Небольшая аудитория была полна разномастного народу, первые ряды занимали те, кто не имел возможности подняться к другим. Вот что непросвещенных людей удивляло — лишенные способности ходить Генераторы лишь в крайне редких случаях могли вернуть себе эту возможность магически. Так же, как и слепые — почти не могли вернуть зрение, а глухие — слух, и так далее.
Магия охотнее усиливала уже имеющиеся способности и качества своего хозяина, чем возрождала утраченное или создавала что-то новое.
Вот, например, у стены через пару пустующих мест справа от Локко устроилась рослая и белокурая девушка, которую все звали Шони. Ее трость была аккуратно прислонена к стулу, а на столе отсутствовали какие-либо письменные принадлежности, потому что Гранд Арк-Шони, лишенная в юном возрасте каких-то дворянских титулов при отправлении в Зимп, не имела глаз вообще. Глазницы, затянутые гладкой кожей. И как бы она не старалась направить магию на создание глазных яблок или хотя бы их подобия, ничего не получалось.
Излучение Шони давало умение «ощупывать» местность на десятки метров вокруг, воссоздавая в сознании бесцветную объемную карту местности и предметов, но таких радостей, как созерцание, например, цветового спектра или звездного неба, девушка была лишена.
— Что? — а еще слепая прекрасно ощущала чужие взгляды.
— Ничего, — Локко смутилась. — Я просто задумалась, извини.
— Наверно, о чем-то хорошем? — Шони была одним из самых безконфликтных существ, что гермафродит знал. Они ни разу не ссорились. Пожалуй, эта девушка даже нравилась Локко.
— Ага…
Бывали и совершенно здоровые физически Источники. В спокойном состоянии от обычных людей их могло отличить только пищание счетчиков магического излучения, носимых служителями правопорядка. Локко смотрела на таких магов с плохо скрываемой завистью.
Однако больше всего чувств вызывали «безнадежные» Генераторы. Те самые, которым в человеческом мире не прижиться, не раствориться ни за что и никакими стараниями. Это были изгои не только среди людей, но и в какой-то степени для магов.
Смуглая девочка не то индийского, не то индейского происхождения, — Локко так и не поняла точно по тем разрозненным слухам, что до нее доходили, — запертая в огнеупорной капсуле лаборатории почти круглосуточно. Девочку звали Ракша, и всем этим она обязана была мощнейшим пирокинетическим способностям. Пламя высоких температур не повреждало тела, из которого лучилось, но выжигало всё остальное, что способно было гореть или плавиться, и полыхало в безвоздушном пространстве, где девочка не гибла чудом.
Бесконечный выброс негативной энергии ребенка поражал не только воспитателей.
Среди воспитанников ходили шепотки о том, что научные сотрудники не могут придумать способ обуздать этот огонь, не убив носителя, хотя от вышестоящих чинов уже давно поступил заказ на столь мощное «орудие». Правителей не интересовал психический фон какой-то девчонки, если ее ярость можно было выгодно использовать.
Не только с физическими проблемами вязалась магия. Так малыш Даркер, выловленный в четырехлетнем возрасте заросшим и озверевшим в самых застойных трущобах нищенских кварталов, даже спустя несколько лет без юуйных истерик не мог видеть собственное лицо в отражениях и на фотографиях. С чего такой недуг — знали, пожалуй, только психиатры, но Даркер активно направлял выделяемую магию на смену собственной внешности. Он примерял обличья встреченных им детей, и с каждым разом иллюзии получались всё удачнее.
Старшие ребята меж собой подозревали, что выросшего и обученного Даркера заберут военные, чтобы сделать шпионом или диверсантом.
Да, на фоне этих детей Люцифер и правда был прекрасен…
После занятий Локко отправилась в биологические классы, помня о своем дежурстве в живом уголке. Располагавшиеся на первом этаже, эти помещения хитрой кривой пристройкой соединялись с небольшим зоопарком, где день и ночь практиковалась молодежь. Большинство магов умело связывать свое излучение с животными, что использовалось для обмена чувствами и информацией, а у самых способных Источников получалось управлять живыми существами.
