— «Мне надо вам кое-что показать. У нас пропало несколько документов».
— «О, и каких же?»
— «Старьё всякое. Я решил поработать в архиве, пока вас не было, и… Короче говоря, тут не хватает нескольких отчётов о вскрытии тел червей. Я понимаю, что это вообще к нашему отделу не относится, но я, как вы знаете, из тех, кто предпочитает порядок во всём».
“Чёрт бы их всех подрал! Будь оно всё проклято!”
— «Да найдутся потом», — ответил Адам, понимая, что должен был скопировать документы тогда и вернуть их на место. Всё это было так давно, что профессору даже и в голову не могло прийти, что кто-то будет копаться в таких старых записях. — «Саранча эту информацию против нас всё равно использовать не сможет».
— «А ещё я нашёл какой-то странный снимок. Надо, чтобы вы на него взглянули».
— «Когда его сделали?» — спросил Адам, ожидая, что в ответ услышит, что снимок недавний и сделан во время наступления Саранчи. Потянувшись к стенному шкафу, профессор порылся там рукой в поисках запечатанной коробки со стеклянными пробирками, по-прежнему держа трубку плечом возле уха. — «И что там изображено? Для диагностики что-то снимали?»
Но услышав ответ Нэвила, у Адама сердце в пятки ушло.
— «Это фотография», — сказал тот. — «Мне кажется, это прорывная дыра, появившаяся ещё до “Дня Прорыва”. Собственно говоря, я уверен, что это она и есть».
Адам с трудом подбирал слова в ответ.
— «Откуда она там взялась?»
— «Без понятия. Надо будет над этим поработать».
— «Ты всегда был щепетилен в работе, Нэвил», — ответил Адам. С того самого дня, как Нэвил, ещё будучи робким и застенчивым младшим научным сотрудником, присоединился к работе над проектом Адама, он принялся проверять по несколько раз каждую строку, каждую мелочь и каждое уравнение с расчётами. Он стал своего рода гарантией успеха, вычисляя ошибки и замечая неточности. Без его участия разработка системы “Молота” могла бы надолго затянуться. Нэвил стал примером для подражания, и Адам невероятно им гордился, когда тот получил свою докторскую степень. Но теперь он постепенно превращался во врага. — «Увидимся позже».
Адам положил трубку. Клубок его тайных дел наконец-то стал распутываться. Сердце стучало, как отбойный молоток, но профессор и сам не понимал, стали ли тому причиной следы его обмана, начинавшие понемногу проявляться, или же осознание того факта, что у него осталось очень мало времени, чтобы перевезти свою исследовательскую базу в безопасное место. Если Саранча продвинется вглубь Эфиры, то уничтожит всё на своём пути, пожалуй, даже и не вспомнив о знакомстве профессора с самой королевой.
— «Время вышло», — пробормотал Адам. — «Ты ведь и сам понимал, что когда-нибудь этот день наступит».
Адам положил банки с особями и запечатанную коробку стеклянных пробирок в портфель, где лежали записи Элейн. Её направлением была биология развития организмов, так что она хорошо разбиралась в сфере видоизменения клеток организма землеройки. Жена Адама полагала, что шестиногая землеройка являлась потомком куда более крупного животного, которое давным-давно вымерло, а память о нём жила лишь в народных преданиях и байках о монстрах. Ограничившись лишь записями об изменении клеток, она и понятия не имела, что подобные мутации начали происходить лишь недавно.
“Именно так и происходит заражение Свечением. И работать мне придётся лишь с этими образцами”.
Будучи физиком по образованию и весьма толковым инженером, Адам всегда старался следить и за иными областями науки. Но теперь он пытался стать биологом, хотя у него ведь даже не было возможности обсудить что-либо с учёными из этой области. Опытных биологов у них уже не осталось. А даже если бы они ещё и были живы, то как бы Адам объяснил им, зачем ведёт подобные исследования?
“Видите ли, я тут повстречал королеву Саранчи, и она мне рассказала, что её вид борется за выживание против организма-паразита в подземных туннелях. Я обещал ей помочь уничтожить этого паразита в обмен на то, что она прикажет своему народу оставаться под землёй и не лезть к людям, но у меня ничего не вышло… Ну так что, поможете мне?”
