"Несчастная, - подумал Себастьян, его сердце забилось учащенно, - она, должно быть, вылетела из дымохода!" Мальчику страшно было видеть умирающее существо, но он не мог заставить себя отвернуться.
- Проклятые птицы, - сказала, наконец, Эльза. Лицо ее перекосила брезгливая гримаса, с такого ракурса оно напомнило мальчику перевернутый равнобедренный треугольник. Лицо Эльзы и правда было несколько угловатым и острым, но, когда гувернантка хотела, она умела так себя подать, что черты ее сглаживались, а лицо становилось даже приятным. Его, однако, ни при каких обстоятельствах нельзя было назвать красивым, а уж тем более добрым.
- Это все от фабрик: понастроили и отравляют теперь воздух - вот птицы и мрут, как мухи, - добавила Эльза чуть погодя, - но птиц не жалко, особенно таких, как эта, - уличных! Жалко людей, которые слишком глупы или мягкосердечны, а часто и то и другое. Такие люди кормят уличных котов, собак и птиц, а потом от них же заболевают, усложняя жизнь себе, врачам и своим близким, заражая других людей, начинают эпидемии...
Учительница тогда еще много разного говорила в воспитательных целях, но Себастьян уже не слушал. Внимание его привлек черный кот, спрыгнувший с крыши на забор, а с забора на задний двор. Кот медленно и вальяжно шел к птице. Он никуда не спешил, зная, что пернатое свое отлетало, а других претендентов на свежее мясо в округе не наблюдалось. Кот этот был бродячим, с лишаями и облезлыми боками, но на шее его висел ошейник, такой же потрепанный и облезлый, как и сам кот.
Но вернемся к теме нашего урока, - закончила нравоучения Эльза, не удостоив кота вниманием, - а именно - "Вторая пороховая война: предпосылки, периоды и значимые личности".
Вздохнув, Мальчик отошел от окна и уселся обратно за парту. Мысли Себастьяна занимал теперь кот, вновь напомнивший ему об утренней встрече и знакомстве с Джанго.
"Он, конечно, веселый дядька, но какой-то... странный, что ли? Никогда не встречал таких взрослых", - думал мальчик.
Сам трубочист сидел в это время на крыше одного из домов неподалеку. Оттуда открывался прекрасный вид на дом Веберов и их распорядок жизни. Изучая их быт, он ощипывал руками другого голубя, первого - упустил. От прикосновения пальцев Джанго на белых перьях птицы (в числе особенностей голубей столицы - белизна их оперения и хохолок) оставались пятна. Выщипанные перья падали вниз и уносились прочь, кружимые ветром.
Кроме происшествия с птицей, на занятиях в тот день больше не случилось ничего интересного.
Глава III
Во всем королевстве Фэйр, верно, не сыскать человека, который бы не знал о древней традиции королевской семьи проводить званые обеды и не мечтал хоть раз побывать на таком. Люди знатные, мечтающие стать знатью или уже причисляющие себя к знати в основном перенимали все новые веяния от тех, кто в обществе был выше них. Таким образом, основным законодателем мод в стране и по сей день оставалась королевская семья, а также наиболее приближенные к ней и влиятельные сливки общества. Мало по малу из окружающих Фэйр стран в герметично зацикленное на себе государство-наследник древней империи сквозь железный занавес из беспробудной дремучести просачивались иные традиции, доселе здесь неизвестные и чуждые. С некоторых пор высшее общество Фэйр разделилось на два противоположных лагеря: ярых приверженцев старых правил и новаторов, активно ведущих пропаганду новых веяний. Были также и те, кто, оставаясь в стороне от идеологической вражды, перенимали лучшее из обеих лагерей и те, кому было все равно. Последние две группы находились как бы между лагерями.
