Сам Мортимер, страдающий тяжелой формой расстройства ориентации на местности, никогда не пользовался тайными проходами. Для него это было сродни погружению в собственное бессознательное, которого лорд боялся и не понимал, и потому давным-давно повелел придворному волшебнику изловить все тайные желания и вытесненные воспоминания, и упрятать их, не говоря ему куда. После того, как звездочет исполнил приказ Мортимера, лорд попросил замковую стражу и его упрятать, чтобы не проболтался, старый маразматик. Со временем и замковую стражу тоже расформировали, а точнее - выселили в основной гарнизон, приравняв на правах к городской, и все эти случаи, по мнению Фердинанта, следовало рассматривать в рамках единой тенденции к сокращению населения Хельмрокского замка. К уединению стремился Мортимер всем естеством, а Фердинант - слуга - не смел ему перечить.
Удостоверившись, что лорд не в состоянии как-либо повлиять на сложившуюся в городе и его окрестностях ситуацию, дворецкий принял волевое решение взять дело в свои руки и покинул зал, отправившись за помощью к капитану стражи, Басту.
Уход старого слуги сопровождался движением глаз картины. На полотне изображался сам лорд в разгар его увлечения военным делом. Увлечение это никогда не выходило за пределы Хельмрокского замка и в настоящих битвах лорду так и не довелось поучаствовать, но на каждом третьем своем портрете Мортимер изображался на коне и при полном параде. И вообще все картины в замке, не соотносящиеся хоть как-нибудь с личностью лорда были давно и надежно упрятаны Фердинандом от ранимого взора аристократа, так как лорд, переживая частые припадки гнева, имел обыкновение вымещать на них свою злобу. Чаще всего при этом ущерб причинял портретам своей родни, ибо сама родня, не считая жены, страдать уж давно перестала.
Когда же Фердинант, одевшись потеплее в сторожке, выбрался из замка, чего не делал уже несколько лет, послышались многочисленные щелчки, а картина отодвинулась в сторону. Из темноты открывшегося проема дохнуло сыростью и холодом, но холод этот был иным: тогда как холод снаружи был сухим, этот холод - влажный и отвратительный - разлагал кожу и плоть, подобно ядовитым испарениям некоторых топей Палингерии. Долгое пребывание на нем приводило к негативным последствиям, неотвратимо меняло живых существ. Вместе с холодом и сыростью из темноты вышел тщедушный старичок в очках, с большим и длинным носом, занимающим треть лица, и высоким лбом, покрытым плесенью. Он создавал впечатление мудрого отшельника, некогда добровольно ушедшего в заклание и теперь вернувшегося, будто почувствовав, что общество нуждается в нем. Это, впрочем, было далеко от истины - и с тех пор, как угодил в опалу, доктор Ганс покидал свое пристанище в исключительных случаях и почти никогда не появлялся в основной части замка.
Старичок прихрамывал на обе ноги, спину держал сгорбленной, ноги, дугообразно искривленные в области коленей, - согнутыми, видом и манерой движений напоминал лягушку, зачем-то вставшую на две задние лапы. Доктор Ганс, или то, во что он превратился, не походил на себя двумя десятилетиями ранее, - ничем более не напоминал статного мужчину в расцвете лет. Человек неискушенный и с Гансом прежде не пересекавшийся, навскидку определил бы ему возраст далеко за сотню, и только потому, что грудь его по-прежнему вздымалась - то единственное, что не позволяло с уверенностью перевести доктора из разряда "пока еще живых, но на ладан дышащих" в разряд "недавно умерших".
Кряхтя и причитая, Ганс прошествовал через зал, к Лорду, который как его Фердинант оставил, так и стоял с тех пор в ступоре. С горем пополам добравшись до него, доктор вытащил пробирку и принялся цедить слюну Мортимера, параллельно прощупывая его грудь и живот перепончатой лапой, а ухо - приложил к груди, где у живых обычно бьется сердце. Закончив, Ганс задумчиво посмотрел на лорда, а затем вернулся туда, откуда вышел, тщательно заперев за собой вход в катакомбы.
Глава IV
Улицы Хельмрока были объяты льдом. Повсеместно встречались обмороженные прохожие, не добравшиеся до укрытия, и теперь лежащие на тротуарах; встречались повозки, лишившиеся кучеров, и лошади, так и сгинувшие в узде. Фердинант любил зиму в отрочестве, но даже тогда между зимой и летом, не задумываясь выбрал бы последнее. Теперь он был стар и немощен, а в разгар лета (по-местному, - теплой осени) падал снег, и в свойственной старикам манере, которую по молодости частенько высмеивал, он размышлял о том, что мир не тот и все не то, что раньше.
