В скором времени как раз должно было состояться одно из таких мероприятий, - день рождения Себастьяна. У самого мальчика к визитам уже сложилось определенное отношение, весьма продвинутое для ребенка его лет, но в тоже время и ограниченное опять-таки с высоты его возраста. Плохих притворщиков - таких, к примеру, как его отец, но в отличии от Феликса - для него чужих, - Себастьян ненавидел даже больше, чем открыто неприязненных, наглых и высокомерных, но зато честных (порой излишне) болванов. Его тошнило, когда он видел, как такие дрянные лицедеи тужились, пытаясь сойти за своих в этом обществе бедняков, в котором как будто не по своей воле очутились. К счастью, плохих притворщиков среди высших слоев было немного, а вот ложь профессиональных обманщиков Себастьян распознавать пока не научился. И потому доброту всех дяденек и тетенек, которые лучезарно и, как казалось Себастьяну, искренне ему улыбались, хвалили его самого, его родителей, дом и еду на столе, ее разнообразие, Себастьян принимал за чистую монету и любил всех этих благостных, надушенных людей, которых пока еще не знал по-настоящему, но которых в будущем ему предстояло узнать даже слишком хорошо для того, чтобы жить счастливо.
Глава IV
Из обеденной Себастьян выходил последним, даже мать ушла раньше, хотя обычно задерживалась, увлеченная чтением, или погребенная под тяжелыми мыслями, а иногда и то и другое одновременно, когда книга оказывалась не такой легкой, как Мария предполагала. В тот день был второй случай, а о чем именно думала Мария не составляло загадки ни для кого в семействе Веберов. Подойти к матери и заговорить об отце, Себастьян так и не решился, но хотел и какое-то время даже боролся с робостью. Вернее, пытался бороться, но получалось как обычно не очень, силы были не равны, а как итог - Себастьян снова потерпел поражение. Поднимаясь вверх по лестнице, мальчик еще какое-то время думал об упущенной им возможности поговорить с матерью, но очень скоро позабыл о досаде, позволив разыграться воображению.
Воображение было для Себастьяна особым качеством, которое он намерено развивал в себе и очень им гордился, но никому не говорил о предмете своей гордости и не спешил делиться с окружающими производными своего воображения. Взгляды Феликса и Марии на мир мало в чем действительно сходились (на показ, конечно, сходились во всем), но в вопросах воспитания детей, в частности мальчиков, они вполне искренне делили один и тот же прагматичный взгляд на вещи. Согласно этому их взгляду мальчику не следовало знать и уметь больше того, что знает и умеет порядочный человек. Что делало человека порядочным для них не составляло загадки и без малейших сомнений эти благовоспитанные и образованные люди признавали порядочными равных себе и выше стоящих. Признавали порядочными тех, кто одевается, как порядочный человек, происходит из порядочной семьи (в данном критерии порядочности мнения Марии и Феликса расходились), обладает выслугой лет порядочного человека, или занимает соответствующий высоким стандартам порядочности пост.
Дети, полностью зависящие от родителей, их мнений и решений, в условиях такой определенности могли рассчитывать только на правильное воспитание, что само по себе не подразумевало для них наличие права выбора. Это значило для Себастьяна главным образом то, что быть кем хочется, когда вырастет, у него не получится. Мальчик понимал это и, конечно же, нарушал ненавистные ему правила при первой же возможности. К примеру, частенько, якобы делая уроки в библиотеке, он на самом деле рисовал, а рисунки свои потом закладывал в книги между страниц. Туда, куда, Себастьян был уверен, мама с папой никогда не заглянут, - в воспитательные романы, мнение авторов которых нередко расходились с мнением родителей Себастьяна.
Почему тогда они покупали такие книги? - спросите вы. Дело в том, что книга в некоторых кругах ценна не только и не столько своим содержанием, сколько одним своим наличием и состоянием обложки. Скажем, приходит к вам человек в гости и непременно заглянет в библиотеку, ведь по книгам, которые собирает и хранит человек, можно очень многое сказать о нем самом. Порядочный человек не допустит у себя в библиотеке запретных или осуждаемых трудов от известных маргиналов и просто непроверенных источников. Он собирает только классиков и только тех из них, что ценятся в его кругу общения, - собирает, зачастую не читая. А зачем читать, если автор признан теми, чьему мнению порядочный человек всецело доверяет? Таким образом, большинство из тех книг, которые семейством Веберов регулярно покупались, не читались взрослыми, а только занимали положенные места на полках, где и пылились до лучших дней.
Но как же блеснуть знаниями содержания этих самых книг перед другими порядочными людьми, если не читать их? Прежде чем ответить на этот вопрос любой порядочный человек сначала громогласно расхохочется, даст, так сказать, прочувствовать всю глубину ваших заблуждений. Затем, убедившись в интимности обстановки, в том, что вы с ним достаточно далеко от ушей других порядочных людей, он покровительственно скажет, что портить зрение, читая чью-то писанину, нужды нет. Проще дождаться театральной постановки по мотивам и насладиться всем тем же, но вживую и сокращенно, сохранив тем самым время на важные дела. А пока драматурги расписывают роли, можно довериться отзывам критиков, - также весьма достойных и порядочных людей, жертвующих своим зрением и временем ради сохранения зрения и времени других людей.
