- Отчего же! Право, не пойму - куда нам спешить? В этом городе время, кажется, остановилось... Иногда я сомневаюсь в том какой сегодня день недели, но для начала, мистер, вам положено представится! Мое-то имя вам известно, а ведь я вам его никогда не называл и даже не помню, чтобы мы когда-либо встречались... - после этих слов, Баст, казалось, впал в задумчивость. Он и правда размышлял на тему, где бы мог Фердинанта видеть, и не находя ответа, хмурился с каждой минутой все больше.
Они и правда не были представлены друг другу и виделись разве что мельком, в тот единственный раз, когда Баст пришел в замок за последним напутствием лорда, перед тем как занять свою нынешнюю должность, а эта его неспешность в ведении разговора лишь подтвердила худшие опасения Фердинанта о том, что капитан, возможно, не уведомлен об ужасе, творящемся снаружи. Теперь ему предстояло поведать Басту о страшной участи, постигшей Хельмрок, что, учитывая известную вспыльчивость командира стражи, могло обернуться для него самым что ни на есть печальным образом.
- Ваша правда, сэр, прошу простить за забывчивость! К сожалению, годы уже не те... Мое имя Фердинант! Большую часть жизни я прослужил дворецким при лорде Мортимере, - слуга согнулся в поклоне. И хотя в столице теперь кланялись исключительно старики - молодые предпочитали рукопожатие, занесенное мореплавателями с запада - жители отдаленных провинций Фэйр продолжали блюсти традиции.
- Слуга Мортимера, значит... - тихо прохрипел капитан. Кровь прилила к его большим щекам, на лбу выступила испарина, почти сразу же обратившаяся в иней, а здоровый глаз недобро сощурился. - И чего же тебе надобно от меня, слуга? С чем пожаловал? - спросил Баст, перейдя на ты, как бы презрительно подчеркивая место Фердинанта. Те немногие остатки дружелюбия, что он выказывал на момент приветствия, сошли на нет, и капитан предстал перед Фердинантом в том виде, в котором с ним сталкивались подчиненные каждый день. Сделался таким, каким его описывали редкие посетители замка.
- Мне тяжело об этом говорить, сэр, но, кажется, "Это" снова повторяется... Во всяком случае мне неизвестно иного объяснения тому, что происходит на дворе, если только ледяные великаны не спустились с гор с мыслью захватить Хельмрок, но на что им сдалась сия прогнившая клоака? - Фердинант попытался пошутить, но за годы службы в замке потерял чувство юмора, которым, впрочем, никогда не блистал, а за время, проведенное на улице этой снежной летней ночью, так и не сумел им вновь обзавестись. - Лорд сам намеревался вас известить, однако...
- Однако?
- Но вы ведь знаете Мортимера, сэр? - обезоруживающе улыбнулся Фердинант, разводя руками.
- Знаю, еще бы мне не знать этого... Но постой-ка, ты говоришь, что шахта прекратила работу? - до Баста вдруг дошло, и вместе с тем кровь прилила не только к его щекам, но и ко всей голове разом, отчего поверхность кожи начала испускать пар. Двух часов не хватило на то, чтобы вскипятить воду в чайнике, но одной реплики старого слуги оказалось достаточно, чтобы кровь в жилах Баста вскипела. Его обрюзглые щеки гневно тряслись, пока капитан предпринимал безуспешные попытки подняться. Кресло под ним скрипело и трещало, казалось, еще чуть-чуть и развалиться, и тогда большой начальник рухнет вниз.
Внезапно Баст выхватил револьвер и, во мгновение ока взводя его, принялся палить во что ни попадя. Вернее, целился он известно в кого, и спуск вжимал с уверенностью, и руки при этом нисколечко не дрожали, но все равно никак не мог попасть из-за косого глаза и отсутствия практики, а также того факта, что одна из ножек кресла, не выдержав, таки подломилась. Стало быть, стрелял он, уже падая на спину. Когда же с пылью да грохотом капитан достиг конечной точки падения, тяжелая рука его ударилась о пол, разжавшись, и револьвер, в последний раз непроизвольно выстрелив, отлетел в сторону, к стенке, где еще недолго по инерции вращался, лежа на боку барабана и дымя стволом. Баст тоже лежал на боку, а Фердинант стоял, оперевшись на стол одной рукой, а другой ощупывая грудь и со смешанными чувствами взирая на распростертого под ним капитана. Внутри него в тот миг желания добить и помочь подняться были равноценны, и если бы не запредельное терпение и ужасное положение дел, Фердинант бы как пить дать поднял тяжелую печать со стола и несколькими верными движениями докончил начатое кем-то дело, вколотив рубило топора поглубже в содержимое головы Баста. В итоге разум победил, и Фердинант с трудом, преодолевая вялое сопротивление капитана, помог тому встать на ноги.
