Фердинант - немногим старше капитана - исчерпал скудный запас сил еще на подходах к ратуше. Тот небольшой их прилив, что слуга ощутил, когда командир приказал выдвигаться, иссяк вскоре после возобновления движения по тому леднику, в который обратились некогда славные улицы города.
Парадоксально, но смерть в льдах, была им отнюдь не к лицу, и Хельмрок, казалось бы, привычный ко всевозможным преступлениям и казням, и который, казалось бы, со смертью на ты, собственный конец встречал тяжело и болезненно. Как известно, смерть не может быть легкой и естественной, какой бы причиной не была она обусловлена, пока умирающий не примет кончину как должно, пока не распрощается с жизнью, - Хельмрок же этого делать не желал.
Со времен начал снегопада погост - главная достопримечательность города - побелел и прибавил в объеме. Благороднее седин Фердинанта, грязно-серых от тягот жизни, заснеженный он был покрыт серебром, а поверх того серебра залит небесным заревом. И снег в том зареве представлялся иногда малиновым, когда непогода рассеивала лучи, а иногда, когда в редкие моменты ночное небо прояснялось, и Тур сиял, ничем не сдерживаемый, - багряным, подобно вину или любимой накидке лорда Мортимера (все накидки лорда - багряные). Но туч в небесах было много, и тучи те, не переставая, осаждали город и его окрестности, таким образом снег, лежащий на земле, почти все время обновлялся и был малиновым. Те же изумрудные сполохи нескончаемых гроз, что небо обуревали в обычное время сезона, как представлялось старикам, - совсем утихли. Они теперь, в ретроспективе, казались их умам предвестниками катастрофы, постигшей ныне Хельмрок, что, если по уму и беспристрастно, - большая глупость, ибо грозы были всегда, вот только по уму и беспристрастно у стариков почему-то не получалось.
Они теперь взбирались вверх, делая небольшие перерывы, и даже в погожее время путь был местами крутоват для пожилых людей, теперь так и вовсе - превратился в серьезное испытание. Несколько раз они останавливались передохнуть, и каждый раз Баст опирался на чье-то надгробие, а Фердинант, несмотря на усталость, избегал подобной опоры - ему не позволяла учтивость слуги, заменившая кредо жизни, к тому же такое поведение шло в разрез с негласными правилами погоста, которые Фердинант, пусть и не бывая здесь часто, - выучил на зубок. Превыше всего на кладбище ценилась частная собственность и личное пространство резидентов в условиях его ограниченности.
Проблема перенаселенности, - одна из вечных проблем погоста. Здешняя земля за века пользования до того переполнилась гробами, что они местами выходили на поверхность и торчали среди могильных плит, цветом и формой напоминая гнилые зубы старой карги. Та часть из этих "зубов", что встречалась вдоль склона, невольно образовывала под ногами взбирающихся подобие ступеней лестницы, особенно заметное ближе к концу восхождения. И сейчас, карабкаясь, Фердинант то и дело забывал, что взбирается по чьим-то мощам, тем более что часть из гробов пустовала, а даже те гробы, где лежали усопшие, были покрыты малиновым снегом.
В некий условный момент восхождения обстоятельства вдруг изменились, и долгожданная перемена та выражалась, в первую очередь, выравниванием склона, отчего движение много упростилось, во вторую, - изменилось само окружение: теперь по сторонам был не пустырь и сугробы, верхушки самых высоких надгробий, но статуи за оградой, и там же, среди них, - родовые склепы. Одинокие могилы здесь, правда, тоже встречались, но чаще всего они принадлежали аристократам, в силу тех или иных причин, не заслуживших право на захоронение прах к праху уважаемой родни. Так хоронили изменников и негодяев, или тех, кого следовало так называть, или было выгодно влиятельным сородичам. Иногда по прошествии времени тех, кто невинно осужден, или чья вина была переосмыслена в соответствии с духом нового времени, перезахороняли кающиеся потомки, а бывало они сами перезахороняли себя куда надобно.
От некоторых склепов доносились неразборчивые голоса. Те голоса без конца бранились, и говорили на повышенных тонах, а то и вовсе - вопили. Так громко они говорили и вопили, что даже толстые каменные плиты, герметично закупоривающие входы в усыпальницы, не способны были до конца поглотить перебранку. Сквозь мельчайшие щели и прорехи просачивались голоса наружу и уносились, подхваченные ветром, кружась снежинками, тонули в могучем вое бурана. И это был уже буран - даже не буря, крепчал он с каждым мигом, вступал во власть, и не лорд Мортимер, не капитан Баст теперь правили Хельмроком, но этот буран и его первопричина.
На вершине погоста встречались и деревья. Те коряги, что зимой, что летом никогда не зеленели, птицы на них не сидели, только залетные уличные мыши, у которых кости распирают кожу, и большие белые вороны, чьи ребра торчат наружу поверх перьев. Под стать известнейшим хельмрокским дамам с их холодными небьющимися сердцами и утробой, потерявшей способность к рождению, - дамам, не привлекающим мужчин более, или привлекающим, но безнравственно, - эти деревья, казалось, и не росли вовсе, но замерли в вечности. И только ветер, возвращая время, указывал на то немногое, что еще роднило их с растительным миром, - указывал на гибкость и долголетие.
