— Семьдесят пять, — брови Кана взлетают вверх. Айяка потрясенно выдыхает и прижимает ладонь к губам. Тони улыбается уголком рта, наблюдая их реакцию. Похоже, Наас рассказал другу раньше.
— Тварь ослабит ее своим присутствием, но все равно — почти сравнимо с Мантикорой. А вы когда в последний раз видели Мантикору?
Кан пожимает плечами. Тони задумчиво говорит:
— В прошлом году. На празднике солнцестояния. Он напился и упал с крыши тренировочного комплекса.
— Он не был пьян, — вдруг возражает Айяка. — Я… я была рядом. Он не был пьян. Наас кивает:
— Он прыгнул. Но выжил. На следующий день в его комнату переселили Эмоя и Рихарда. Вещи забрали санитары из лаборатории. Я выяснил, что его держат в отдельном блоке Заповедника. Как тварь, с охраной и барьером. И еще…
— Безногий, — перебиваю я. — Она назвала одного безногим.
— … да, — Наас берет меня за руку и подносит ладонь к лицу, гладит красный росчерк. — И это странно. Я точно помню, не так уж он и переломался. В лазарете и хуже собирали, почти не знаю случаев, когда доходило до ампутации. Поэтому тварь права. Зарин необходимо остаться. Нельзя надеяться на Валентиновы фокусы.
— У нас в любом случае нет выбора, — Тони оглядывает марширующие во мрак дома, полоску месяца и проступающие звезды. — Подождем освобождения. Исследуем Отрезок. Подобный шанс нельзя упускать, нас потом проклянут. Если сможем вернуться сами, скажем: тварь поймали сразу, но Зарин долго восстанавливалась. Для сорока четырех процентов это естественно, а про клятву никто, кроме нас, не знает. Из идиотов, которые влезли в ритуал, станем героями, выжившими в Отрезке и поймавшими Высшую тварь. По-моему, неплохо. Тем более, еда и вода здесь есть.
— И другие твари тоже, — замечает Кан. — А насчет клятвы ты забываешь: причину разрыва чар в Заповеднике обязательно расследуют. Я не сомневаюсь в способностях Даниеля скрыть посещение кладбища, но мы одновременно покинули периметр сразу перед взломом системы. И вы черт знает где еще наследили до этого. Они поймут, что мы освободили тварь. Возможно, не додумаются до клятвы. Но это не главное.
— По записям я и Наас спускались в архив, — бледнеет Айяка. — Оттуда есть проход в Заповедник. Ты им воспользовалась?
— Он был открыт.
— Ты постоянно ходишь в архив, — отмахивается рыжеволосый маг.
— Всегда одна. Мне не нужны ассистенты, и профессор Перье…
— Бога ради! — обрывает парень. — Ну признаешься, что я просто так напросился. Не знаю, может, нравишься ты мне! Мы не сделали ничего против правил, даже в секции с ограниченным доступом не ходили. Никто не проверит, какие книги брали. Все хорошо!
— Ты думаешь, в охране сплошь идиоты, не свяжут два и два? — шипит девушка. — Ни черта не хорошо!
— Но и не фатально, — спорит Тони. — Совпадение возможно. Прямых улик нет. Наас был с тобой — ладно. У него ужасная репутация, все решат, что просто в очередной раз решил сунуть нос куда нельзя. Зарин чары не могли засечь. Она пока не в регистре. Ночью мы ходили прогуляться в парк. Все ходят. Уверен, еще
человек пять-десять там шаталось. В чем преступление? Если будем держаться единой версии и проработаем до мелочей любые вероятные несостыковки…
— И не умрем, — перебивает Кан. — Повторяю: Отрезки кишат тварями.
— Плутон обещала отметить нас, — я зажмуриваюсь, прогоняя обморочную слабость. — Чтобы другие не нападали.
Наас замирает.
— Что?… — вскидывается Тони.
— Отметить! Это же… — Наас замолкает. Неверяще улыбается. — Навсегда!
— Нам не нужны будут обереги, — подхватывает его друг. — Господи…
— Чтобы тварь дала защиту человеку… охотнику… да за это я хоть год тут проторчу!
— Говори за себя, — но Кан задумчиво касается кармашка на плече, где прячет колбу с прахом. Вздрагивает, судорожно отщелкивает ремешок и достает веревку с оскольчатой короной горлышка.
— Дерьмо!
— Отрезок, — пожимает плечами Наас. — Ничего удивительного. Но печати ничего не страшно! От всех тварей она не защитит, но серьезно: сколько Высших вы встречали? Да и не факт, что от них помогут кости!