- Пойдемте, сэр, медлить нельзя и... Оденьтесь потеплее, что ли... - бросил Фердинант напоследок, покидая комнату.
Оставшись наедине с собой и отдышавшись, Баст посмотрел на продырявленный чайник, несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, что делал часто, когда испытывал внутренние противоречия, подобрал револьвер с пола, вытащил из ящика коробку с патронами, зарядил, проверил как вращается барабан, и упрятал оружие в кобуру. Затем он подошел к шкафу и вытащил из него шерстяной сюртук, местами изъеденный молью, местами с дырками от пуль, и не везде на тех дырках были заплатки, - сюртук одел поверх жилетки. Еще в шкафу, за сюртуком, хранилось ружье, но на него Баст взглянул лишь мельком, посмотрел и со вздохом закрыл дверцы шкафа.
На пути к выходу он лицезрел пустую ратушу, и тех, кто, оставшись в ней на ночную смену, обледенели. В Хельмроке ночная - почти тоже, что и дневная, а то и труднее, если учесть сколько неупокоенных бродят по улицам города в любое время суток. В ночную смену работали в основном провинившиеся живые, а также неупокоенные, которым за бдение доплачивали. Теперь они, замерев статуями в коридорах, корили себя за то, что вышли в эту ночь на работу, и ненавидели тех, кто повинен в случившемся.
Двигаясь по коридорам, Баст почти буднично и без содрогания наблюдал также и тех, кто еще вечером был жив, - недавно умерших подчиненных. Немногие счастливчики из их числа обретут покой в могиле, остальные же вскоре должны были очнуться, переродившись в новом виде, и если к тому моменту они не сумеют поправить случившееся - что ж, тогда кого-то ждут тяжелые роды! - примерно в таком ключе размышлял Баст, с отвратительной ухмылкой глядя на бедняг. Наблюдая чужие муки, он на мгновение забывал о своих собственных, и потому всегда присутствовал на смертных казнях, - мероприятиях в Хельмроке частых.
Фердинант ожидал капитана у главного входа. Он в нетерпении мерил шагами холл ратуши, также как сам Баст недавно прохаживался по кабинету, - Фердинант прохаживался и потирал руки, не в нетерпении, но греясь.
В центре зала стояла статуя первопроходцев. Монумент вытесали из цельной глыбы мрамора еще во времена империи, а древние центурионы восьмого легиона, некогда покорившие провинции, ныне известные как Седжфилд и Холлбрук, высматривали что-то вдалеке. Статуя эта первоначально размещалась на вершине погоста, до того, как там начали проводить захоронения, но уже в те времена седой древности место знали как средоточие силы. И пока монумент стоял на холме, до того, как его стащили вниз, найдя лучшее место, вопрос, куда же смотрят древние легионеры? - разрешался как-то сам по себе. Ведь ясно же куда - туда, где тяжелой поступи имперских сандалий еще не слышали.
Покорение новых земель на границах изведанного во все времена было сопряжено с риском вооруженных столкновений. До прихода захватчиков с юга в этих землях обитали полудикие племена. Первый контакт между культурой и первобытным строем ознаменовал начало кровопролитной войны, которая из завоевания новых территорий переросла в полноценное истребление имперцами инакомыслящих и чуждых им варваров, с их странными обычаями и культом жестокости. Империя победила, но большой ценой и не все дикари тогда пали, часть племен ушла в леса и дальше, за их пределы. Кто знает, что стало с ними потом? Ибо не везде, где суша - простиралась великая империя древности, - и не везде, где суша - простирается Фэйр. И по сей день, несмотря на развитость технологий, остаются еще в мире ланды, непокорные человеку. Речь не только о Палингерии, но и в частности - о землях на дальнем севере, практически неизученных и нетронутых из-за предельно низких температур, скудной живности, длинной ночи и короткого дня. Должно быть, воздух там куда холоднее, нежели нынче в Хельмроке, но даже если так, - все равно утешение слабое.
Увидев Баста, Фердинант вздохнул и остановился у входа, ожидая, пока капитан поравняется с ним. Лицо старого слуги сейчас ничего не выражало. Оно излучало холод, как та дверь, позади. Высокая, из дерева, дверь промерзла и обледенела, однако створки ее были свободны ото льда и с натугой, но поддавались. Не так давно дворецкий входил сюда, и покинуть ратушу не казалось ему задачей труднее. А вздохнул он оттого, что вовсе не хотел уходить, но душа, совесть звала его, а тело, противясь, уступало тому зову, и все равно сопротивлялось, зная, что там - за стенами ратуши - ждут его лишь холод да смерть.
Из противоречий души и тела рождался дискомфорт, его-то Фердинант и подавлял, скрывая внутреннюю борьбу, и потому лицо его ничего сейчас не выражало. Он не думал о капитане плохо или хорошо, но воспринимал его ярость как нечто вполне естественное, очевидное, само собой подразумевающееся. Старый слуга, окруженный самодурами и диктаторами большую часть сознательной жизни, разучился понимать иной подход в управлении, хоть и знал, что таковой существует где-то, - это где-то было для него сродни другому измерению, - измерению, с которым его мир никогда не входил в соприкосновение.
