выходит, я должен был указать при всех на тех, кого и так все знали. Это была провокация и верная смерть. Весь барак затаил дыхание и ждал, что я скажу. Я ответил, что марафетом не балуюсь, а потому не знаю, у кого его можно купить. И тогда Сява спокойно так говорит: "Ну что ж, я имею полномочия любыми способами добыть у тебя эти сведения". Он своим подручным кивает, они на меня наваливаются. Я челюсть свернул Чирику, в пах двинул Хернану, но Мамон и Тюлень меня скрутили, здоровые были неимоверно, и Чирик с Хернаной, имея уже ко мне личные претензии, начали мне узкими острыми ножами потихоньку, медленно руки резать. Кровища течет, а Сява сидит и улыбается. Мне потом уже Савва Силыч сказал, что я в рубашке родился, потому что этот трюм длится либо до признаний жертвы, либо до ее смерти. Но у нас был надзирателем старший лейтенант Смирный. Он был человек настоящий, ему было все равно, по какой статье ты сидишь, - в данный момент ты его подопечный, и он в тебе в первую очередь видит человека. Была не его смена в ту ночь, но на мое счастье он поменялся со своим напарником, а Курочкин об этом не знал, иначе перенес бы мою смерть на другое время. Смирный вошел в барак, как увидел, что со мной бригада делает, вызвал наряд охраны и Сяву с его бандой посадил в карцер до утра. Меня отправил на больничку, а утром подал рапорт начальнику лагеря. Я больше месяца на больничке пролежал, там я узнал, что майор Курочкин встал на защиту Сявы и его людей, а Смирный настаивал на увеличении им срока заключения за групповое нанесение тяжких телесных повреждений. В общем, убили Смирного ножом в шею. Кто, что - ничего не известно. Только тут зона взбунтовалась! Говорили, что старожилы такого случая не помнили, чтоб из-за убийства вертухая зона поднялась. Обезоружили конвой, захватили винтовки, Сяву и его подручных растерзали, даже пули на них пожалели. Начальство забаррикадировалось в своем корпусе, но зэки потребовали выдать им майора Курочкина, иначе грозились поджечь административный корпус. Все, конечно, понимали, что начальство уже сообщило о бунте, и скоро прибудут войска, но время все-таки было. Курочкин, падла, застрелился. А Савва Силыч велел срочно привезти из деревни, где жили семьи вохровцев, жену Смирного и вручил ей большую сумму денег, сказав, что дает деньги на воспитание сына с тем условием, чтобы она вырастила его таким же честным человеком, каким был ее погибший муж. Это тоже было впервые, чтобы деньги из общака давались вдове мента на воспитание его ребенка. После этого бунт прекратился, и когда приехала подмога, все зэки сидели по своим нарам, а во дворе валялись пять человеческих останков, потому что это и трупами назвать было нельзя. Следственная группа так ничего и не выяснила: каждый допрашиваемый заключенный говорил, что принимал участие в бунте, как все. Все - это никто. Виновных в убийстве Сявы, Чирика, Мамона, Тюленя и Хернаны не нашли. Вместо Курочкина прислали нового зама по оперчасти, и жизнь на зоне пошла своим чередом, стало намного спокойнее. Конечно, законы зоны остались - это святое, но беспредела, культивируемого майором Курочкиным, уже не было. Когда я вернулся в барак, ко мне все отнеслись с уважением. Правда, и раньше меня особо не напрягали, но теперь я стал легендарной личностью. Сам Савва Силыч сказал мне, что он лично не помнит случая, чтобы кто-то выдержал трюм и остался жив. Так что оставшиеся четыре года я провел на зоне без особых приключений. Когда откидывался, Савва Силыч сказал, что всегда придет мне на помощь в трудную минуту. Но я так и не воспользовался его помощью ни разу. Интересную историю я тебе рассказал?
Виктория ткнулась носом в шею Геннадия.
- Не дай бог, - сказала она. - Сколько же ты пережил за последние десять лет, милый. И, главное, ни за что. А где сейчас этот авторитет, ну, Савва Силыч?
- Зачем тебе? - спросил Геннадий.
- Просто интересно. Он к тебе отнесся по-человечески. Может, когда-нибудь его помощь понадобится.
- Не выдумывай. Это совсем другой мир. А Савва Силыч сейчас должен быть на свободе, если снова не сел.
- Как же ты мог его найти, если бы захотел обратиться за помощью?
- Есть один канал связи - печать. Дал бы объявление в местной газете, так, мол, и так. Если бы сам он не прочел, то ему бы передали.
- А как тебя звали там? - спросила Виктория.
- Крокдестр.
- Это что значит? - удивилась Виктория.
- Я же тебе говорю, что там все понимается по-своему. Меня зовут Гена - значит, Крокодил, - крок. Я - бывший десантник- дес. Трюмили меня - тр. Крокдестр. Сначала я был просто Крокодил, когда, отбиваясь, применил несколько приемов, стал Крокдес, ну, а потом, после трюма, Крокдестр.