Мария Вебер себя относила к первому лагерю, но была иногда склонна к изменению позиции, если новое ей казалось лучше старого в вопросе воспитания детей. Супруг ее, Феликс, придерживался тех же принципов, что и Мария, по крайней мере, внешне. Что Феликс на самом деле думал - никто, кроме него не знал, а так как был он человеком далеко не первой величины - никого его взгляды, в сущности, и не волновали.
Феликс уехал в тот день, и обеденная опустела. Мария со скукой сидела во главе стола и с ленцой листала страницы книги, что в общем-то было вопиющим нарушением этикета и, если бы нечто этакое позволили себе ее дети, им было бы несдобровать. Но так как Мария была в доме главной, ей было позволено многое из того, что для прочих членов семейства оставалось под строжайшим запретом.
Веберы содержали кухарку. Это была полная и опрятная женщина в летах, бедная, но одаренная талантом готовить. Отличалась кухарка также и другими положительными чертами, в частности, добротой, однако, как и в случае с Феликсом, личностные качества кухарки ни для кого, кроме людей, от нее зависящих, не представляли никакого интереса. У кухарки также были дети, именно для них она каждый вечер, прежде чем уйти с работы, собирала остатки пищи в узелок. Мария знала о бедственном положении семьи кухарки, но не делала ничего, чтобы облегчить ее участь. Несмотря на то, что и семья кухарки тоже была многодетной, Мария не способна была ей сочувствовать; разница между ними была огромной. Она, однако, закрывала глаза на редкие проступки и опоздания кухарки, но уж никак не из понимания, хотя и с учетом ее положения тоже. Мария таким образом тешила свое эго: ей, как и многим другим людям, отличающимся достатком, было приятно иногда почувствовать себя благодетелем.
Как с давних пор у Веберов повелось, отец, уезжая в командировку, забирал с собой аппетит всего семейства, ну, или большей его части. Белинда и Себастьян сидели в середине стола и вяло ковыряли пищу приборами. Стол перед ними был полон яств. Он, конечно, не ломился от них, но по сравнению с тем, как проходили приемы пищи (если проходили) в семье кухарки, нынешнее застолье Веберов было пиром. При этом кухарка, разнося блюда, не косилась на пищу алчно, хотя с утра ничего не ела, только немного пробовала собственную стряпню и продукты. Она добродушно улыбалась и порхала вокруг стола. Казалось, только одна кухарка в той комнате тогда и была счастлива, другие даже и не пытались сделать вид.
Бесцеремонно бахнула входная дверь - это вернулись старшие. Себастьян вздрогнул, Белинда закатила глаза, Мария вздохнула. Край лица кухарки дернулся, когда мальчики входили в комнату, морщины вокруг ее глаз обострились, улыбка сделалась натянутой. Сперва входил Манфред, потом Ганс - у них так было принято везде, где исход дела заранее ясен. Когда же речь заходила о проверке чего-то нового, тут уж Манфред - делать нечего - уступал Гансу. Любви между ними не было, ни братской, ни дружеской. Только тоска удерживала неразлучную парочку вместе, желание развлекаться, ну и еще соперничество, но оно у них выходило однобоким, потому что Ганс всегда уступал Манфреду право решать, чем они займутся, а Манфред - не дурак - всегда выбирал то, в чем был хорош. У Марии есть два старших брата, так вот они в период, когда были в том же возрасте, что и мальчики сейчас, вели себя точь-в-точь, как Манфред и Ганс, и ничего - переросли детские шалости по итогу! Вот Мария и надеялась, что и эти двое тоже перерастут. Впрочем, пока надежда ее никак не оправдывалась.
Манфред ввалился в обеденную точно так, как ранее ввалился в дом, то есть, не соблюдая ровным счетом никаких приличий. Казалось, что первенец Веберов совершенно не чувствует тонкостей отношений между людьми. В действительности же он, напротив, чувствовал их даже слишком хорошо для своих лет, а потому приспосабливался к ним по-своему. Не то что бы подход Манфреда к общению с людьми был в чем-то особо уникальным, но он, обладая буйным нравом, предпочитал напор там, где другие предпочтут отступление.
- Добрый день, мама, вы как всегда хороши собой! - сказал Манфред, целуя мать в щеку. Сделал он это походя, как нечто обыденное, не подкрепленное эмоционально, как по привычке.
Лицо Марии озарила слабая улыбка, женщина эта при всех своих капризах на лесть не была падкой, уж точно не так сильно, как многие ее ровесницы, но к своему старшенькому питала слабость - прощала Манфреду больше, чем другим своим детям. Она считала, сын у нее растет замечательный, пускай и баловень. Утаивала от Феликса разного рода неприятности, в которые регулярно встревали Манфред и Ганс за время его отсутствия. Мария, может быть, и уведомляла бы Феликса о тех передрягах, будь они с мужем ближе друг к другу. Наконец, и сам Манфред мог не вырасти таким, как вырос, воспитывай его твердая отцовская рука, но вышло, что вышло.
Проходя мимо Себастьяна, Манфред взъерошил его волосы, что тоже было не более чем актом актерской игры. В этот самый миг Себастьян поднял глаза и взглянул на брата. Та же насмешливая, холодная улыбка на лице, те же смеющиеся (не вместе с тобой, но над тобой) глаза, карие, как у матери, горящие. Волосы темные, немного светлее, чем у Марии, но почти такие же пышные, редко когда мужчина может похвастаться подобной шевелюрой. Манфред об этот знает и потому специально отпускает подлиннее. Черты лица Манфреда - тонкие, аристократические. Одна только одежда приземляет его до уровня достатка остальных членов семейства, но и в одежде Манфред умудряется выделяться, одеваясь хоть и без излишеств (которые для многих являются главным критерием в вопросах личных предпочтений), но со вкусом. Садиться Манфред всегда в самом конце стола. Садиться сбоку, но все время норовит придвинуться ближе к центру - будто хочет сам быть во главе стола и семейства.
Спустя некоторое время в обеденную входит Ганс. Он - полная противоположность Манфреду. Ганс ни на Феликса, ни на Марию не похож внешне. Высокий, худощавый, болезненный, хотя проблемы со здоровьем и хлипкий вид - вообще характерные черты Веберов. Ганс имеет темно-русые волосы, сухие, как солома, а большую часть времени еще и взлохмаченные Манфредом. У него бледное, конопатое лицо, как мороженое с шоколадной крошкой. Едва ли, впрочем, девушки находят Ганса таким же привлекательным, как мороженое, или сравнимым по красоте с Манфредом, в компании которого они Ганса всегда и видят. В представлении девушек Ганс - глупая каланча, не способная принимать решения и вообще мало на что годная. Некоторые из девушек улыбаются ему при встрече, Ганс улыбается в ответ и на что-то надеется, не способный отличить жалостливых улыбок от улыбок симпатии. Проходя по залу, Ганс в нерешительности замер рядом с матерью, но почти сразу же двинулся дальше, понурив голову и ускорив шаг. Мария эту его заминку, конечно же, заметила, но не подала виду, а Ганс понял, что она заметила, и потому покраснел. Он уселся рядом с Манфредом, таким образом, оказавшись между младшим и старшим братом, но ближе к последнему.