Если раньше Адам пытался представить себе, какова была бы реакция Маркуса на такие новости, то сейчас он старался угадать, что бы ему ответил Нэвил. Все, кого он уважал, и за кого переживал, плюнули бы ему в лицо. Адам и сам это понимал, равно как и то, что вполне заслужил подобное.
На то, чтобы забрать остальные банки с животными, ушло ещё пятнадцать минут. Те образцы ткани, что профессор получил от Мирры, спустя все эти годы всё ещё светились, будучи упакованы под маркировкой биологически опасного вещества. Адам понятия не имел, что вообще с ними можно сделать. Он ведь не мог просто заявиться с ними в университет имени ЛаКруа с просьбой использовать их лабораторию. Профессору всё это оказалось не по силам, так что пришло время поделиться своими знаниями, не оглядываясь на то, какие из этого возникнут последствия лично для него.
“Они меня в тюрьму посадят, или просто расстреляют”.
Профессор поймал себя на мысли о том, что уже давно смирился с тем, что придётся покинуть этот дом и переехать в центр Джасинто по первому звонку. Об этом явно свидетельствовало содержимое его портфеля и стопки папок на полу его кабинета. Но что же станет с предметами искусства и памятниками истории? Холдейн-Холл был не столько домом, сколько хранилищем коллекции подобных вещей. Адам вспомнил, как в Шаваде наткнулся на развалинах попавшего под бомбардировку музея на бесценную статуэтку лошади из серебра, и то, как лейтенант Елена Штрауд отреагировала на его огорчение тому, что столь редкое сокровище древности в этом истерзанном войной мире просто лежит и ждёт, пока мародёры его украдут и переплавят.
“Картины, статуи… Это всё вещи, а не живые люди”.
Адам прошёлся по лестничному пролёту, разглядывая висящие на стенах картины, заходил во все спальни на своём пути, пока не собрался с духом, чтобы решиться на то, что и так надо было сделать. Каждая спальня кратко характеризовала того, кто в ней жил. Комната Маркуса осталась примерно в том же аккуратном состоянии, в каком он её оставил. С виду вообще и не скажешь, что здесь жил именно Маркус. Комната могла принадлежать кому угодно. Мебели в ней было немного, а на полке стояло несколько недочитанных книг, из которых торчали аккуратно оторванные полоски чистой бумаги, используемые в качестве закладок. Лежавшие в стенном шкафу штаны и рубашки были разложены по цвету. Маркуса никогда не надо было просить прибраться в комнате, здесь и так всегда было чисто. В спальне, которую Адам когда-то разделял с Элейн, стоял изысканный туалетный столик времён Серебряной Эры. На располагавшемся на нём стеклянном подносе до сих пор стояли её духи и кисточки. Взяв флакон с духами, Адам брызнул чуть-чуть его содержимого в воздухе, а затем вдохнул аромат. Духи эти напоминали ему о жене, поэтому расходовал он их с крайней осторожностью, ведь их уже давно не производили. Несмотря на то, что их аромат с годами менялся из-за окисления, он всё ещё был близок к оригинальному букету, чтобы вызвать у Адама горькие воспоминания об ушедшей из жизни супруге, которые почти что заставляли его разрыдаться.
Надев колпачок обратно на флакон, профессор заставил себя отбросить все эти воспоминания, после чего отправился вниз к лаборатории. После десяти лет постоянной жизни в разрухе даже у университета и Управления оборонных исследований не осталось ресурсов для замены устаревшего оборудования. Основными направлениями промышленности теперь стали производство еды и оружия с боеприпасами. Адаму оставалось лишь делать всё возможное, чтобы спасти оборудование из разрушенных школ и медицинских клиник общей практики, а затем починить его самостоятельно. Его лаборатория представляла собой дикую помесь сверхмощных компьютеров и собранных на коленке испытательных стендов.
“Живу уже, как “бродяга”. Брожу ночи напролёт по руинам и собираю уцелевшее. Эх, председатель Дальелл, узнали бы вы сейчас во мне того человека, которому когда-то медаль Октуса вручили? Где же тот профессор, что спас мир? А вот он, врёт всем вокруг, мародёрствует и проводит эксперименты по учебнику биологии для старшеклассников с самой опасной формой жизни на Сэре. Боже, помоги нам”.
Ему в голову пришла одна мысль, но Адам понимал, что это уже безумие какое-то. Сколько времени уже минуло с их последнего разговора с Миррой? В её подземный город профессор в прошлый раз наведался как раз перед “Днём-П”. У них и после этого были беседы, если так можно было назвать безуспешные попытки Адама связаться с королевой по рации, или же все те записки, что он прятал у входа в пещеры. Но итог всегда был один. Мирра доверилась Адаму, а он её подвёл. У королевы не осталось иного выхода, кроме как вторгнуться на поверхность и истребить людей ради выживания её вида.
“«Ты знаешь, кто мы такие, Адам»”, — вспоминал её слова профессор. Порой он куда отчётливее помнил голос именно Мирры, а не Элейн, с этими её повелительными нотками аристократа, свойственными лишь людям. — “«Ты знаешь, откуда мы пришли. Мы заслуживаем того, чтобы жить, у нас есть на это право. Но ты никогда не позволишь нам жить. Просто не забывай о том, что вещь, убивающая нас сейчас, однажды отнимет и твою жизнь, а я буду стоять рядом и смотреть, как ты умираешь»”.
Адам выдвинул нижний ящик одного из шкафов с документами. В нём лежал передатчик с намотанными на него проводами, куда больше смахивавший на старый фен для волос, подключённый к коробке с сигарами, нежели на прибор для связи. Саранча всегда хорошо умела перерабатывать технологии людей на свой лад, а теперь вот уже и собственные наработки делать стала, причём, чаще всего используя живых существ. Элейн была бы поражена тому, насколько ловко черви превращали другие виды в живое оружие ради своих военных нужд. Возможно, перед своей смертью она даже мельком успела их увидеть. Адам почти что надеялся на то, что в последний момент перед гибелью она узнала нечто новое и совершила открытие, ради которого и жила.
“У них ведь такая же цивилизация, как и у нас. Сами всего добились. Конечно, они нам враги, но нельзя отрицать всех их достижений и успехов”.
Адам подкинул передатчик на ладони и сдул с него пыль, понимая, что уже слишком поздно. Не будет конца этой войне, не будет перемирия. Даже само человечество разделилось пополам. Правительство КОГ, совершившее непростительное зло, выступило против непрощённых “бродяг”. От залпов из “Молота” людей погибло не меньше, чем от рук Саранча.
“А то и больше. Вот тебе и медаль за службу на благо человечества. Эту ошибку тоже придётся искупить”.
Поставив передатчик на стол, Адам запитал его от розетки. Он твёрдо решил попробовать ещё раз, ведь как знать, что из этого выйдет? Чувство вины профессора с каждым днём лишь усугублялось из-за невозможности рассказать обо всех своих тайных исследованиях. Хуже от этого уже точно не станет.
Адам сверлил приёмник взглядом целую минуту, прежде чем включить тумблер. Комната вдруг наполнилась тихим жужжанием электроприбора, который не включали уже долгие годы. Вероятно, второго приёмника, который использовала Саранча, уже и не осталось.
— «Мирра?» — позвал профессор в микрофон, хотя ему было тяжело просто произнести это имя. Внутренности передатчика продолжали жужжать, говоря о том, что прибор всё ещё работает. — «Мирра, это Адам Феникс. Нам надо поговорить».
Читая цитаты великих правителей, которые они произносили в поворотные моменты истории, Адам всегда удивлялся тому, как же им удавалось так верно подобрать слова. У них на каждый случай имелась фраза, врезавшаяся в память своей безупречностью. Но теперь профессор понял, что все эти политики никакого отношения к собственным цитатам не имели. Их либо заранее сочиняли для речей, либо уже после произнесения их по-своему переписывали эксперты по пропаганде. Сами же правители, лишённые всяческого воображения, произносили абсолютно незамысловатые фразы, которые совершенно не годились для учебников истории.
— «Светящиеся вас уничтожат, Мирра», — сказал он. — «Я знаю, что тебе не по силам самой найти средство против них, это и так понятно. Значит, мы нужны тебе. Тебе нужна КОГ. Остановись, ещё не поздно».
Адам некоторое время не сводил глаз с динамика, слушая тихое шипение помех в эфире. Он мог поклясться, что в какой-то момент услышал негромкий щелчок из приёмника. Но это могло быть что угодно, и профессор почувствовал себя глупцом из-за собственного убеждения в том, что кто-то ещё будет слушать эту частоту после стольких лет молчания.
Профессор запер помещение лаборатории, положил портфель в сейф и, забрав из шкафа отчёты о вскрытии, вызвал по телефону служебный автомобиль, чтобы поехать на работу. По коридору эхом разносилось громкое тиканье высоких напольных часов, напоминавшее гулкое сердцебиение. Порой даже неодушевлённые предметы могли быть куда красноречивее любого политика.
УПРАВЛЕНИЕ ОБОРОННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ КОГ, ДЖАСИНТО.
Говорят, племена, жившие на далёких Южных островах, боялись попадать на фотографии, потому что верили, что те воруют душу. Нэвил никогда не высмеивал эти убеждения. Даже наоборот — он их понимал.
Иногда он совершенно спокойно смотрел на фотографии Эмиля, но порой ему становилось невыносимо больно, несмотря на то, что минуло уже пять лет. Большую часть времени рамка с фотографией Эмиля лежала лицевой стороной вниз на потрёпанной служебной брошюре о пенсионном фонде Управление оборонных исследований, канувшим в лету вместе с остальной экономикой Тируса. Почувствовав, что сегодня ему хватит сил смотреть на фотографию, Нэвил поднял рамку и поставил справа от экрана своего компьютера. На снимке широко улыбавшийся верзила Эмиль был запечатлён в форме полка графа Толлена, излучая гордость и преданность делу. Нэвил стоял рядом в деловом костюме с довольно жалким видом. На снимке виднелась надпись: “Моему младшему брату, которому достался ум”. Казалось, что их сфотографировал во время вручения медалей, будто бы в центре событий находился сам Эмиль. Но на самом деле снимок сделали в тот день, когда Нэвил получил докторскую степень, одевшись по такому случаю в весьма простенький костюм, который последний раз был на нём на похоронах отца. В Тирусе уже тогда было не найти такую роскошь, как академическая мантия. Мероприятие это называлось “капюшонная церемония”, и Эмиля это крайне позабавило, ведь, по его словам, это звучало, как будто брата в банду какую-то принимают.
Нэвил с радостью отдал бы свою докторскую степень, да и все остальные никому на хуй не нужные бумажки с признанием его гениальности за шанс отправиться служить тогда вместе с Эмилем. Сейчас уже нехватка солдат стала столь тяжёлой, что призвали бы и Нэвила, но его сочли слишком важным кадром для работы в тылу.
“Сижу тут на жопе ровно в безопасности. Прости меня, Эмиль”.
Мама, как обычно, даже не потрудилась прийти на церемонию. Нэвил счёл, что это и к лучшему. Откинувшись на спинку кресла, он попытался сосредоточиться на мыслях о том, сколько же энергии потребуется лазерному генератору “Молота”, размещённому на земле, но Эмиль никак не выходил у него из головы. Они ведь столько ещё могли бы сделать…
Из-за двери послышался грохот тележки с закусками. Дрожа и позвякивая, та остановилась в конце коридора. Людей в здании осталось немного, и в воцарившейся тишине оставшимся сотрудникам столовой во время своих обходов уже не приходилось громко выкрикивать, что развозят чай. Некоторые обыденные вещи никуда не исчезли даже с приходом червей. Без этого никак, ведь надо было задать мотив для нового для, чтобы напомнить всем вокруг, что надо жить дальше, и что однажды мир может вернуться к нормальной жизни.
“К какой ещё нормальной жизни? Новости глянь, всё понятно станет”.
Телевизор, который в последнее время никто не выключал, стоял на высоком шкафу для документов напротив стола Адама, будучи настроенным на один и тот же новостной канал. Впрочем, кроме него на всей территории Тируса никаких других каналов не осталось. Нэвил, поколебавшись некоторое время, не пройтись ли ему к тележке за чашкой кофе, решил, что посмотреть новости сейчас для него куда важнее. На экране показывали видеозапись, сделанную из вертолёта во время вылета на разведку. Располагавшийся в южной части плоскогорья Эфиры национальный парк, безмятежные пейзажи которого Нэвил неоднократно видел на почтовых открытках, по-прежнему замечательно выглядел. Но всё это резко изменилось в тот момент, когда вертолёт, с которого велась съёмка, изменил курс, и в кадре появились столбы дыма среди руин зданий, показывавших, как далеко продвинулась Саранча. Правительство КОГ вряд ли можно было обвинить в том, что оно скармливало собственному народу пропаганду, полную оптимизма. Запись с вертолёта говорила сама за себя: следующей целью червей станет сама Эфира.