Так тепло, как сейчас, дворецкий никогда еще не одевался, но все равно мерз, далеко не по-старчески. В вопросе подвижности живые были устойчивей к холоду, чем мертвые, - кровь разгоняла тепло. И хотя холод не упокаивал мертвецов окончательно, он лишал их возможности передвигаться и запирал в собственном теле, что для многих неупокоенных было сродни окончательной смерти, а то и хуже.
Уж много раз с момента выхода из замка Фердинант пожалел о том, что отважился на этакое геройство. Он с одной стороны корил себя за опрометчивость, с другой - был горд за решение вмешаться и повлиять на чрезвычайное положение, в котором оказался Хельмрок - город, пускай и не родной ему, как и весь этот край, но за годы служения ставший вторым домом.
Ситуации, подобные этой, уже случались в прошлом. Все те разы находился герой, готовый спуститься в шахту и восстановить ее работу. Каждый раз герой уходил ни с чем, не получив ни награды, ни славы. Виной тому нравы Хельмрока, его жителей и, конечно же, лорда Мортимера, в упор не замечающего бескорыстия.
Городская стража квартировалась в ратуше. Здесь же в теории проходили суды и все большие собрания. Раньше у города имелся бургомистр, жил да здравствовал, пока лорд не прознал о наличии в Хельмроке такой должности. Лишь единожды взглянув на бургомистра, стоя на балконе, он приказал его вздернуть, посчитав, что, цитирую, - этой толстой, разожравшейся на казенные деньги скотине для полного счастья не хватает только объятий петли на ее свинячьей шее! Теперь в Хельмроке не было бургомистра, а в его старом кабинете обитал командир объединенного городского гарнизона - капитан Баст.
Баст был также нездешним: выходец с юга, он заслужил свой нынешний статус чужими потом и кровью, чем понравился лорду. Обладая железной хваткой, Баст содержал гарнизон в кулаке, а отношение к узникам в темнице ратуши было отнюдь не мягче, а порой и жестче отношения надсмотрщика к каторжникам.
Несколько лет тому назад один из заезжих торговцев, на собственной шкуре познавший жестокость условий содержания в здешних казематах, предпринял попытку отомстить Басту, забравшись к нему в дом ночью и нанеся несколько ударов топором. Рубило этого самого топор с тех пор торчит из головы Баста, а неудавшийся мститель обитает где-то в Хельмрокских подворотнях, разобранный по частям и скормленный местным дворнягам. Умри капитан тогда, сейчас бы Фердинант не мялся в нерешительности у входа в его кабинет, ведь мертвецам в Хельмроке не положены высокие полномочия. К большому сожалению заместителей Баста, а также всех служащих в ратуше, и, если уж на то пошло, всех жителей города и странников проездом, Баст пережил жестокую расправу, но не вышел на почетную пенсию, а вопреки всему продолжил нести бессменный караул, еще более ужесточившись.
Теперь капитан сидел в кресле и наблюдал чайник, вода в котором, греясь от огня очага, вот уже несколько часов к ряду не хотела вскипать. В голове Баста это не укладывалось, как и не укладывалось в ней то, отчего ворота города до сих пор не закрыты на выезд и въезд, почему не растет пошлина, почему ему нельзя казнить без достаточного повода, если все встречи подданных с лордом, даже самые пустяковые, обычно именно этим и заканчиваются, и куда еще запропастился его проклятый первый помощник (в понимании капитана - личный секретарь).
Слух Баста, заметно обострившийся после инцидента, различал тяжелое дыхание гостя, в нерешительности ожидающего за дверью, но природная склочность и дурной нрав, в довесок к фанатичной тяге к соблюдению не только городских законов (которые подчас сам же и устанавливал, или наоборот - менял устои, когда те шли в разрез с его мировоззрением), но и элементарных норм приличия, не позволяли капитану пригласить незваного гостя в кабинет. Он ожидал стука, а его не следовало - и это тоже злило Баста.
Капитан не мог видеть сквозь стены, а отсутствие привычного шума работы для него не представлялось достаточно веским поводом, чтобы поняться с кресла и пойти проверить обстановку в ратуше. Сделай капитан так - выйди сейчас из кабинета - он бы увидел, что большая часть помещений здания городского муниципалитета превратилась в ледник. Фердинант же, проделав весь этот длинный путь от замка к центру Хельмрока, имел возможность убедиться в плачевности положения города. Осознание собственной ответственности за происходящее, а также крайне вредные угрызения совести за несовершенное им преступление в очередной раз подтолкнули старого слугу к решительным мерам, - Фердинант постучал в дверь.
- Войдите! - тут же раздалось из кабинета.