В тот день, после обеда, Себастьян не погрузился в творчество по своему обыкновению. Уроки, впрочем, он тоже не сел делать, так как завтра был выходной и вопрос с уроками можно было отложить до лучших времен. Конечно же, лучших времен для уроков не существовало, - Себастьян это знал и не обманывал себя. Он придерживался принципа: лучшее время делать уроки - перед самими уроками. Данное умозаключение распространялось на делание вообще всех неприятных Себастьяну вещей. В категорию же вещей приятных, помимо чтения и игры в солдатики, входили для мальчика также и постоянные наблюдения за соседями и вообще всем, что было видно из многочисленных окон дома Веберов.
В остаток того дня он много времени провел у окна библиотеки, наблюдая задний двор. Черный кот мирно дремал в углу двора, а мертвой птицы нигде не было, только перья ее были разбросаны повсюду, их, видимо, разнесло ветром.
"Странно, что Эльза еще не убрала перья и кота не выгнала. Дел много, наверное... Точно так, а иначе объяснить нельзя!" - подумал Себастьян. Он был счастлив, что у гувернантки много дел, - счастлив представившейся возможности понаблюдать за интересным ему животным.
Себастьян всегда мечтал о котике или собачке (котик или собачка - ему по большому счету было все равно что, лишь бы было домашнее животное), но на наличие животных в доме Мария налагала вето. Поэтому Себастьяну приходилось довольствоваться картинами, на которых были изображены животные, чучелами и статуэтками зверей, которых в доме Веберов также было много. Отец Марии, Руфус - дедушка Себастьяна - слыл заядлым охотником и в приданное дочери положил многие из своих трофеев, хотя его об этом никто не просил, и даже напротив, просили не делать этого. До восьми лет Себастьян считал страшнейшим животным в мире лося, так как именно голова лося висела над камином в гостиной. Еще описания животных и действия с ними часто встречались в книгах, ведь о чем, в конце концов, писать, если не о людях и природе?
Ближе к вечеру Себастьян заскучал и прекратил наблюдать. Мальчик пришел к печальному выводу о том, что животные, быть может, не такая уж и панацея от скуки, как ему представлялось ранее. Он был сильно разочарован, но чтение интересной книги в мягком кресле (единственном кресле библиотеки) помогло мальчику развеяться, и вскоре он совсем позабыл об этом новом своем разочаровании. Себастьян долго сидел в кресле, с упоением поглощая приключенческий роман страницу за страницей. Читая, он был склонен к частым перерывам, во время которых думал. Существовал род литературы, который Себастьян называл "разговорным" за то, что состояли такие книжки сплошь из разговоров и рассуждений, и очень часто автор подобной литературы даже позволял себе забывать про героев и просто думать чернилами на страницы. При всем при этом именно такая литература в кругу образованных людей и считалась высокой, потому как, видите ли, в ней поднимались общечеловеческие темы, в ней герои жили и страдали точно также или почти также, как люди живут и страдают в реальном мире. Эльза читала подобную литературу и восхищалась ею. Впрочем, в случае Эльзы это вовсе не означало, что ей она и правда была по душе.
- Мальчишка, - говорила она иногда, сверкая глазами сквозь линзы очков для чтения, - когда-нибудь ты поймешь всю глубину и силу слов! Всю мощь языка! Правильная книга, написанная мастером слова, способна сподвигнуть человека на великие свершения. Книги делают люди, но книги делают людей!..
И еще много разного Эльза говорила, поучая мальчика. Она часто приходила в библиотеку и составляла Себастьяну компанию, о чем он, естественно, ее не просил. Но так уж вышло, что гувернантка вольна была сама выбирать, где ей коротать вечера, Себастьяну с ее выбором оставалось только примириться. Даже в такое внеурочное время Эльза всегда садилась за учительский стол, но прежде выбирала книгу, которую будет читать. Избранную книгу она к концу вечера возвращала на полку, на то же место, где книга ранее стояла, оставляя ее в ровно том же положении, в котором книга изначально была. Эльза никогда не начинала новую книгу, пока не дочитает старую. Даже если выбранная книга Эльзе не нравилась, а мировоззрение автора было откровенно противно ее мировоззрению, Эльза все равно дочитывала книгу до конца, ибо была слишком обязательной, чтобы бросить. Что еще более интересно, каждый раз дочитав нечто ей отвратительное, нечто, что она осуждала, Эльза не начинала плеваться и негодовать, но хмыкала и говорила что-то вроде: выдумка, конечно, занятная, но, по правде сказать, я встречала и поинтереснее. Говорила она это так уверенно, что не поверить гувернантке было невозможно, но Себастьян чисто из вредности иногда не верил, открывал книгу и формировал тогда свое собственное мнение. Вернее, пытался его сформировать. Чаще всего у Себастьяна это не получалось в связи с слишком высокими, неподвластными его детскому уму материями, которые рассматривали авторы книг, предпочитаемых Эльзой. В такие вот моменты затруднений он волей-неволей начинал уважать мудрую женщину еще больше. Почему-то стройность и острота ума гувернантки у него в голове ассоциировалась с ее осанкой и внешним видом. У гувернантки была безупречная осанка, и в сидячем положении она никогда не опиралась на спинку стула, но всегда сидела ровно, как гвоздь в доске, на одном и том же от спинки расстоянии.