Здесь гермафродит не отставал от общей программы — несколько видов животных принимали его, охотно шли на контакт. Лучше всего связь устанавливалась с крупными склизкими улитками, и не сказать, что Локко это сильно радовало. Улитки были чувствительны, их восприятие настолько сильно отличалось от людского, что иногда школьники терялись в пространстве и удивлялись, отчего они не могут съежиться и втянуться в раковину.
— Только не говори, что мне придется дежурить с тобой, мелочь, — посреди птичьих клеток живого уголка сидел тот, кого Локко не слишком-то хотела видеть. Еще один братец, на сей раз младший — тощий и большеглазый, но со звучным именем Центурион. Для семьи — Центик.
— Вообще-то с Михой, — высокий голос десятилетки неприятно резанул слух, а черные радужки недружелюбно попытались прострелить насквозь. — Продолжишь обзываться — скажу папе.
— Ой, уж как я испугалась, — Локко прошлась вдоль клеток, проверяя наличие корма и воды у питомцев. — Твой папа для меня просто квинтэссенция кошмара…
— Опять язвишь? — новый голос прервал ворчание Локко. Ну точно, Михаил явился на шум. — Папа не только его, но и твой. Проявляй уважение.
Ругаться с по-ангельски златокудрым Михаилом подростки предусмотрительно опасались. Рука у него тяжелая, нрав — тоже, не говоря уж о том, что в каждом кулаке он мог за воротники поднять по хулигану и потрясти обоих, как щенков. К счастью, терпеть присутствие Мишеньки в Зимпе оставалось всего лишь год.
— Ладно, только не нуди, — избегая дальнейших разговоров, Локко поскорее схватила совок и щетку для чистки клеток и вместе с Михаилом занялась уборкой. Младшего братца они предусмотрительно выгнали подальше, чтобы не путался под ногами.
— Центик мечтает выпустить всех птиц на волю, — пропыхтела Локко, насыпая в клетку новую подстилку.
— Да, мне тоже говорил, — Миха закрыл ведро с отходами, которые отправятся в сад и на огород в качестве удобрений. — Я объяснил, что защитное поле не даст птицам беспрепятственно вылететь за территорию, и он ревел.
— Но ведь поле снимают? — школьница заинтересовалась разговором, так как детей не посвещали в устройство охранных систем Зимпа, в отличие от магов постарше. — Когда прилетают вертолеты. Иначе они бы не смогли сесть.
— Да, это так… — Миха вдруг спохватился. Иногда он сбивался с пути сурового молчуна и расплачивался за это выданными мелкими секретами. — Я тебе этого не говорил, Рыжая, учти.
Подобной информацией не разбрасываются просто так, Локко понимала. Спокойным кивком она подтвердила их маленькую тайну.
Вечером планировались водные процедуры, которые Локко страсть как не любила. Радостно нырявшие в бассейн и блаженно отмокающие в горячих ваннах сверстники вызывали у гермафродита недоумение, и дело было не только в том, что якобы из-за стеснения собственного тела Локко полностью игнорировала плаванье и ходила мыться в одиночестве. Она совсем не любила воду, особенно когда количество жидкости превышало объем ведра, и плавала с успехом камня, стремящегося на дно.
В детстве терпеть гигиенические процедуры приходилось лишь затем, чтобы окружающие на мозг не капали, но теперь Локко делала это, полагая, что немытытой вряд ли приглянулась бы тому, кому хотела понравиться.
«А еще, » — думала она, оттирая с кожи мочалкой запах птичьих клеток, — «Люц со дня на день уедет. Вдруг получится обнять его на прощание. Нужно, чтобы об этом сохранились самые приятные воспоминания.»
Мысли о брате, от которого почти постоянно пахло грозовым воздухом, озоном, кажется, приятно растекались по телу вместе с горячей водой, которую можно было и потерпеть ради такого случая.