Капитан видел в Фердинанте очередного заговорщика, как и в любом другом человеке из своего окружения. Это был страх не последствий возможного предательства, но страх предательства как такового, а также страх того, что он - матерый сом - попадется на крючок. Случись так - это значило бы, по крайней мере для Баста, что пришло время уйти на покой, и что он более не пригоден к службе. Баст слишком долго пробыл в седле, и, как известно, всякое дело накладывает на человека определенный отпечаток, деформирует его личность, придает ей специфических свойств, не всегда и почти никогда не идущих на пользу человеку вне его компетенции, - никак не облегчающих, а зачастую только усложняющих общение с людьми
- Пойдем, слуга... Лишние руки не помешают, - небрежно бросил Фердинанту Баст, проходя мимо него, к дверям, и по пути едва удостоив слугу взглядом; бросил, как бросает псу кость хозяин. Его зычный голос звучал так по-командирски, будто не дворецкий решал за себя идти ему, или нет, но только от воли капитана зависела его дальнейшая участь. И хотя Фердинант никогда не ходил под Бастом, и имел полное право отказать капитану в помощи, особенно теперь, когда благодаря ему шестеренки механизма власти, было вставшего от нежданного катаклизма, вновь завертелись, гиперболизированное чувство долга, а также потребность в подчинении в очередной раз сыграли с дворецким злую шутку.
Мортимер и Баст почти во всем отличались друг от друга, но тех немногих общих черт, в которых они сходились, - качеств единых для всех управленцев и просто людей, одаренных большой властью в любой ее форме, той необходимой доли вольности в обращении с человеческим ресурсом, которой Баст располагал, с лихвой хватило на то, чтобы обуздать дворецкого - этого старого мерина - и направить его скудные потуги на нужды времени.
Встрепенувшись и позабыв все то, что тяготило его, о чем он думал, Фердинант поспешил нагнать капитана. Вся его фигура, ссутулившаяся от холода и бремени, вдруг разом помолодела и, обретя конкретную, прикладную задачу, осмелела, преисполнившись прежнего рвения к услужению. Старичок, казалось, разом сбросил балласт целого десятилетия и ощутил небывалый прилив сил.
Глава V
За время, проведенное Фердинантом в ратуше, снаружи изменилась лишь степень обморожения. Если раньше фонари блестели багрянцем в кровавом свете Тура - первой луны, - будучи покрытыми едва заметной коркой льда, теперь эта самая корка, сделавшись в два раза толще прежнего и утратив былую форму, неравномерным бугристым слоем охватывала их продолговатые тела, а красный свет залил улицы целиком и полностью, и выражался он не только в отблесках фонарей, но доносился прямыми лучами света, ибо Тур завис над городом во всей своей воинственной красе. Теперь снег был почти по колено и продолжал падать новый. Хельмрок - город мертвых, - находясь в запустении, и погребенный под завалами снега, напоминал покинутый на произвол судьбы и забытый всеми курган. Город - одна большая братская могила, и те немногие его обитатели, что сохранили подвижность, не имея возможности покинуть этот стремительно утопающий в снегах корабль из-за погодных условий и запертых ворот, прятались по домам у разожженных очагов и в страшном предвкушении наблюдали неумолимо убывающие запасы угля.
Только двое отважились вмешаться, или, точнее сказать, были вынуждены сделать это за неимением других кандидатур, и сознавая, что произойдет в случае их отказа. Сейчас они медленно продвигались вперед, минуя покинутые дилижансы и переступая тела, но не к главным воротам города они шли, как можно бы было подумать, исходя из расположения шахты, а в самый его центр, где на холме - погост, а в середине его - Склеп.
Подъем на холм ожидаемо выдался труднейшей частью маршрута, и не в последнюю очередь потому что к моменту начала восхождения старики в конец запыхались.
Баст за время службы в администрации совершенно отвык от полевой работы, существенно прибавил в весе и сократился при этом в росте - потерял отменную физическую форму и вид громилы, некогда внушавший страх и уважение. Теперь он был необъятный толстяк, и как большинство толстяков, - неуклюж, что выражалось в постоянных потерях равновесия на льду и нескончаемых падениях в сугробы, встречающиеся у обочин и на самих дорогах в неисчислимом множестве. Каждый раз падая в такой, он потешно сучил ногами, и каждый раз поднимаясь, не без помощи дворецкого, смотрел на напарника не только без благодарности, но так, будто малейший намек на улыбку карается смертью. Едва ли, впрочем, револьвер стрелял после стольких падений - испытаний влагой и холодом, и все же одного только взгляда Баста, безумного и свирепого, было достаточно для слуги, чтобы потупить взор.