- Боже, как сложно и просто, - Виктория села в постели. - Пора вставать. Работа ждет.
Они вместе помылись в душе, позавтракали, дурачась, и вышли из квартиры.
Виктория шла впереди, Геннадий за ней, вдруг он резко обернулся и крикнул:
- Ложись!
Она присела и сразу же услышала какой-то хлопок. Виктория обернулась и увидела, что Геннадий бросился вверх по лестнице и настиг кого-то на верхней площадке. Она побежала следом. Виктория увидела, что пистолет валялся на ступеньках, а Геннадий лежит, подмяв под себя какого-то мужчину. Виктория схватила пистолет, он был с глушителем.
- Гена, - позвала она.
Мужчина скинул с себя тело Геннадия, и Виктория сразу не поняла, почему Гена не встает, но она стояла на нижней ступеньке и держала пистолет в вытянутой руке. Мужчина метнулся вверх по лестнице, Виктория за ним. Она поняла, что он бежит на последний этаж, где, вероятнее всего, открыт чердак. Перепрыгивая через три ступеньки, Виктория неслась за киллером. Соседка приоткрыла дверь на цепочку и спросила:
- Что случилось?
- Вызовите милицию! - крикнула на бегу Виктория.
Она настигла мужчину на площадке верхнего этажа. Виктория готова была стрелять, но тут открылась дверь, на пороге стояла старуха с годовалым ребенком на руках.
- Что вы тут шумите?! - визгливо закричала старуха. - Всех детей перепугали!
Мужчина выхватил у нее ребенка, схватил его за шею и закричал:
- Брось пистолет, лярва, или я ему голову оторву!
Старуха истерически закричала, но Виктория не испугалась. Она навела пистолет на ляжку мужчины и выстрелила в одну, потом в другую ногу. Мужчина страшно закричал, бросил ребенка и упал на площадку, прижимая руки к ранам. Ребенок громко плакал, старуха визжала, мужчина размазывал кровь по лицу и кричал:
- Скорую вызовите! Скорее скорую! Я умираю!
- Да закройся ты, гангстер гребаный! - Виктория оттолкнула старуху, вошла в ее квартиру, вызвала милицию и две машины скорой помощи. Пистолет она сунула в карман полушубка и побежала к Геннадию. Он лежал на боку, а на полу под ним растеклась кровавая лужа. Виктория внимательно посмотрела ему в лицо, дотронулась до него и поняла, что Геннадий уже мертв. Пуля вошла ему в грудь, но он, смертельно раненый догнал убийцу на площадке лестницы, выбил у него пистолет и, падая, подмял его под себя, давая возможность Виктории убежать.
Виктория не плакала, она как бы одеревенела. Милиция приступила к опросу соседей.
- Да когда же это кончится?! - кричала соседка сверху. - Пока здесь Виктория Викторовна жила, все было тихо, мирно, а как эта девица поселилась, нос из дому высунуть боишься: то головы отрезанные валяются, то выстрелы, то трупы. Если она такая богатая, что на нее охота идет, пусть купит себе отдельный дом и делает там, что хочет. Не должен целый подъезд, да что там подъезд, весь дом жить в страхе.
- Ну, вам лично ничего не угрожает, - сказал снимавший показания следователь.
- Как знать, - ответил соседка, - я еще женщина не старая, только три года, как на пенсию вышла. Не добьются от этой вертихвостки ничего, так на нас, соседок ее, накинутся.
Виктория отдала пистолет следователю.
- Неужели ваш бизнес стоит того, чтобы переживать постоянные стрессы, подвергая свою жизнь опасности? - спросил следователь.
- Да, - с вызовом ответила Виктория, - теперь стоит. Эти мрази не поставят меня на колени. Они мне устроили моральный трюм, но я его выдержу.
- Чего? - пораженно произнес следователь. - Не понял.
- Молодой еще, вот и не понял, - сказала она и вышла из подъезда.
Виктория села в свою машину и погнала ее по тихому центру. Все внутри нее плакало и кричало от боли. Оказывается, она нашла точное определение тому, что делают с ней эти подонки: моральный трюм. Как же больно, и как трудно выдержать эту боль, не сломаться. Она мчалась по тихим улочкам, распугивая редких прохожих. Гены больше нет. Только обретя его для себя, она потеряла, может быть, единственного мужчину своей жизни.
- Я найду их! Я найду их!! Найду, найду!!! - чем громче Виктория кричала, тем быстрее ехала.
Она добралась до работы уже после обеда. Зашла в свой кабинет. Виктория понимала, что убийство Геннадия было последней каплей. Он погиб, закрыв ее собой, она обязана найти его убийц и своих преследователей. Виктория сидела и вспоминала минувшую ночь, рассказ Гены. Она взяла листок бумаги и написала: "Объявление. Уважаемый Савва Силыч! Крокдестра больше нет. Очень нужна ваша помощь. Прошу позвонить по телефону...."