Помнится, однажды тренер по плаванью в сердцах наорал на нее за неуклюжесть, советуя «сжать задницу и применить уже эту чертову магию для плавучести». Она тогда в ответ с неменьшей яростью заорала, что с тем же успехом он может сунуть голову в бассейн и глубоко вдохнуть. А потом рванула. На счастье для всех — несильно, потому дело обошлось выплеснутой на тренера водой. Вместе с плавальщиками. Врачи тогда заставили мужчину извиняться, а потом уволили, и больше никто не навязывал Локко ненавистное купание.
Иногда врачи вели себя, как понимающие люди, на которых можно было положиться. Но не всегда, к сожалению.
— Расслабьтесь, Локко, чтобы приборы не барахлили, — ежевечерняя проверка перед сном на этот раз далась гермафродиту сложнее, чем обычно. Была ли тому виной горячая баня, или всё дело упиралось в мысли о брате, неизвестно.
Сдав батарейку и получив назавтра новую, Локко сидела в специальном кресле, облепленная датчиками, и чувствовала нарастающее напряжение.
— Доктор, у меня вопрос.
Врач подняла морщинистое лицо от мониторов, демонстрируя свое внимание.
— Куда отправят моего брата Люцифера? Мне важно знать, хотя бы город. Вам наверняка известно. Пожалуйста, скажите.
Еще не закончив просьбу, ученица отчего-то поняла, что идея провальная, и ей ничего не расскажут. На интуитивном уровне. Возможно, это отголоском шевельнулась телепатия.
Так и вышло.
— Вам не стоит об этом думать, так как это не Ваше дело. Люцифера отправят в хорошее место, будьте спокойны.
— В лучший мир, что ли? — не выдержала и обозлилась Локко. Показатели на экране скакнули. — Почему такая тайна?! Нигде не сообщается, куда взрослых Источников отправляют, Люц молчит, преподы молчат, вы тоже молчите! Как тут быть спокойной?!
— Немедленно возьмите себя в руки, или я буду вынуждена вколоть успокоительное, — врач, обычная женщина, несколько трусила перед взрывоопасными магами. На данной работе ее держала лишь неплохая зарплата.
— Себе вколи! — Локко откинулась на спинку кресла, сжимая пальца на бедрах. — Вашу ж мать…
На писк приборов и громкие голоса явились еще парочка заинтересованных сотрудников, пока доктор лихорадочно соображала, хвататься за шприц с успокоительным или нет. Ободренная присутствием помощников, она пока лишь убавила звук на аппаратуре, чтобы не резал слух.
— Кажется, мысли о, м-м-м, Люцифере, крайне Вас тревожат, — заметила женщина, убедившись, что взрыва прямо сейчас не будет. — Почему? У вас с ним конфликт?
— Наоборот! — гермафродит стремительно сел ровно, излучая протест всем своим видом и сверкая глазами. — Он лучше всех вместе взятых в этой тюрьме! А его увозят! Могли бы оставить его работать здесь, в безопасности!
— Вы питаете к нему романтические чувства, — многоопытная женщина разом определила соль проблемы. И со всей своей многоопытностью могла предположить дальнейшее неблагоприятное развитие событий.
-!.. — Локко возмущенно вспыхнула от того, что ее секрет вскрылся, да еще и при свидетелях, которые уже многозначительно переглядывались. Работники Зимпа обожали перетирать личную жизнь своих «питомцев», это знали все. И теперь они смогут вдоволь посудачить о том, как «та двуполая рыжая» запала на «ходячую атомную бомбу»!
Приборы взвыли с новой силой, сообщая о растущем уровне стресса. Похоже, что назревавший со вчерашнего вечера выплеск негатива подступил вплотную.
Локко рванулась из кресла, чтобы убежать подальше и забиться в угол, где отдаться эмоциям без ущерба для окружающих, но у врачей были иные планы. Школьницу, чье тело заметно начало светиться малиновым сиянием, толкнули обратно на сидение, удерживая, пока к ее шее присасывался безболезненный шприц. Не успокоительное, мощное снотворное.
