На улице к нам вновь подскочила собачья свора, залаяла, оскалилась. Жабоид поддел одну псину носком ботинка, отшвырнул, остальные отбежали сами.
- Видишь болонку? - спросил он.
- Где?
- С краешку, ближе к оврагу.
Там и в самом деле суетилась вислоухая блондинка с кудряшками. Оригинальная псина, я приметил её, едва мы зашли в ворота. Своим хриплым лаем она как бы показывала всей стае, я с вами, но в то же время держалась особнячком.
- Вижу. И что?
- Иди прямо на неё и подманивай.
- Как подманивать?
- Как собак подманивают? Кутя, кутя... Да по любому подманивай, лишь бы она на тебя смотрела. Если подпустит - хватай.
- А ты?
- А я сзади зайду.
Что меня более всего бесило в Дмитрии Анатольевиче, так это его скрытность. Никогда ничего толком не объяснит, но иди делай. И я пошёл. А куда денешься? Он старший.
- Кутя, кутя, кутя, - запричитал я дурацким образом и протянул руку, как будто в ней был запрятан кусок колбасы. - Собачечка, собачечка. Милая моя... На-ка вот, на-ка вот.
Однако подманивание не помогло. То ли в голосе моём отсутствовали нотки достоверности, то ли блондинка не любила колбасу, но вместо того, чтобы умильно смотреть на меня и вилять хвостом, она заскулила и начала пятиться. Я прибавил шаг, она начала пятиться быстрее. Между нами всё время оставалось не менее пяти шагов. Видимо, на этом расстоянии собака чувствовала себя в безопасности.
Но план жабоида сработал. Каким-то чудом он пробрался по сугробам к спуску в овраг и прыгнул на болонку сзади. Она завизжала и дёрнулась, но Дмитрий Анатольевич успел схватить её за шкирку и в победном рывке вскинул руки над головой.
- Бежим!
Болонка завизжала громче, а мы бегом бросились за ворота.
Честно говоря, я уже задолбался бегать - это от души. В армии старшина каждое утро выгонял нас из казармы, и по буеракам, через кусты, наперекор ветру, независимо от времени года и прогноза синоптиков - непременных три километра. Думал, вернусь на гражданку, забуду эту канитель. И вот вам снова: вместо буераков - зимний лес, вместо старшины - жабоид.
Бежали мы быстро, как от гномов. Жабоид прижимал болонку к груди, болонка подскуливала, я чертыхался. Через пару километров я запросил пощады.
- Дмитрий Анатольевич... будь ты проклят... Давай передохнём.
Жабоид смилостивился. Он остановился, присел на корточки, а я рухнул на снег и задышал часто-часто. Как же хорошо просто лежать, просто дышать, просто не бегать...
- Лучше бы Горбунка искали.
- А это по-твоему кто? - он погладил болонку.
- Собака?
- А ты думал, он тебе в натуральном обличье явится? Кукиш! Перед кем он настоящим встанет, тому и служить будет, и пока он в себя настоящего не обратился, Никодим Аристархович нас в покое не оставит. Поэтому времени у нас мало. Вставай. Если успеем дойти до посёлка, будем считать повезло. Там он нас не тронет.
- Уверен? Или как с гномами?
- Уверен. Он из леса выйти не может. Оковы на нём...
Позади затрещали сучья, послышался скрежет. Кто-то большой и тяжёлый рвался напрямую по лесу.
- Жабоид! - послышался жуткий медвежий рык.
Похоже, времени у нас оставалось ещё меньше. Между деревьями мелькнула громадная рыжая тень, затрепыхались от страха еловые стволы. Мгновенье - тень выскочила на дорогу и обрела очертанья. Я содрогнулся. Нет, это не могло быть Никодимом Аристарховичем. Никодим Аристархович добрый, приветливый мужчина и по-своему красивый, а это был ужас, нечто среднее между медведем и человеком. Он поднялся на задние лапы и взревел:
- Аррр-ды-ааа-й!