Вечером того дня Эльза не пришла в библиотеку, музыки не было слышно (иногда Мария просила Эльзу поиграть ей на ночь, сама она уже давно за клавиши не садилась), кота со двора так никто и не выгнал, но с наступлением темноты, он полностью растаял в сумерках, а кроме всего вышеперечисленного было еще много мелочей, которые явно указывали на то, что что-то явно было не так и это непостижимое что-то очень сильно беспокоило Себастьяна. Во всех приметах он видел надвигающиеся невзгоды, а невозможность найти причину тревоги лишь усугубляло ее. Больше всего на свете в тот вечер ему хотелось встретиться с близкими. Проблема состояла в том, что близкие скорее всего не разделяли его чувств, а искать в них сочувствия значило показать слабость и проявить инициативу в отношениях. Инициатива очень часто наказуема и почти никогда не ценится людьми как должно - эту истину мальчик усвоил даже слишком хорошо за свой короткий век. И потому ближе к ночи, направляясь по коридору в свою комнату, Себастьян несколько раз останавливался в коридоре вслушиваясь в звуки, доносящиеся из комнат родственников, но постучаться, а уж тем более зайти в одну из них, он так и не решился. Манфред и Ганс о чем-то тихо перешептывались в комнате у Манфреда, изредка смеясь. Гансу случалось засиживаться у брата допоздна. Комната Ганса была следующей по коридору, и в былые годы они с Манфредом часто перестукивались через стенку. Даже придумали собственный язык, состоящий из глухих и тяжелых ударов мягкой частью кулака (как молотом) и звонких, но легких ударов костяшками. Потом Манфред повзрослел.
"Наверное, выдумывают очередную шалость", - подумал мальчик, проходя мимо их комнаты. В животе Себастьяна немного кольнуло, он хотел быть там с ними, его к ним тянуло, но ему не нравилось то, что они делают и он понимал, что если попробует войти, нарвется на жесткий отпор и насмешки.
Из комнаты Белинды не доносилось ни звука. Подойдя к двери и приложив к ней ухо, мальчик с трудом различил тихое сопение. Сомнений не было, - девочка спала. Тревожить он ее, конечно же, не стал, но на миг, всего на одно мгновение, мысль о подобном святотатстве промелькнула у него в голове. Но лишь на миг, и переборов себя (в этот раз робость выступила на стороне Себастьяна и потому победа досталась ему сравнительно легко), Себастьян пошел к себе. Белинда - была последней надеждой Себастьяна на разговор перед сном, который был ему так нужен. Теперь, когда сестра уснула, мальчик и правда остался один.
Дверь скрипнула, и Себастьян вошел в комнату. Он проскользнул внутрь, как только щель дверного проема стала достаточно широкой для того, чтобы тощее тело мальчика смогло в нее протиснуться. Себастьян всегда так входил после наступления темноты. Мальчик верил в то, что если он не будет достаточно расторопным, то неминуемо впустит в комнату ночные кошмары, которые заносятся в дом с улицы во время проветривания и потом гуляют по коридорах в поисках открытых дверей и спящих людей. Засыпать в компании кошмаров ему не очень-то хотелось.
Очутившись внутри комнаты, Себастьян тут же заперся и осмотрелся. Закат давно был позади, но фонари зажглись сравнительно недавно. Свет падал с улицы на стену, по пути освещая кровать и пылинки, витающие в воздухе. Мальчик подошел к окну и выглянул во двор, как делал всегда, прежде чем лечь спать. Так как окно было закрытым, а открывать его самостоятельно Себастьяну не разрешалось, мальчику приходилось довольствоваться тем ограниченным обзором, который был ему доступен через закрытое окно.
На улице никого не было. И в дневное время улица Манерных Фонарей была далека от стремительно текущих городских артерий, в ночное же время Себастьяну порой казалось, что он и не в городе вовсе, а где-то в Палингерии. Он любил время от времени позаблуждаться на этот счет, хотя умом, конечно, понимал, что сие есть всего лишь его выдумки и никак не соотноситься с действительностью. Ночь, вступая во власть, стирала многие черты дневного мира. Живое воображение мальчика заполняло эти черные, неизведанные бреши собственными выдумками и заблуждениями. Себастьян читал о диких землях, он жил дикими землями во все то время, что оставалось ему на то, чтобы жить, как он хочет, а не как хотят его родители. Именно поэтому в том, что в темноте переулков, в глазах котов, блуждающих по крышам, во всех тех странных звуках, что начинали слышаться с наступлением ночи, - во всем этом и много еще в чем Себастьян хотел видеть и слышать Палингерию, или другую часть малоизученных и неизученных вовсе территорий, но никак не зарисовки из жизни ночного города, с которыми в действительности имел дело.