Барнс зло матерится и пытается сбросить его, но ничего не выходит. С другой стороны забора раздается выстрел и бегун падает на землю – Наташа, тяжело дыша, перехватывает автомат удобнее.
Джеймс окончательно перелезает, спрыгивает на ноги и они все вместе вновь бегут.
– Думаешь… думаешь, оторвались? – он с трудом переводит дыхание, когда спустя минут десять они сворачивают в какой-то переулок.
Стив обессилено прислоняется к стене дома, сгибаясь пополам, в боку и легких колет, и дышать больно.
Наташа дрожащей рукой откидывает с лица мокрые от пота волосы, только собирается ответить, но вдруг прямо над ее головой свистит пуля.
– Какого?!.
Джеймс снова хватает мальчишку за шкирку, валит на землю и закрывает собой. Град пуль обрушивается на то место, где секунду назад стоял Роджерс. Вокруг летит крошка и пыль от изрешеченной стены.
Мужчина приподнимает голову, и, прищурившись, пытается понять, что делать и куда бежать. Впереди – метрах в двадцати – виднеется большое здание. Если двери закрыты, то можно выбить окно.
– Наташа! – он оглядывается и видит, как девушка прижимается к стене соседнего дома, прикрывая голову. Он быстро указывает ей на здание, и она понятливо кивает.
И они снова бегут. Ненадолго стрельба стихает и становится слышен звук работающих моторов. Уже находясь около дверей, замок с которых Барнс сбивает ударом приклада, он оглядывается и видит подъезжающие машины с правительственным логотипом на кузове. Джеймс абсолютно сбит с толку, он не понимает, что происходит и как их нашли, но сейчас не это главное. Нужно уходить. Срочно.
Он захлопывает за собой массивную деревянную дверь, озирается по сторонам, в поисках того, чем можно ее подпереть.
– Держи! – Стив всовывает ему в руки какой-то обрезок железной трубы.
Барнс блокирует ручки, пробегает глубже в помещение и начинает быстро озираться. Над головой высокий потолок, который венчает купол, украшенный поблекшей мозаикой, впереди лестница, ведущая на второй этаж.
Мысли мечутся из стороны в сторону, но Джеймс пытается найти решение. Нужно спрятать Роджерса, тут наверняка должен быть подвал. Мальчишку уведет Наташа, а он возьмет все оставшееся оружие и…это глупо и почти стопроцентное самоубийство, но выбора нет.
– Прячьтесь, – он перезаряжает ружье и не отводит взгляда от дверей, за которыми слышится приближающийся шум. Нужно выиграть как можно больше времени, чтобы Наташа с Роджерсом успели скрыться.
– Забирай Стива и уходи, – вдруг слышит он.
– