Кан колюче всматривался во мрак и мял незажженную сигарету:
— Магия зависит от настроения мага. Даже не от настроения, а от общего состояния психики. Сила — не постоянная величина, скорее выбросы. В нормальных обстоятельствах они частые и более-менее равномерные. При экстремальных условиях хаотичны. Могут вообще пропасть или прорываться разрушительными вспышками. Нестабильность — тебя тестировал на это Валентин.
— Временная, — вставила Айяка. — Но есть еще врожденная, природная. Когда разрыв между основной и второй по силе стихиями меньше десяти процентов. Тогда маг предрасположен к психическим расстройствам. Ищущая выхода мощь влияет на эмоции.
— Короче, ей надо, чтобы ты была вполне довольна жизнью, — зевнув, подытожил Наас. — Иначе она будет либо слабой, либо раненной. Поэтому Плутон не выбрала меня. Я нестабилен, — тихо добавил он. — Поровну огня и ветра.
Тони серьезно кивнул:
— Точно. Я часто наблюдал у Нааса приступы ПМС, когда… — рыжеволосый маг дотянулся до друга и затолкал глубже в одеяло. Оттуда глухо, но довольно донеслось:
— Видите? Непостоянство и тяга к насилию. Он бы тварь за неделю угробил.
Кан оскалился, Айяка скривила губы в улыбке. Я опустила ресницы, зарылась в шершавое, пахнущее костром одеяло и наконец позволила себе провалиться в сон без сновидений, чтобы утром снова встретить личный осколок ночи.
А спустя самые длинные недели в жизни сижу на нагретых плитах у страшного фонтана. Рядом колышутся могильные цветы, Наас растянулся сверху, на бортике, прикрыв лицо локтем — угловатый и отчего-то напряженный. Под пальцами пыль, желтая и шелковистая. Мягко струится, мелкие камушки чиркают по коже. Печет и дергает ожег. Тяжелые лучи поцелуями ложатся на щеки, давят, пригвождая к месту. Легкий ветерок сдувает жар с кожи. Неподалеку вспархивают птицы. Через секунду вижу их — тушевые пятна на бледно-голубом небе.
— Мне тоже тут нравится, — говорит Наас. Выгнувшись, пытаюсь посмотреть на него. Хмыкает и ерошит мне волосы. — Здесь идеально для таких, как мы.
— Почему?
Мое внимание по-прежнему держит огонек свечи, но его голос замыкает крылатый шелест мертвого города, связывает, как заклинанием, пустые улицы с беспокойными стаями, где кроме нас и тварей никто не ходит, но зато можно лежать. Набираться сил, чтобы однажды догнать ускользающие тени.
— Плутон сказала, здесь совершили жертвоприношение. От этого и получился Отрезок. Вызывали одного из девяти демонов, из тех, чьи имена нам выпали. Забавно, да? После ритуала до сих пор остался плотный след, поэтому нам всем… — Сытно, — уютно. Спокойно.
— Точно.
— Чего они хотели? От демона? — демоны тоже существуют?… Ладно. Почему бы и нет. Это огромный мир, помнишь? Здесь хватит места для каждого.
Маленькая девочка оказалась куда проницательней меня.
Облизываю сухие губы. Если бы Наас не говорил со мной, я могла бы молчать сутками. Возвращаясь по вечерам, нахожу Тони и Кана, играющих в неизменные шахматы. Айяку с книжкой. Или же влюбленные гуляют, а Кан и Наас обмениваются колкостями, переходящими в оскорбления. Я превращаюсь в невидимку после отрицательного ответа на ежевечерний вопрос:
— Ну как?…
— Просили защитить их городок от чумы, — дергает плечом Наас. — Только они схитрили: принесли в жертву всякий сброд. Преступников, больных и старых. Неравноценный обмен. Демон разозлился, убил всех и свалил обратно. Магический выброс исказил пространство, отрезал площадь от остального мира. Получилась вселенная со своим притяжением. Люди почти не чувствуют его. В нас мало тьмы, а, как ты знаешь, именно тьма лежит в основе любого портала. Поэтому твари легко находят дорогу в такие места. Они и достроили город своими воспоминаниями.
— И люди тоже, — их жертвы. А теперь еще и мы. У каждого из нас есть свое особенное место в Отрезке.
— Да… Тварям здесь хорошо: страх и боль разлиты в воздухе. Просто дыши. Старшим еще и поохотиться на попавших в слияние людей можно, — в его голосе звучит восхищение.
— Почему бы им не жить здесь тогда? — почему на мои вопросы она не отвечает?
— Не выносят компании себе подобных. Если посмотришь на поисковые чары, сразу увидишь: точки рассеиваются почти равномерно, чтобы не пересекаться. Но даже так им тяжело терпеть соседство. Плутон постоянно возвращается в нормальный мир, чтобы отдохнуть.
Вдруг понимаю: тени всегда сменяли друг друга рядом со мной. Стоило появиться новой, более яркой, как прошлые исчезали.
— Она говорит, что там происходит?
— Нет, — вздыхает. — Наши переживают, что их семьи с ума сходят. Ладно, у Кана только Нина, она хотя бы в курсе ситуации. А у Тони пять сестер. Пять! Представляешь? Они про Университет ничего не знают. Айины родители тоже, а они еще и пожилые. Обычно администрация прикрывает пропавших, и сейчас должны. Пока не станет понятно, что они… что мы не вернемся. По идее, все в порядке, но…
— А ты? Кто ждет тебя?
— Никто. Тебя?…
Знают ли они, что я исчезла? Если да — волнуются ли?
Вряд ли.
— Тоже.
— Это ничего, — кладет руку мне на макушку. — Иногда так даже легче, правда?
— Сколько у нас времени? Пока в Университете не откроют новый портал… драконий, так?
— Нет, пока — человеческий. Они используют тебя. Меня. Драконий для обратной дороги. Не знаю. Месяц-два. Мантикора и Илай были совсем плохи. Я видел обоих за пару дней до… всего этого. А накопителей с их силой мало. Плюс, надо перенести весь Совет с охраной. Пара ученых напросится. Искатели, медики… целая толпа выйдет. Тяжело.
— Зачем они все?
— Только Совет в полном составе способен создать драконий портал. Таково устройство чар. Советники не сунутся в Отрезок без защиты и целителей.
— Разве они сами не сильные маги?
— Да, но и старые. Из молодых один Цирта. Ну, теперь уже не Цирта, а Советник Коди. Второе имя. Постоянно забываю.
— Чем особенный драконий портал?
— Завязан на драконах.
— Драконы существуют? — я сажусь. — Живые? Огромные огнедышащие драконы?!
Наас смеется:
— Остынь. Да, существуют, но они спят в саркофагах, которые зарыты рядом с Университетом. Их всего три осталось. Части тел — мертвые полюса порталов — спрятаны по крупным городам, чтобы маги относительно быстро перемещались по миру. Никто не видел живого дракона со времен Огненной эпохи. В последний переезд ордена, который из-за войны, саркофаги перезахоронили, не открывая. Боялись разбудить. С останками тоже очень аккуратно обращаются: каждый кусок заперт специальной печатью, чтобы не рос.
— Рос? — маг улыбается:
— Из одной чешуйки или осколка зуба вырастает целый дракон. Представляешь?
— Они так размножаются?
— Если верить книгам. Драконы описываются вроде каменных: не линяют, не теряют когтей. Только в битвах. Поэтому убивать их шли и рыцари, и маги, чтобы быстро купировать отсеченные фрагменты. Иначе из одного получалось бы несколько. Я читал, что от пролитой драконьей крови рождались тысячи ядовитых гадов, которые заселяли места сражений и делали их непригодными для
жизни. Маги древности уничтожали или запечатывали тела сразу после битв, а потом делали порталы. Потенциально вокруг чертова уйма драконов — только выкопай останки и сними печать. Охрененно же, да?
— Да… потрясающе.
— В запасниках Университета кусков пять хранится. Один переправят сюда. Получат стабильный проход: драконьи порталы за счет огромной огненной мощи исходного материала открываются любым магом. И без всяких жертв.
— Плоть для мертвого полюса отнимается насильно. Вот тебе и жертва. Выходит, порталы работают на огненной стихии. Маги огня. Твари. Драконы, — глажу шрам. Месяц или два. Много или мало?
— Да. И темной. Полюса жизни и смерти, помнишь?
— Как тут забыть, — говорю ровно, но он понимает. Садится и нависает надо мной. Обычно теплые глаза потемнели, у губ обозначились морщинки — компания тем, что залегли между бровями. Резко пахнет весной. Прежде запах терялся в осенней свежести привычного мира, но сейчас щекочет ноздри ароматом дождя и первых цветов. Поднимаю руки и провожу по подбородку, мягкой щеке, зарываюсь пальцами в горящие золотом растрепанные пряди:
— У меня ни черта не выходит, — Наас прослеживает перекрестие шрамов на моих запястьях. Накрывает багровую от жара ладонь. — Мне жаль.