И эхо разлетелось по лесной крепи:
- Отдай!
- Обрез! Обрез доставай! - возопил Дмитрий Анатольевич.
Он попятился, болонка заплакала, под её плач Верлиока заревел ещё яростнее, и скакнул к нам, как заправская лошадь. Я понял - это... Всё! Господи, лучше бы полицейские арестовали меня за ношение огнестрельного оружия, и сидел бы я сейчас в кутузке, хлебал баланду, грустный и здоровый.
Я выхватил обрез, внутренне понимая, что дробь лишь раззадорит оборотня. Не надо быть охотником, чтобы понимать, что такую шкуру прошибёт разве что бронебойная пуля. Да и то вряд ли...
- Игнаша, стреля-я-я-яй! - завизжал жабоид.
Я выстрелил дуплетом. Верлиока споткнулся, проехал мордой по снегу. Я преломил стволы, вставил новые патроны. Верлиока поднялся, растопырил лапы. Жабоид прижал Горбунка к груди и замотал головой:
- Не надо... не надо... не надо...
Я снова выстрелил. Картечь выбила кровь из медвежьей грудины. Я увидел, как дробины входят в плоть, как рвут её и разлетаются по сторонам алыми брызгами. Верлиока замер. Он больше не шёл. Он опустился на зад, удивлённый и уже совсем не злой. И для него, и для меня стало потрясением, что мелкие свинцовые шарики встали между нами неодолимой преградой, словно это и в самом деле бронебойные пули. Что же получается, ещё одно чудо? На этом обрезе не только заклятие скрытности, но и нечто более сильное, более... Волшебное?
Верлиока завалился набок, вздохнул устало и закрыл глаза. Уж не знаю, что с ним случилось: умер или снова задумался, подходить и проверять я не стал - побоялся. Вместо этого я нарочито медленно перезарядил обрез, посмотрел на жабоида и скрипнул фальцетом:
- А ты говорил, два витязя...
Болонка перестала плакать. Дмитрий Анатольевич разжал пальцы; она выпорхнула из его рук, отряхнулась, будто от воды, и заискрилась молниями. Снег на дороге начал плавиться, запахло гнилыми фруктами. Защёлкали, зароились голубые вспышки. Вокруг болонки образовалось электростатическое поле, вылившееся в большой шар из розовых, зелёных, жёлтых линий, и болонка на наших глазах начала расти. Осыпалась и растаяла шерсть, вытянулись уши, ударили копыта - и вот уже не болонка перед нами, но осёл, только горбатый и с лошадиной мордой.
Жабоид сложил молитвенно ладони и прошептал:
- Уподобился.
Глава шестая, немного об ослах, кикиморах и хромосомах
Осёл заржал, и выглядело это настолько неестественным, что меня пробрала дрожь. Ослы не ржут, они игогочут, это я ещё в школе усвоил. А ещё бабушка в детстве рассказывала, что так поступают ведьмы: оборачиваются, например коровой, и начинают хрюкать, пугать людей. Впрочем, Горбунок не ведьма, он артефакт, он не пугает, он может стать кем угодно, и я, честно говоря, боюсь представить, на что этот сгусток магии способен. Я подошёл ближе, похлопал его по шее, почесал за ушком. На ощупь Горбунок оказался совершенно настоящим, тёплым, и пусть даже зарился на меня красноватым взглядом, в целом выглядел вполне себе добродушным.
- Здравствуй, Конёк Горбунок, - прошептал я.
Вспомнилась сказка Ершова, неоднократно перечитываемая в детстве. Словно ожившая картинка: вот такой же в три вершка, да с аршинными ушами, на спине с двумя горбами... Можно подумать, автор лично лицезрел Горбунка и писал портрет напрямую... А может и в самом деле лицезрел, кто знает.
Подскочил жабоид, засуетился.