Я прислоняюсь к опоре козырька и закрываю глаза. Рядом шуршит пакетами Айяка.
— Ладно. Хорошо, — сдается Нинин брат, — порадуетесь позже. Темнеет. Пока отпечатков на нас нет. Давайте проверим эти дома. Я не хочу уходить далеко от знака, но и ночевать в подвале тоже. Вы трое останьтесь здесь. Будете только мешать. Запустите следящие чары. Если что — стреляй в воздух.
Я хмыкаю, представляя, какое у Нааса лицо. Парень тянет:
— В воздух, ну конечно.
— Мы быстро, — Кан делает вид, что не расслышал насмешки.
Удаляющиеся шаги. Шорох мела по асфальту. Скрипит дверь парадной. Что-то разбивается.
— Стреляй в воздух. Умник, мать его, — бормочет Наас, растягиваясь на крыльце и опуская голову мне на колени. Я вплетаю пальцы в шершавые от праха волосы.
— За что он тебя не любит?
Айяка фыркает. Наас расслабляется от прикосновений. Стягивает резинку, освобождая черненные пряди:
— Когда они с Энид впервые расстались, я как раз попал в Университет. И воспользовался моментом, — парень выгибается, чтобы снова взглянуть на рисунок поисковых чар. — Энид безумно красивая. Просто невероятно. Я порядком обалдел, когда она вдруг согласилась на свидание, — усмехается, в блестящих карих глазах — отголоски старого удивления, — только ей плевать на меня было. Больше отмалчивалась, а при Кане прямо неземную любовь изображала. Мы прогуляли неделю, но ему хватило, чтобы меня запомнить. Потом я пролез на задание и напортачил. Он вообще новичков никуда не пускает, а тут еще… о, да много чего было! Мне странным образом везет на неприятности. В Университете таких не любят. Там безопасней не выделяться.
Он широко зевает. Айя протягивает нам по шоколадному батончику.
— Спасибо, — губы с трудом складываются в улыбку.
— Университет — лучше, чем кажется. Даже для магов огня, — девушка теребит обертку, хмурит высокий лоб. — В конце концов, недостатки есть в каждой
системе. Но если тварь… Плутон научит тебя управлять стихией — вас обоих научит, — все сразу станет на свои места. А со временем, уверена, мы решим и общую проблему с темными созданиями. Ведь совсем недавно даже оберегов не существовало…
— Если бы ученые не привязались к тварям, нам бы на хрен не сдались обереги, — отрезает Наас.
— Нам с тобой сдались бы, — недоуменно моргает, не сразу понимая. Забыл.
Мы мало отличаемся — сказала тварь. Возможно.
Но не это важно. Главное — не на сколько, а чем.
— Идем! — зовет Тони из темноты парадного. — Мы почти закончили с барьером. Здесь есть горячая вода.
Его лицо белеет на фоне черного проема: умылся. Наас помогает подняться на ноги.
Горячая вода, сок и шоколад. Новый мир кажется вполне дружелюбным, и даже утерянный кусочек прошлого больше не жжется холодом, хоть по-прежнему вынуждает ворошить воспоминания. Значит, завтра станет еще тише, а однажды затрется и исчезнет. Все должно выйти неплохо. Отлично, на самом деле. Что может пойти не так?
***
Огонь свечи. Мягко колеблется, тени танцуют вместе с ним. Золотое тепло — дрожью в кончиках пальцев, раскаленное пятно на ладони. Взмокшие пряди на щеках, дыхание туманом оседает в воздухе. Холодно и жарко. Больно. Как же больно!
— Так не должно быть, ты ведь понимаешь. И не будет. Ты справишься, — голос твари проходится наждаком по нервам. Сжимаю кулак, зажмуриваюсь до черных точек на изнанке век. Ей легко говорить, она вся — морозный сумрак, от загнутых кинжалами когтей до кончиков рогов. Я знаю холод и силу по-птичьи тонких лап. Стискиваю стучащие зубы.
Маленькая свечка вот уже три недели является центром моей вселенной. Но ничего не меняется.
Я не меняюсь.
— Забудь о боли. Огонь — часть тебя. Как дыхание. Если ты задержишь дыхание, почувствуешь боль. Так и сейчас. Отпусти его.
Прячу руки на груди. Кожу дергает и печет. Вытираю слезы тыльной стороной кисти:
— Не могу! Я не понимаю, чего ты от меня хочешь! Огонь обжигает! Это чертова физика!