На некоторое время в обеденной повисла тишина, только стук приборов о тарелки нарушал ее - это мальчики активно накладывали себе пищу. Знатоки этикета могут многое сказать о человеке только по тому, как он ест. Манфред ел величаво, возможно даже слишком, он мало думал, но многое о себе мнил. Ганс же, напротив, ел спешно, изредка косясь на мать и на окружающих так, будто боялся, что у него в любой момент могут еду отобрать. Лицо Ганса то краснело, то бледнело - он о чем-то активно думал, а как известно, мысли - худший враг человека подчас приема пищи. Время шло, а тарелка Ганса все не пустела. И как обычно она была заполнена тем же, что и тарелка Манфреда. Наконец, Манфред встал, утерся салфеткой, как было принято делать, но вовсе необязательно при его чистоплотности, отвесил учтивый поклон матери, что также было необязательным, и удалился к себе. Несколько минут Ганс сидел в нерешительности, он разрывался между своей зависимостью от старшего брата и нежеланием выглядеть зависимым в глазах семейства. В конце концов еще поковыряв тарелку и выждав достаточно (по его мнению) долго, чтобы никто из родны не понял, что происходило внутри него, Ганс встал, сдержанно попрощался со всеми (включая кухарку, как раз забирающую тарелки) и, дождавшись разрешения матери, вышел из обеденной.
"Как оловянный солдатик!" - нашел сравнение Себастьян, наблюдая то, как брат ведет себя. Ему отчасти было жаль Ганса, при всем при этом он совершенно не понимал его. Мальчику также было немного завидно, потому что Манфред берет Ганса к себе в компанию, а его, Себастьяна, - вниманием обделяет. Еще больше, чем Ганса, мальчик не понимал Манфреда. Не понимал, что Манфреду в общем-то безразличны окружающие, в том числе и, казалось бы, самые близкие ему люди - члены его семьи. Себастьян думал, что это Манфред так только говорит, а на самом деле он добрый, и все это понимают, а иначе - почему Манфреду все сходит с рук? Мир был куда более сложной штукой, чем Себастьян мог себе представить, а хуже всего то, что у Себастьяна не было наставника, способного предупредить его об опасности, но было множество негодяев, готовых воспользоваться его наивностью.
Как и другие дети, Себастьян искал пример для подражания. Большинство детей ищут кумира во взрослых, как реальных людях, так и вымышленных персонажах. Отец Себастьяна всегда был где-то далеко, а даже в те редкие дни, когда Феликс бывал дома, они с ним почти не виделись и не разговаривали, не проводили вместе время. Только иногда (теперь все чаще) в Феликсе будто просыпалось нечто сродни сожалению о потерянном времени, неправильно прожитой жизни. Тогда он ко всем в доме относился с каким-то приторным, явно наигранным участием, ничуть не поправляя ситуацию, наоборот, только ухудшая ее. Даже Себастьян, необремененный жизненным опытом и больше всего на свете мечтающий о признании отца, видел отчаяние, сокрытое под маской заботы на лице Феликса, и не отвечал тому взаимностью в такие периоды ласк. Зато в другие периоды, когда отец вдруг охладевал и забывал обо всех, Себастьян сам искал с ним встречи. Он почему-то думал, что, если отец похвалит его, будучи отчужденным, это на что-то существенно сможет повлиять, как-то изменит тот неправильный, но устоявшийся порядок вещей, который сложился в их доме.
Мария была Себастьяну немногим ближе Феликса, но полноценным примером для подражания мальчику его возраста быть, конечно, уже не могла. А так как рос Себастьян дома, огражденный от улицы и сверстников - и познавать мир ему приходилось если только через книги да редких гостей, изредка захаживающих к ним в дом. Были это преимущественно люди немногим выше Веберов достатком, либо ниже, но знатнее. У таких невозможно было научится решительно ничему хорошему, не из распространенного, однако, мнения о том, что сливки общества, - суть сливки только внешне, а на проверку состоят из грязи, а потому что снисходили они к тем, кто беднее, (именно что снисходили) в угаре тщеславия, с одной единственной целью - потешить и так раздутое эго. Они сами себе в этом часто не признавались, у них всегда находились официальные причины для визита: дальние родственники, служебные связи, старая дружба из тех еще времен, когда отношения между хозяевами были ровнее. А главное, что все взрослые (и те, кто приглашали, и те, кто приходили) об этом знали, но никого это, кажется, не волновало, - так уж здесь было принято, что все это считалось в порядке вещей.