Это, конечно, было наглым враньем. Даже если бы Раэна неделю таскали с мешком на голове по незнакомым горным тропам, а потом бросили где-нибудь в скалах, возможно, какое-то время он и поплутал бы. Возможно, однако совсем не обязательно! Скорее, нашел бы обратную дорогу с уверенностью пчелы, летящей на запах меда. А уж заблудиться в известняковых холмах, всего в часе конного пути от долины?! Будь он способен на такое, не носил бы прозвище Раэн, что значит «Бродяга». Но вранье было хоть и наглое, однако не впрямую, а это он мог себе позволить.
– Ну, ладно, – с притворным унынием согласился Камаль. – Но только тебе придется позаботиться, чтобы я не скучал!
Он состроил глазки, с такой неподражаемой лукавой наивностью хлопая ресницами, что Раэн невольно восхитился. Положим, у него самого ресницы ничуть не хуже, в детстве и юности соученики немало потешались над этим. Однако трепетать ими с подобным искусством он не умел. Непременно следует перенять: иногда нет ничего полезнее, чем прикинуться таким вот легкомысленным мотыльком-однодневкой, безопасным и вызывающим лишь снисходительную улыбку.
Он помог встать Камалю, который при этом ухитрился прижаться к нему всем телом, и проводил юношу до калитки. Вдалеке раздавались голоса, на все корки честящие проклятого богами Малика и мерзкое отродье Фариса, чтоб земля расступилась и поглотила их обоих. Похоже, кто-то из семьи Кицхан не просто обнаружил пропажу арбы, но и выяснил, какая участь ее постигла.
Вечернее солнце заливало долину теплым светом, и, если не считать этих воплей, все дышало таким умиротворением, что Раэн замер на пороге дома, не в силах сделать шаг внутрь. «Слишком тихо, – билось у него в висках. – Слишком хорошо. Слишком спокойно. Что-то идет… что-то идет… что-то…»
* * *
Простыни казались раскаленными, и Надир перевернул подушку, чтобы поймать хотя бы несколько мгновений прохлады. Прижался к тонкому полотну пылающей щекой, закрыл глаза… Снова бессонная ночь, снова метаться по постели в горячке, которую не утолить ни водой, ни вином. Оставалась еще саншара, но эту дрянь он твердо решил выбросить, как только сможет это сделать потихоньку от слуг. В доме местного управителя к светлейшему наибу и его племяннику все почтительны и внимательны – даже слишком.
Подушка мгновенно нагрелась, и Надир снова перевернул ее, хотя вторая сторона не успела остыть. Ну зачем было так топить?! А слуги все твердят одно: скоро придут холода. Какие холода в месяц Желтых трав? Еще вчера в саду пели цикады… В Харузе и вовсе розы еще не отцвели! А эти полоумные смотрят сострадательно, кланяются и клянутся, что каждый год примерно в эти дни Степь гонит первые снеговые тучи. И подкладывают, подкладывают дрова в очаг, так что воздух наполняется сухим жаром, от которого тело слабеет. И очаги в каждой комнате! Неужели зимы здесь и вправду настолько суровые? И даже со снегом?!
Он сам видел снег в детстве лишь пару раз, когда отец совершал паломничество в северный храм Белой богини. Матушка тогда тяжело болела, и кто-то из лекарей, бессильных облегчить ее страдания, поклялся своей доброй славой, что у жриц Госпожи снегов есть лекарство от этого недуга. Наргис, конечно, оставили дома, она же девочка, а вот Надира отец взял с собой, и весь долгий путь он провел, читая книги, беседуя с отцом, жадно разглядывая каждый новый город на пути, пока они не слились воедино, похожие друг на друга и все-таки неуловимо разные, как жемчужины в ожерелье.
Снег… Да хоть бы он выпал поскорее! Все-таки лучше, чем жара.
Рывком повернувшись, он уставился в потолок, на котором смешались блики от огня в очаге и темные тени. Единственная свеча давно погасла, больше света в комнате не было, и Надир откинул тонкое шелковое покрывало, разметавшись на постели, раскинув руки и ноги. Все равно никто не видит!
Все так же глядя вверх, он провел ладонями по телу, привычно убеждаясь в совершенстве его очертаний и упругой гладкости кожи. Никто, обладающий зрением и разумом, не скажет, что последний в роду ир-Даудов нехорош собой! И глаза под пушистыми ресницами яркие, и волосы вьются тугими смоляными кольцами, и губы свежи… И даже нет нужды смотреть в лукавые зеркала, что всегда скрывают какой-то недочет. Лучшее зеркало – глаза мужчин и женщин, которые восхищаются его красотой. Сказано же поэтом, что для сердца нет привязи надежней, чем та, что соткана из влюбленных взглядов.
Но почему же всего этого мало?! Почему тот, кого Надир больше всего хотел бы видеть рядом, снова уехал, оставив лишь смутное и небрежное обещание вернуться? Вернуться для чего?! Чтобы опять вести тайные разговоры с дядей и Хазретом, в которые Надира посвятить отказался? Чтобы молчал на вопросы, улыбаясь то загадочно, то виновато? Чтобы иногда смотрел так странно, словно видит не Надира, а кого-то другого? Знать бы – кого?!
И чем этот неизвестный и далекий лучше? Неужели смеется звонче или целуется слаще? Может быть, он целомудренно недоступен или, напротив, так страстен, что Надиру до него далеко? Чем он привязал Раэна, какими тайными умениями?
И почему, о великие боги, никак не удается выкинуть из головы этого проклятого джинна, укравшего сердце Надира?! Мыслимое ли дело ему, светлейшему наследнику высокородной семьи, грезить о любви странного чужестранца, то ли шпиона, то ли мага и лекаря, то ли все вместе? Ждать его, не спать ночами, метаться в постели, томясь телесным и душевным голодом…
– Нет, – прошептал Надир. – Да нет же!
Вскочил с постели, кинулся к окну и приоткрыл плотный деревянный ставень, не думая, кто во дворе может увидеть нагой силуэт, освещенный пламенем очага. В лицо ударил воздух, показавшийся ледяным, и Надир глотнул его торопливо, как умирающий в пустыне – воду. Отдышался, наслаждаясь холодом, пока не замерз, и лишь тогда шагнул назад, в тепло комнаты.
– Нет! – повторил негромко, но уверенно. – Любовь? Какая глупость! Да, я желаю его в своей постели. Хочу утолить жажду обладания… но не больше! Он ведь обманывает меня молчанием так же верно, как дядюшка – глупой детской ложью и недомолвками. Так разве я могу ему доверять? Я же спрашивал!
О да, когда они вернулись после той грозы в безопасный тихий дом, Надир готов был сердце вынуть и бросить под ноги возлюбленному, чтобы тому мягче было ступать. И хотел всего лишь правды! Но Раэн, улыбнувшись, покачал головой и шепнул, что не для всех ответов на вопросы пришло время. И сказать он может лишь одно, что не желает зла ни Надиру, ни его семье, а остальное в воле богов. Богов! Да кому они нужны, эти боги, равнодушные к делам смертных?!
С размаху сев на кровать, Надир спрятал лицо в ладони, чувствуя, как оно горит, и даже холодный воздух ничуть не остудил кипящую в теле кровь. Боги, судьба, тайны… Будь оно все проклято! Он простил бы что угодно! Даже окажись Раэн шпионом верховного предстоятеля, как прямо сказал Хазрет, это было бы не страшно! Надир сам сын визиря, он понимает, что шпионы, стражники и палачи необходимы для жизни государства, как целители для поддержания здоровья тела.
Признайся Раэн, что его прислали сюда втереться в доверие и следить за Надиром – ну что ж, и такое бывает. Но что это за шпион, то и дело исчезающий куда-то? А дядя знает что-то важное, но не говорит, упрямый старый осел! И все чаще кажется, что вокруг сжимается темная сеть, которая вот-вот спутает по рукам и ногам…
– Я должен узнать правду, – проговорил он, страдая от бессильной горькой обиды. – Я должен узнать о нем все. И либо вырвать с корнями эту колючку, что заплела мне душу, либо… Я сын визиря, в конце концов! Никто не будет использовать меня, словно неразумное орудие! Что бы сделал отец на моем месте?
Он старательно отогнал подлую предательскую мысль, что Солнечный визирь ир-Дауд никогда не оказался бы в такой паутине лжи и предательства, слишком велика была его мудрость и осторожность. С силой провел ладонями по щекам, стыдясь своей слабости и глупости. Нашел, по кому сходить с ума!