Голос капитана ездил по ушам, как пила на лесопилке ездит по бревнам, и едва заметная тень удовольствия от разрешения неудобного положения утонула в неприятном, резком тембре, усталости тона и хронической аллергии Баста на мир вокруг. А потому, когда Фердинант входил в логово главного мясника Хельмрока, он мысленно приготовился, если не к расправе над собой несчастным, то к сильному противлению со стороны Баста, который хоть и цеплялся за насиженное место из последних сил, выполнять прямые обязательства по обеспечению сохранности города и граждан не желал. Он куда больше заботился о собственном статусе - чувствовал, как покидают его силы и утекает власть сквозь пальцы. Как он думал, вовсе не добросовестной службы ожидали от него подчиненные и граждане, но железной хватки, и с каждым новым прожитым днем металл покрывался ржавчиной, а сам капитан все реже выходил на свежий воздух, опасаясь ускорения коррозии.
Предчувствуя высокую вероятность спора, дворецкий заранее приготовил у себя в голове внушительный список аргументов в пользу необходимости спуска в шахту и восстановления нарушенного там производства. Весь этот список доводов пал жертвой затхлости помещения, от резкого и даже едкого запаха которого слезы навернулись на глаза Фердинанта.
Первым делом дворецкий оглядел кабинет. Он посмотрел на некипящий чайник, по поверхности которого непрестанно текла вода, отчего на полу у очага образовалась лужа, тем краем, что ближе к огню - испаряющаяся, противным ему - леденеющая; посмотрел на стол, заваленный отчетами и рапортами, наверняка нечитанными, но тем не менее уже подписанными и заверенными штампом печати; посмотрел на занавешенное окно и лезвие топора глубже чем наполовину засевшее в черепушке капитана. И только когда оглядел это все, Фердинант обратил внимание на самого хозяина кабинета, исподлобья смотрящего на него.
Только правая половина лица Баста сохранила подвижность, мышцы левой, если и поддавались кратковременным сокращениям, то неконтролируемым тикам. Левый глаз смотрел косо, а зрачок его размером существенно отличался от зрачка правого. Одну из рук - ту, которой лучше владел - капитан имел привычку держать во время разговора на резной рукоятке револьвера, заряженного, вычищенного и смазанного. Ему по молодости не раз доводилось участвовать в соревнованиях на меткость, и даже в зрелом возрасте он нередко выходил из таких состязаний победителем, оставляя молодежь далеко позади нюхать порох от его выстрелов. За время своей службы на улицах Хельмрока, тогда еще простым стражником, он несколько раз открывал огонь по нарушителям, и всякий раз такие противостояния заканчивались одинаково плохо для неприятеля, сам же Баст отделывался лишь легкими ранениями, а куда чаще одной только бессонницей. К сожалению для капитана, тот период, когда на жизнь его покусились, выдался сравнительно спокойным, а сон его в те ночи был особенно крепким, если не беспробудным.
- Чего вам надобно, мистер? - угрожающе проскрипел капитан и не ясно было больше в его голосе ноток интереса, или же ноток-предвестников грядущей бури. Баст не знал вошедшего, не знал, что тот служит у Мортимера. По правде сказать, мало кто из городских подозревал о наличии в замке кого-нибудь, помимо лорда, и капитан, старающийся не замечать власти выше него, как сам лорд старался не обращать внимание на короля Фэйр и владык прочих регионов королевства, формально равных ему по статусу, не знал дворецкого и ни разу со времен заступления на должность не бывал на приеме у правителя Холлбрука.
Окно позади него отчасти потому было завешено, что из него открывался отличный вид на Хельмрокский замок, а уж этого-то зрелища Баст на дух не переносил, в основном потому, что сам хотел быть лордом и плевать на подданных с высочайшей башни замка. Все картины с родовой крепостью Мортимера, прежде во множественном числе висевшие на стенах ратуши, Баст в тайне от лорда повелел сжечь. И их сожгли, не раздумывая и не смея перечить, ибо каждый из служащих и граждан понимал до боли злободневности: пусть лорд Мортимер правит всем Холлбруком и отдает приказы, но Баст и только он приводит те приказы в действие, - именно с Бастом они вынуждены считаться, от него напрямую зависит их благоденствие.
Выше командира городского гарнизона нынче в Хельмроке представителей власти не было. С тех пор как замковую и городскую стражи объединили, а капитан замковой исчез при невыясненных обстоятельствах, между воротами обители лорда Мортимера и внешними стенами города находилась неоспоримая территория капитана Баста.
- Касательно моего к вам прихода, достопочтимый сэр, - начал Фердинант с учтивости, войдя в кабинет и плотно затворив за собой дверь, - Такому мудрому и уважаемому человеку как Вы, разумеется, известна тяжесть положения, сложившегося снаружи, во всех его нелицеприятных подробностях, о которых, с Вашего позволения, умолчу.
Вместо ответа Баст поерзал седалищем, отчего его пузо всколыхнулось, а массивная грудь даже от этих незначительных движений начала вздыматься чаще.
- Я это к тому, сэр Баст, что, быть может, мы могли бы приступить к делу безотлагательно? Ну, знаете, минуя затяжное вступление...