Повторяет эхом:
— Жаль… не надо.
— Если я не…
— Пойдем, — соскальзывает с бортика и тянет за собой.
— Куда?
— Я покажу тебе свое место.
***
Мы уже заходили в квартирку под самой крышей узкого дома. Не задержались, пошли дальше по скрипучим коридорам, заглядывая в похожие грязные комнаты. Наас тогда отстал и нагнал только на улице. Теперь я по-новому смотрю на стопки плесневелых журналов в углах, шприцы на подоконнике, сигаретные ожоги и окурки в рассохшейся раме окна. Наас не переступает порога, прячется за спиной и монотонно рассказывает, пока за пыльным стеклом умирает день. Хрипло шепчет о том, что боялся приходить домой, но всегда шел. О кислом запахе из материнской спальни и наигранно-бодрых голосах в телевизоре: единственный канал показывал телемагазин, прямо сейчас тревожит оцепенение пустого дома. Реклама тряпки для пола. Набора посуды. Пылесоса. Снова тряпка. Ведущие блещут энтузиазмом, домохозяйки красивы и восторженны. Одно и то же по кругу сквозь синие полосы помех.
Грязный ком одеял на диване. Кажется, будто кто-то лежит. И она продолжает лежать там — для Нааса, пусть давно умерла, — ее сын по-прежнему возвращается в эту комнату за ответами. Прощением. Любовью.
Свободой.
Спустя много лет он опять здесь и говорит:
— Знаешь, я всегда думал, что у меня получится спасти ее. Но и знал, что нет. Что меня никогда не будет достаточно — что бы я ни сделал, каким бы ни был. Долго винил себя, что сбежал в Университет, собрался в тот же день, когда они пришли
за мной. Те пару месяцев были прекрасны, хоть меня еще не подпускали к магии. Я почти не вспоминал, пока не позвонили соседи. Она… ты не представляешь, на что она была похожа. Я едва узнал. Лепетала, что завяжет, весь обычный бред. Одно и тоже повторяла, я тысячу раз это слышал. Смотрел в окно. Там цвела вишня, и ветер пах так сладко и хорошо… Окно было закрыто, поэтому я не чувствовал запаха, но помнил с улицы. И мне ведь было — хорошо, пока она снова все не испортила, а теперь врала, что исправит. Я просто хотел, чтобы она замолчала. Чтобы исчезла. Перестала меня мучать. Очень сильно хотел. И тогда она захрипела. Стала царапать горло. Я… я отнял ее воздух. Не специально, но… Наас рвано вздыхает:
— Ладно. Дани прав. Я убил ее. И тогда, своим первым колдовством, и еще раньше, когда приводил за собой тварей. Из-за них она и кололась. Из-за меня. Знаешь, на похоронах я понял: я ведь всегда хотел спасти не маму — себя. Хотел… хотеть приходить домой. Хотел перестать искать тайники, признаки, причины… просто жить хотел. Это так мелко и глупо, что даже стыдно, но послушай, — он до боли сжимает мои плечи, — из мелкого и глупого все и складывается, ты складываешься. И это ничего. Понимаешь? Это нормально и правильно. Нет плохого в том, чтобы хотеть маленького счастья. Даже если это кого-то убьет.
— Это уже убило слишком многих. Эрлах…
— Разглядел в тебе убийцу, знаю, — горло перехватывает спазмом. — Я тоже. Сразу. Неважно, послушай: пусть у тебя не получается. Пусть мы проторчим тут два года. Пусть Кан бесится, а Айяка ходит мрачной тенью, пусть нас объявят мертвыми и похоронят, плевать! Забей, помни только о себе и силе внутри. Найди ее истоки, освободи и огонь, и тьму. Себя. А люди… однажды они перестанут иметь значение. В конечном счете, ничего не имеет значения — только честно ли ты поступала с самой собой. Не с ними. Не со мной. И даже не с теми, кого убила. Я накрываю его пальцы.
— Ты любил ее. Куда уж честнее.
— Иногда любовь убивает, — Наас горько усмехается. Почему-то в интонациях мне чудится нечто иное, не имеющее общего с мерцающим экраном телевизора и свернувшимся у ножки дивана жгутом.
— Иногда мы просто любим не тех людей.
— И это тоже.
***
— Пришли за тобой? — на улице я останавливаюсь, пропуская его вперед. Наас растерянно моргает. — Ты сказал, из Университета пришли за тобой.
— Да… верно. Они же ищут огненных магов. Меня нашел Эрлах. Хоть я нестабилен, ученые и таким рады. Дани предупредил, что меня ждет, но я все равно согласился. Тот год был совершенно ужасным. И по части тварей тоже, — поясняет, словно оправдываясь.
— Нина пыталась отговорить меня, — улыбаюсь.
— Как будто можно отговорить от чертовой магии, — Наас невесело смеется.
— Да, — прячу руки в карманы джинсов. Ожег на ладони протестующе печет. — Иди без меня. Я… хочу немного прогуляться.
Парень понимающе кивает:
— Не задерживайся после заката. Мало ли.
Не думаю, что и он пойдет сразу домой:
— Ты тоже будь осторожней. Если что — стреляй в воздух, — Наас коротко хохочет. Салютует на прощание и уходит, сутулясь, — золотой проблеск в холодных тенях. Я иду в противоположную сторону. Впрочем, город не особенно велик. Возможно, мы еще встретимся.
Я точно знаю, куда мне нужно.
К колодцу.
Кованый, изящный и черный, как сама тварь, — маяк на пересечении пяти узких улочек. Единственный в целом Отрезке. Вечность назад в полумраке архива Айяка сказала: Тлалок запер Плутона внутри колодца после рождения, чтобы подчинить. Сделать под себя.
Мощеная булыжником площадь. Наверное, в прошлой жизни между гладкими камнями росла трава. Сейчас лишь вездесущий пепел высохших лепестков из фонтана. Опираюсь о бортик и заглядываю во влажную черноту. Внутри тихонько живет вода. Кидаю камешек, считаю до девяти, до всплеска.
— Говорят, со дна колодца даже днем видны звезды, — вытягиваю из кармана звенящее украшение, наматываю на ручку ворота. Не поэтому ли ее взгляд изменился, когда в Заповеднике я сжала в кулаке сверкающие кусочки металла? Роюсь в джинсах, рассыпаю содержимое карманов по чугунному бортику.
Пустая упаковка от жвачки, складной ножик, деньги, обрывок бечевки, — зачем? Нинин леденец, подросший до виноградины, сизая Валентинова монета. Гильза из дома с расстрелянными стенами здесь, в Отрезке. Зажигалка.
Монета теплая и шершавая на ощупь. Когда я буду в Университете…
Нет. На трамвайной остановке, после встречи с Ниной и безымянной девочкой, я обещала себе:
— Не убегать. Больше не… — отправляю ядовитый кругляшек вниз. Как там: чтобы однажды вернуться? Нет, нет. Не сюда.
Сгребаю в кучу купюры и веревку, обертку жвачки. Чиркаю зажигалкой.
Когда огонь разгорается, выплевывая дым, без раздумий заношу отмеченную стеклом и пламенем ладонь.
И вижу Нааса, невероятного солнечного Нааса, испуганным ребенком в дрожащем сером свете телевизора. Сжавшуюся в комок девочку среди заброшенных домов. Тварь в слепящей ловушке камеры. Призраков у могилы — живых и мертвых, и очень горьких. Штормовые глаза Нины и острие под ребрами:
— Люди, люди страшнее всего.
Да.
Смятое лицо сторожа. Папа не пришел за мной в тот день — опять, и навсегда. Он вытерпел многих, но тварь с мшистым запахом сломала его волю. Утром шкаф в родительской спальне блестел пустыми полками. Длинные гудки в телефоне обрывались в голосовую почту. Зеркало на дверце отразило меня: убийцу. Зажмуриваюсь и вижу снова, напротив. Девочка: спутанная, слишком длинная челка прячет глаза и фиолетовые тени бессонницы. Подрагивают губы в ранках. Рукава школьного свитера давно коротки, открывают исцарапанные запястья. На ботинке — кровавый мазок. Мелкая и глупая, жалкая. Самое страшное существо на свете, и бежать на самом деле бесполезно.
Я всегда буду здесь. Пора остановиться. В этом мире хватит места и для чудовища по имени Зарин Аваддон. Эрлах правильно сказал:
— Магия начинается с правды.
***
Сумерки настигают меня далеко от дома. Темные улицы кое-где освещены случайным окном или витриной. Магазин, в котором мы берем еду, сияет новогодними огоньками. Пушистый еловый венок на двери терпко пахнет смолой. Продукты в витринах и холодильниках свежие — хоть сроки годности истекли семь лет назад.