- Торопиться надо, пока не закостенел.
Он забормотал заклинание. Слов я не слышал, вернее, не смог разобрать, кажется, что-то вроде: Сивка-Бурка вещий каурка встань передо мной... Но Сивка-Бурка не Конёк Горбунок, это два разных артефакта, хоть и из одного помёта. Сработает ли?
Сработало. Горбунок снова окутался электрической дымкой, защёлкал молниями, разрядами, петардами...
Когда статика ушла и молнии рассеялись, перед нами стоял Москвич 412 бледно-голубого цвета. На крыше багажник, под крыльями и на порогах пятна ржавчины. Бог мой, во что он обратился? Я обошёл машину спереди. Одна фара треснута, бампер перекошен, у правого клыка вмятина. Из болонки в осла, из осла - вот в это?
- Эй, не шали, - погрозил пальцем жабоид, и ухмыльнулся, пожимая плечами. - Не остыл ещё. Злится. Сейчас переформатируем, - и снова к Горбунку. - Родной, не позорь меня перед новиком. Я же не прошу БМВ - обычную Ладушку, можно даже не последней модели. Ну, что тебе стоит?
Он уговаривал его минут десять, однако Горбунок на сотрудничество не шёл, и Москвич так и остался Москвичом.
Ладно, будем довольствоваться тем, что есть. Мне, в принципе, без разницы - БМВ, Москвич или Лада. Или ещё что-то. Я открыл заднюю дверку, заглянул в салон: обивка потёрта, панель поцарапана, на стекло пришлёпана буква "У". Антураж более чем дешёвый, я бы сказал, задрипанный. Но, повторюсь, без разницы.
- Ты на водительское место садись, - сказал жабоид.
- Не уверен, что смогу управлять этим.
- Управляет он сам.
- Тогда какой смысл садиться за руль?
- А такой, что сложно будет объяснять дорожной полиции, почему машина движется без водителя.
- Тогда ты садись
- Я водить не умею.
- А какая разница, если поведёшь не ты?
- Не сяду я! - упёрся жабоид.
- Ну, Дмитрий Анатолич, - пробурчал я, втискиваясь на водительское место.
Я потрогал рычаг переключения скоростей, покрутил руль.
- Как он заводится?
- Просто скажи: поехали.
- Поехали.
Заскрежетал с надрывом стартер, провернул несколько раз и застыл. Снова провернул, снова застыл.
- Аккумулятор что ли сел? - пожал я плечами.
- Какой аккумулятор? - донёсся с заднего сиденья раздражённый голос жабоида. - Это магия. Ей аккумуляторы не нужны.
- А чего тогда не заводится?
- Я же говорил, не остыл ещё. Не отвык от прежнего хозяина. Выпендривается. Время ему нужно, чтобы перестроиться.
Вот ведь - магия, а тоже характер имеет. Я провёл ладонью по панели - мягко, почти по-родственному - и кожей почувствовал, как теплотой отзывается пластик. Живой он, несомненно, живой, и относиться к нему надо как к живому...
- Ну, Горбуночек, родной, заводись.
Москвич заскрежетал, выстрелил из выхлопной трубы бензиновым сгустком и заворчал ласково и стабильно. Шевельнулись приветливо дворники, загорелись огоньки на приборном щитке. Я положил руки на руль, и Горбунок плавно стронулся с места.
Ехали мы не быстро, осторожно огибая наледи и плавно переваливаясь на кочках. Я прислонился головой к стеклу, задремал. Мне приснилась Василиса. Лето, речка, мы сидим на песчаном бережку. Стрекочут кузнечики, в камышах шебаршатся лягушки. Вода тихо струится у наших ног. Тепло. Горячий песок обжигает ступни, я вскрикиваю, Василиса смеётся, я тоже начинаю смеяться, черпаю пригоршню воды, плещу на неё, она плещет в ответ... А ветер качает головки камыша, и по небу плывут белые пёрышки.