Я дрожу. Мы в подвале, среди припорошенных пылью коробок и стеллажей, широких колонн. У неподвижного знака. Наверху почти летний зной, но здесь, внизу, черные линии покрыты изморозью. Пахнет горелым и мшистой влагой. Кашляю. Легкие, наверное, черные от подвешенного в воздухе праха. Тварь настояла на этом месте, здесь будет легче, — сказала она. Если сейчас легко, что в ее понимании — тяжело?!
— Злись. Ненавидь меня. Просто дыши, не пытаясь понять механизм. Давай. Еще раз, — со стоном возвращаю руку к огню. Лучше бы не убирала: после передышки ожог взрывается болью.
— Поговори со мной. Скажи, ты же хочешь, — Плутон садится напротив и скалится серебристыми зубами-иглами. Еще бы я не хочу. И говорю.
Все, что думаю о ней, других тварях. О ритуалах, ученых и городе, застывшем во времени. Чертовой свечке и даже Наасе, сбежавшем на пятый день истязаний огнем. Под конец срываюсь в крик и плач. Пламя по-прежнему терзает плоть.
— Хватит.
Осторожно касаюсь ледяного бетона, пытаясь унять боль. Перестать всхлипывать. Как вчера. Позавчера и раньше. Руку рвет агонией. Ноготь на большом пальце оплавился и почернел. Вот, откуда запах.
Чужое дыхание согревает щеку:
— Мы что-то упускаем. Я не могу найти подход к твоей силе. Мне нужно подумать, — гасит свечу мимолетным взглядом. Скотина.
Помолчав, темнота скрипит:
— Отдохни сегодня. Увидимся завтра.
— Стой, — трещат защитные чары. Мрак опустел. Неуклюже поднимаюсь на ноги. На лестнице, ощутив дуновение теплого сквозняка, расслабляю скованные плечи. Кости ломит, колени подгибаются — я просидела так… сколько? С рассвета, когда тварь по обыкновению застыла посередине дороги, противоестественно черная, чуждая солнцу. Звонкая, готовая сорваться с места и исчезнуть от любого моего неловкого жеста. А теперь день клонится к вечеру. Свет меняется: удлинились и остыли тени. Стягиваются под своды заброшенного магазина птицы. Вместо магии, в Отрезке я научилась видеть время.
— Привет, — на крыльце сидит Наас. — Ты сегодня рано.
— Что ты тут делаешь? — пожимает плечами:
— Тони с Каном опять засели за шахматы. Айяка что-то готовит. Скучно. Хотел спуститься к вам, но потом решил не отвлекать. Прогуляемся?
— Да, — сняв куртку, оставляю на ступеньках у входа. Еще горячий ветер пробирается под футболку, путается в волосах. Жмурюсь, подставляю лицо и руки солнцу: пусть прогонит подвальную мерзлоту. Наас нетерпеливо пинает камешки. Золотистый от загара, совсем летний в растянутой коричневой майке и линялых джинсах. А дома сейчас зенит осени.
В молчании неторопливо идем к центральной площади Отрезка. Старые-старые дома вкруг и затопленный цветами фонтан. Алые, вроде маков, переливаются через край широкой каменной чаши и покачивают головками в высохшем бассейне, пробиваются между стыками плит за его пределами.
— Выплеснулись, — прошептала Айяка, когда мы пришли сюда в первый раз. Исследуя город, заглянули в каждый переулок, во многие дома и магазины. Иногда жилые на вид, словно хозяева вышли минуту назад и сейчас вернутся, но чаще заброшенные, разоренные. Слишком скоро стало ясно, что в Отрезке побывало больше людей, чем… чем хотелось бы.
— Ничего себе, — сказал Наас. В квартире над лавкой, где в первый день маги взяли еду, в коридоре ощетинилась ножками стульев полуразрушенная баррикада. На пожелтевших обоях — кровавая штриховка: кто-то обтерся испачканным боком. Затхлый запах. Вспоротая, залитая бурым кровать. Изломанная мебель. Испражнения. Стрелянные гильзы и искореженное оружие. Твари позаботились, чтобы им невозможно было воспользоваться вновь. И о телах они тоже…
— Я не понимаю. Едят они их, что ли? Не едят же обычно, — до красноты растер переносицу рыжеволосый маг. — Да и вообще… зачем убивают? Как? Младшие не способны… и сюда ведь попадают только в слиянии.
— И что? — выгнул бровь Кан. — Думаешь, раз человек слился с одной тварью, прочие просто оставят его в покое? Всегда найдутся создания посильнее, которым захочется развлечься охотой. Но куда деваются тела, и правда, интересно.