В глазах стремительно расплывался кабинет и люди.
— …ладони обожгла, суч… — как сквозь толщу воды донесся до разума голос одного из удерживавших врачей.
-…тихо, она еще в созна…
— …вмешались вовремя, не хватало пожара…
— …В одиночку ее, и включите подавитель на семьдесят процентов… — последнее, что услышала Локко, перед тем как окончательно рухнуть бессознательные глубины.
Похоже, ей не светит обнять Люцифера на прощание.
========== Поиск ==========
В каждой одиночной камере, совсем как в тюремной, имеются только необходимые предметы мебели и сантехники. Стены из плоских темных сот, подхватывающих малейшую капельку сил заключенного. Розеток нет. Окон, кроме маленького на двери, тоже нет. На потолке плоская таблетка плафона и кольцевидная пластина подавителя вокруг него.
Подавитель был создан специально для угнетения негативного магического излучения Генераторов. Проще говоря, для предотвращения взрывов. Очень дорогая и опасная штука. Дозы работы подавителя высчитываются по минутам, чтобы излишнее вмешательство в естественный процесс выделения энергии не навредило магам.
Всего сорок камер-одиночек. Два сектора по двадцать. Камеры расположены в два ряда с выходами на один не слишком широкий коридор, и пронумерованы с левой стороны на правую, по кругу, начиная с ворот в сектор и заканчивая теми же воротами.
Локко не считала, сколько времени лежала пластом на койке с той минуты, как проснулась. С тяжелой головой и мутными после снотворного мыслями она с трудом вспомнила события, предшествующие ее очередному заключению.
Подавитель в потолке пока еще работал, разгоняя по телу гермафродита слабость и сонливость, стирая эмоции и притупляя любые ощущения. На маленьком столике у двери находился поднос, еда в коробке с ячейками распространяла довольно привлекательный запах, но узницу он совсем не интересовал.
Когда (миллион лет спустя) угнетающее кольцо изволили отключить, Локко окончательно проснулась. Захотелось сесть, поесть, что-то делать, и, главное, разузнать события времени своего отсутствия.
Остывшая и уже начавшая подсыхать еда исчезла с подноса в один миг, после чего Локко изучила принесенное лично для нее барахло основательнее. Зубная щетка и пара книг. Это хорошо. Отсутствие сменной одежды намекает на то, что дальнейшее заключение будет недолгим.
За окошечком двери, закрытым толстой решеткой бронебойного стекла, было видно… дверь в соседнюю камеру. Камеру номер десять - большие белые цифры на графитовой поверхности. Локко привстала на цыпочки, чтобы их разглядеть.
Что ж, теперь ясно, что сама она сейчас находится на том же месте, куда ее чаще всего помещают, и это камера номер одиннадцать.
С этим знанием что-то нужно было делать, ведь бессмысленное хождение из угла в угол по замкнутому пространству не решало проблемы, а только убивало драгоценное время.
Ухватившись за решетку окошечка, гермафродит выглянул снова.
- Эй, в десятой!.. - сдавленный полушепот в тихом коридоре показался криком, и Локко на всякий случай замолкла на минуту. Но охранник, обязанный сторожить покой одиночек, похоже, куда-то отлучился, не прервал попытку разговора. - Эй! Я чувствую, что там кто-то есть! Мне нужно узнать время!..
Судя по продолжительному молчанию, сосед напротив спал или был крайне необщительный, и с радостью бы не вступал в контакт совсем.
- Эй, меня заперли раньше или позже тебя?! - но Локко не отставала, что обоим грозило наказанием, если их застанут за болтовней.
- Раньше, - неохотно выдали из-за соседней двери, и Локко сразу узнала этот недружелюбный мальчишечий голос. Еще бы, его знали все, кому доводилось болтать с узниками данного сектора, потому что этого, отличавшегося почти что безрассудным непокорством, пацана абсолютно всегда садили “подумать над своим поведением” в десятую камеру. Поэтому поверх старого и мало кому известного прозвища к нему прилипло новое - “Десятый”.