Поравнявшись с тяжелой плитой, что Склепу заменяла дверь, Баст выхватил пистолет из кобуры и, направив в небо, несколько раз спустил курок. Однако выстрелов не последовало. Выругавшись, Баст перехватил револьвер за ствол и принялся бить рукоятью по плите, так как оружие он обожал, то и стучал бережно. Когда же и это не помогло, капитан, отчаявшись и рассвирепев, проорал во всю мочь глотки:
- Отворяй! Чтоб вам пусто было, костяшки полые... - его голос заметно дрожал, и руки дрожали, и все внушительное тело Баста содрогалось от холода, пробравшего его. Вскоре плита отодвинулась, а из образовавшегося проема дохнуло теплом: даже в склепе - для многих последнем пристанище - было сейчас гораздо теплее, чем снаружи, и, следовательно, - лучше для живых. Почти сразу же из проема выглянул череп бармена, объятый пламенем, но не зеленым пламенем распада, а самым что ни на есть обыкновенным - с красными языками: по всей видимости, и что слышалось из улюлюканья, завсегдатаи окунули его в горючее и подожгли, чтобы двигался резвее. Поднатужившись и отодвинув плиту еще дальше в сторону, так далеко, что даже тучный капитан сумел бочком протиснуться внутрь, а тщедушный Фердинант и подавно, Рэнди вернул ее в исходное положение и ушел протирать стойку.
Фердинанту не единожды доводилось бывать в Склепе, к которому он испытывал смешанные чувства; то же, что ему в заведении несомненно нравилось, - это его неизменность. К сожалению, данная черта, без сомнений присущая месту, распространялась на все без исключения составляющие его общности, в том числе и предельно отталкивающие, воспринимающиеся дворецким исключительно в негативном смысле, к примеру - на здешнее убранство.
Их почти сразу же поглотил гам, и пока город умирал, Склеп, итак по большей части мертвый, продолжал обслуживать клиентов. Внутри царили раздрай и беззаконие, и даже грозный капитан, который одним своим присутствием обязывал общество к порядку, на здешний хаос не мог повлиять, поэтому ненавидел его еще сильнее. Куда чаще Фердинанта, Баст бывал здесь в молодости. В последствии выслужившись и заняв высокий пост, будучи подверженным частым припадкам ностальгии, он нисколечко не тосковал о времени, проведенном в Склепе. Баст ненавидел каждую деталь: от заполненных пылью винных бутылок до вечно праздных постояльцев, превзошедших все возможные пределы разложения, как физического, так и морального. Он ненавидел дам, лениво обмахивающихся веерами, ненавидел их ухажеров, ненавидел игроков, которые скорее предпочтут позабыть себя, нежели правила любимой оказии, ненавидел зловоние и то, как частицы пыли, оседая, раздражают его кожу.
Едва оказавшись внутри, Фердинант ощутил облегчение. Для него в этот миг подошло к концу нечто сложное и опасное, непривычное. Склеп, таким образом, представлялся Фердинанту убежищем. Для Баста все было иначе: для него Склеп был лишь этапом, перевалочным пунктом. Баст знал, куда шел, чего не знал старый слуга, хотя догадывался и отказывался принимать подобный исход. Теперь он видел, что капитан, не желая оставаться в Склепе дольше необходимого, направлялся к спуску в катакомбы, куда простым смертным ходу не было, - видел и, внутренне протестуя, все же следовал за ним. Для слуги это был вопрос уже решенный: идти за Бастом, или отступиться? В делах, где замешаны власть имущие, он не знал иного подхода, кроме покорности, даже если она противоречила здравому смыслу и таила в себе для него угрозу.
На другом конце спуска начинался Нижний город, - город мертвых. Там не было места жизни в любой ее форме, там лабиринты коридоров, а по ним в кромешной тьме бродят потерянные - блеклые тени, призраки некогда живших людей. В недрах земли обитают демоны, почти никогда не способные навредить, но всегда слушающие стены и выжидающие момент. Даже среди неупокоенных на спуск в ту обитель заблудших решаются единицы, наиболее отчаянные мертвецы, ведь ни мертвому, ни уж тем более живому, войдя, во век не сыскать пути обратно, и решившись отдаться кромешной тьме, они тем самым отрекаются от света, и от всего, что из этого следует.
Глава VI
Говорят, Нижний город был построен задолго до Хельмрока, потому-то и Нижний город, а не Нижний Хельмрок. Поговаривают также, что катакомбы те - по большей части захоронения дикарей, населявших Холлбрук исконно, до прихода восьмого легиона и поголовного их истребления имперцами.
Спуск, связующий Склеп и Нижний город - не единственный в своем роде, но наиболее известный. Он начинается полноценным коридором, с полом, выстеленным мощенными камнями и потолком, укрепленным деревянными подпорками и балками, как в шахте. Ближе к середине, камень под ногами заканчивается, а на смену ему приходят неровные по высоте и ширине ступени из утрамбованной почвы. Примерно тогда же начинаются входы в кельи, где обитают те, кому ни сверху, ни снизу нету места, - обитают те, кто между. К концу тоннель мельчает и округляется, превращаясь из творения рук человека в нору гигантской землеройки, а потом, по преданиям и догадкам (ибо ни один дерзнувший спуститься туда, так и не сподобился вернуться обратно) начинается Нижний город.