Ответ нашелся быстро. Стоило сразу догадаться: по всему чертову городу мертвые деревья царапают небо черными ветками, сухие травы и вьюнки крошатся от прикосновения, и лишь фонтан утопает в молодых цветах.
Айяка, наклонившаяся над краем бассейна, отпрянула так резко, что подвернула ногу и упала.
— Айя! — бросился к ней Тони.
Бордовые стебли и бледные корни туго заплели кости, над рябой вязью гнили — нежные лепестки, трепет волной при малейшем дуновении ветра. Бархатные сердцевины с крохкой угольной пыльцой. Девушка указала на место у самой чаши, где из хватки растений выглядывала нижняя челюсть. Наас палкой вспорол соцветия, выискивая костяные осколки. Выкопал треугольник локтя, оголовок бедренной кости. Ребра. Свод черепа.
Плутон отказалась объяснять. Тварь вообще скупилась на разговоры.
Появилась в розовых рассветных лучах, когда мы очнулись после первой долгой ночи под яркими звездами Отрезка. Вздернула острый подбородок при виде остальных магов.
— Отпечаток, — Кан застыл, сжав кулаки. По его странным перчаткам побежал шум. Плутон фыркнула — с некоторым презрением, внимательно посмотрела на меня. Я кивнула: давай.
Тварь распалась дымом, ударила в лицо. Рядом закашлялся Тони.
— Я бы могла просто убить их, — клекотом в ушах. Могла.
— Спасибо, что не убьешь, — я ответила на грани слышимости. Прозвучало приказом, и тварь рассмеялась: пересыпалось битое стекло. Я погладила шрам. Плутон сказала:
— Идем со мной, — и я пошла, к роящемуся силуэту в конце улицы. Оглянулась через плечо на сплевывающего тьму Нааса. Рыжеволосый маг улыбнулся грязными зубами и ободряюще кивнул:
— Удачи.
— А ты?
— Позже, — властно оборвала Плутон. — Пора начинать.
Испытания огнем.
— Печать — очень личное для них, — накануне пояснил Тони, вытряхивая пыль из покрывала. На его лице плясал пламенный отсвет. Выбранную квартиру на первом этаже мы расчистили позже, а в ту ночь расположились прямо у входа в магазин, дежуря по очереди, не доверяя тонкой завесе охранных чар. Рядом сновали твари: я чувствовала смерть льдом под сердцем, слышала ее царапающую поступь и хищное рычание. Кан обманчиво расслабленно сложил руки в боевых перчатках на коленях и время от времени трогал знак Университета на груди. Айяка сидела совсем близко к костру. Вылетающие искры гасли на новых джинсах. Тони и Наас лишь чуть поворачивали головы, когда в зданиях дальше по улице что-то с дребезгом рушилось, скрипело, а за окнами мутная двигалась тьма.
После обжигающего душа, неловкая в чистой, чужой одежде, я спряталась в плед и наблюдала за танцем золотых языков в кольце камней.
— Почему? Проклятья, как я поняла, твари раздают с легкостью.
— Защита — другое. Для печати твари нужно отдать часть себя, а у них и так мало что есть, — друг Нааса поправил угли.
— Я уже объясняла Зарин. Основа любой твари — частичка души хозяина. Воспоминание о чем-то очень важном. Пока тварь мала, оно заменяет ей разум. Поэтому она послушна, — сказала Айяка, гоняя по миске остатки лапши. Чувство голода, яркое поначалу, быстро притупилось, ушло — и не вернулось. Одно из приятных чудес Отрезка. — Но, по мере развития, первоначальный импульс переваривается, изменяется под влиянием темной материи. Процесс изучен плохо. У некоторых сознание угасает до набора инстинктов. У других вырастает в самостоятельную личность. Первые и не могут никого отметить. Это просто убьет их. Защитная печать — результат расщепления оси создания. Кусочек кусочка памяти создателя. Если памяти мало, то нечего и отдавать.
— Печать для твари вроде ритуала для огненного мага, — сказал Наас. — А проклятье — просто колдовство. Как заклинание запустить. Отнимает силы, но не влияет на личность.
Личность Плутона оставалась загадкой. Хоть после перехода тварь больше не напоминала черную дыру, поглощавшую жизнь: нечто зыбкое и неумолимое. Теперь я смогла различить скользящую грацию в ее движениях, ранее скованную тесной камерой Заповедника. Удовлетворение в бездне глаз и злость под взъерошенной шерстью на загривке. Я спросила, растирая шею — прогоняя дрожь: — Почему ей не закрыть меня где-нибудь? Здесь, хотя бы. Меньше проблем, постоянный доступ.