Но в самом деле – по кому?
Снова вскочив, Надир голым, как был, метнулся к столику в углу, где стоял письменный прибор – дядюшка днем велел сделать кое-какие заметки… Зажег свечу, торопливо нашел чистый лист бумаги и задумался, с кем можно отослать письмо в Харузу. Сделать это без ведома дядюшки вряд ли получится, однако он ведь не узник здесь! Мало ли кому из друзей решил написать, поделившись рассказом о путешествии? Но что, если дядюшка захочет письмо прочитать? Значит, надо отправить его как можно скорее, пока он не здоров и не занимается делами! Прямо утром! Или… да хватит уже думать, как влюбленный мальчишка, в первый раз оставшийся наедине с предметом страсти! Осел! Чему тебя учил отец?
Перо забегало по бумаге, и строчки полились сами собой.
«Милый друг… ах, участь моя печальна, потому что в этой глуши никаких развлечений… погода хуже, чем в пустыне, жара сменяется грозами, а зной – холодом… Мой почтенный дядюшка столь суров, что не позволяет никаких вольностей… Помнишь ли, дорогой друг, веселые счастливые дни в Харузе…»
Строчка за строчкой, глупость за глупостью, щедро приправленные обидой на дядюшку и тоскливыми излияниями, как же здесь отчаянно скучно! Тот, кому это предназначено, не может не понять, что Надир никогда не стал бы писать такое откровенно пошлое письмо без особой цели. О, он умен! И особенно на руку сейчас, что они с Надиром никогда не были близки напоказ. Так, пара тайных встреч, о которых почти никто не знает…
Но этот человек – настоящий друг, проверенный бедой! Когда-то он предложил свою помощь в деле, о котором Надир до сих пор боялся даже вспоминать. Правда, проговорился при дядюшке и Хазрете, признавшись, что уже открыл счет убитым врагам, но его обмолвку наверняка посчитали пустой похвальбой – и это к лучшему! Есть тайны, которые надо хранить в самых дальних уголках памяти.
Он перечитал письмо и в конце, подумав, дописал:
«… еще прошу вас, любезный друг, приобрести для меня новую поэму блистательного ир-Ховейди, которая называется «Молочная река в раскаленном песке». Она так мала, что поместилась бы на обратной стороне моего письма, и я льщу себя надеждой, что вам не составит труда ее раздобыть и прислать. Остаюсь вашим преданным слугой…»
Присыпав чернила песком, чтобы сохли быстрее, он накинул халат и выглянул в коридор. Два охранника, недавно сменившиеся у двери, встрепенулись, показывая, что глаз не сомкнули и вообще бдительны, словно коты, сторожащие мышиную нору.
– У меня болит горло, – бросил Надир. – Сходите на кухню и принесите молока. Только без меда и масла, чистого!
– Да, светлейший, – поклонился тот, что был помоложе, и кинулся исполнять распоряжение.
Надир вернулся в комнату и снова подошел к окну. Оттуда явственно тянуло холодом, пожалуй, уже не таким приятным, как раньше. Комната проветрилась, и в ней было гораздо легче дышать.
«Ну вот, – обратился он к себе. – И стоило так мучиться? Следовало всего лишь открыть окно ненадолго! Многие беды, что кажутся нам непосильными, решаются так же легко и без всяких усилий, стоит за них взяться».
Он плотнее запахнул халат и подождал, пока в дверь постучит вернувшийся охранник. Взял кружку горячего молока, благосклонно кивнул и снова запер дверь…
Пальцы дрожали от нетерпения, но пришлось дождаться, пока чернила письма высохнут. Закусив губу, Надир перевернул лист, обмакнул чистое перо в молоко и принялся писать им, тщательно выводя каждое слово, тут же исчезающее вслед за пером:
«Дорогой друг, если ты читаешь это, мое восхищение твоей догадливостью уступает лишь моей же благодарности. Умоляю тебя об услуге, за которую буду твоим вечным должником, хотя еще не рассчитался за прошлую. Но и просьба моя, надеюсь, в этот раз доставит тебе меньше беспокойства. Мне нужно узнать все возможное о бродячем целителе и маге по имени Арвейд Раэн, чужестранце, который, возможно, служит верховному предстоятелю ир-Шамси. Все, что сможешь поведать, передай как можно быстрее и в полной тайне от моего дяди любым способом, какой сочтешь надежным. Остаюсь твоим другом и должником, Надир».
Он подул на листок, чтобы бесцветные буквы окончательно высохли. Положив его в конверт, разогрел на свече кусочек воска, заклеил письмо и прижал перстень-печатку с родовым знаком ир-Даудов. Если дядя пожелает прочитать, следует оскорбиться, но позволить, пусть потом чувствует себя виноватым за недоверие к племяннику. Ведь в письме ровным счетом ничего особенного! А поэма со странным названием… Ну так дядюшка в поэзии не силен. А тот, кому предназначено послание, легко догадается нагреть его обратную сторону и прочитать скрытое.
Его друг… Впрочем, Надир вовсе не был уверен, что этого человека можно назвать другом. Они никогда не поверяли друг другу тайны, не проводили время за беседой, даже почти не разговаривали. Но… однажды Надир попал в беду. Такую лютую, что нынешние неприятности по сравнению с ней подобны мошкам рядом с шершнем.
И этот человек, почти случайно обо всем узнав, предложил помощь, которой Надир не посмел бы попросить ни у кого. Его самая страшная тайна и величайший стыд оказались во власти чужого ему человека! Того, кто спас Надира, ничего не попросив взамен, никогда ни словом, ни делом не напомнив о грязной и опасной тайне, что их связала. Так кому же еще он мог довериться снова? Сказано ведь, что над пропастью следует идти по проверенному мосту!
Обмакнув перо уже в чернила, Надир написал на конверте: «Доставить на улицу Первых Роз, в дом ир-Джантари, лично в руки почтенному господину Джареддину».
И облегченно выдохнул, радуясь так вовремя пришедшей удачной мысли. Джареддин – придворный чародей, он должен знать всех сильных магов, да и Раэна никак не назовешь неприметным! И вскоре Надиру будет известно достаточно, чтобы принять решение.
ГЛАВА 5. Ашара
Прогулка в холмы, окружившие Нисталь, удалась на славу. Камаль, правда, едва не обиделся, когда понял, что они действительно приехали за горной смолой. Он-то считал поездку поводом остаться наедине вдали от любопытных глаз и ушей, а Раэн так разочаровал беднягу. Впрочем, долго расстраиваться Камаль не умел. Пока маг, посмеиваясь про себя, соскребал потеки драгоценного зелья со стен небольшой пещеры, нисталец развел рядом с пещерой костер, достал из корзины печеную ягнятину, вино и лепешки с сыром, расстелил толстое шерстяное покрывало, подбитое мехом, и улегся прямо на него, ничуть не смущаясь тем, что день выдался холодный.
Однако просто лежать ему показалось скучным, и Камаль, прихватив коробочку с ореховым лукумом, перебрался к самому входу в пещеру и сел на камень, лениво наблюдая за спутником. День уже перевалил за полдень, и Раэн торопился набрать как можно больше «горных слез», уже предвкушая, сколько полезного из них сделает. Конечно, «горные слезы» можно с легкостью купить в Харузе, но здесь они свежайшие, чистые, вон как морщится Камаль от резкого дурманного запаха, заедая его лукумом.
– А почему у тебя нет возлюбленной? – поинтересовался Камаль, которому просто сидеть рядом тоже быстро надоело. – Ты красивый и веселый. Да и ремесло у тебя почтенное, а если заслужил храмовый знак раньше, чем седина пробилась, значит, скоро будешь богатым, и твоя семья станет жить в достатке. Не понимаю, как тебя еще никто не поймал в любовные сети? Разве в Харузе девушки не имеют ни глаз, ни ушей?
– О, и глаз, и ушей у столичных девушек предостаточно, – отозвался Раэн, закрывая коробку со смолой плотно подогнанной крышкой. – Только я слишком часто уезжаю из Матери Городов. Не люблю сидеть на месте. В мире столько прекрасного, хочу увидеть как можно больше. Ну какой из меня получится муж и отец?
– Это верно, – с неожиданной рассудительностью согласился Камаль. – Семья, она как сад, постоянного присмотра требует. Но чем ты хуже купца, который водит караваны в Чину или Вендию? Говорят, они иногда годами дома не бывают. Бедные люди! Не видят, как растут их дети, да и самим детям и женам несладко. А все-таки семьи у них есть!