Его коридоры имеют высокие стены. Они, чем выше, тем дальше сужаются, в конечном итоге образуя треугольник. Стены те покрыты рисунками и надписями, в некотором роде посланиями и наставлениями предков дикарей своим потомкам, таинственными и непереведенными. О том известно только потому, что есть еще подобные захоронения, их-то излазили вдоль и поперек. Как правило, сначала это были расхитители гробниц, а после ученые, сетующие на разорение. Только в этом захоронении, что-то невообразимое творилось и с временем, и с пространством, и с бедолагами, угодившими в западню. Быть может, причиной тому была населенность места, а может - длительный контакт с умами живущих над ним, решение загадки едва ли будет найдено.
По одной из версий, спуск в Нижний город - остатки исчерпавшегося прииска, той его части, что уходила в породу, а кельи тогда - ответвления от штольни. Теперь-то золото в Холлбруке не добывают, его все больше снимают с мертвых пальцев, и то не всегда получается, ибо не все мертвые - покойники, некоторые только притворяются таковыми.
К счастью старого слуги, путь их лежал не к Нижнему городу. То, что для многих было лишь предположением о возможном происхождении спуска, для Баста, человека посвященного во многие тайны Хельмрока, - было данностью. Ранее здесь добывали золото. Еще раньше - располагалось стойбище одной из множества общин дикарей. Так получилось, что по канону их веры селиться следовало непременно вблизи курганов, строиться вокруг них, жить, помня о смерти и предках. В виду слабой изученности и до сих пор не расшифрованной письменности, метафизическая основа верований местных остается загадкой, но как и в большинстве случаев на этот счет существует масса предположений, в основном заимствованных из верований других первобытных культур, а нередко - притянутых за уши.
В те времена золото здесь залегало совсем не глубоко, почти что на поверхности лежало, но не было востребовано местными, не ценилось ими, а может быть, даже считалось порочным за совершенную мягкость и не пригодность к хозяйским нуждам. Так или иначе, но топталось оно дикарями равно прочей грязи. Во всяком случае именно так обстояли дела на момент вторжения.
Согласно "Хронике завоеваний севера" - одного из древнейших письменных источников в мире, и общепризнанно, - древнейшего исторического трактата времен империи, многие участники того похода озолотились непомерно. Не только центурионы, которые отвечали за дележ добычи, но и простые солдаты. Потом, конечно, большинство из счастливчиков тех легких денег лишились в силу разных причин, но сам факт того, что какие-то там варвары могут позволить себе топтать золото, в империи очень даже ценившееся, - сам этот факт поразил легионеров, как следует из "Хроники". Выходцы из низших сословий, составляющие большинство солдат, за этакое непотребство были готовы наброситься и растерзать дикарей, тотчас увидев.
Баст остановился перед входом в одну из келий. На протяжении всего спуска он считал шаги, чтобы не пропустить вход в кромешной тьме. Фердинант же толком не слыша, чего там капитан бормочет, всерьез опасался, как бы тот не сбрендил, да и не забил его, а хоть бы и той же рукояткой револьвера, которой так ловко орудовал. Когда же Баст остановился, и старый слуга понял, о чем тот бормотал, вздох облегчения невольно сорвался с растрескавшихся губ дворецкого и, как и любой звук здесь, - распространился по тоннелю, на что где-то далеко внизу ему ответили вкрадчивые шорохи.
Проемы разительно отличались: где-то ровнее и шире, где-то кривее и уже, некоторые ответвления заканчивались тупиком или обвалами. Всего келий было около дюжины, и половина имела хозяев по большей части не гостеприимных, или наоборот - гостеприимных, но таких, встреча с которыми вам не понравится. Нужная им келья выглядела заброшенной, а проем ее зиял до самого потолка и был в два раза шире среднего. Кроме того, он не заканчивался помещением или тупиком, но продолжался вглубь недр.
Все это ими не виделось, но слышалось и чувствовалось по сквозняку, обдувавшему их, и по влаге, собиравшейся в капли и срывавшейся затем вниз с потолка, что сопровождалось оглушительно громким плеском - определялось по тому, как изменилась обстановка, стоило им войти в проход.
В пределах Склепа и бобер бы не сыскал древесины, только камень да кости, кости да камень, и хоть горючее здесь было, как видно по печальному примеру Рэнди, ни сам бармен, ни один из постояльцев или гостей Склепа, которые здесь почти не менялись и редко встречались заезжие, не отважился бы спустится вниз, пока не распрощается с прежней жизнью и не отдаст все долги, иначе бы давно ушел в Нижний город, откуда нет возврата. И думать было нечего о том, чтобы зажечь чьи-то кости и использовать их в качестве факела, поэтому как досюда шли в темноте, так и сейчас, повернув в келью, продолжили движение вперед все так же наобум.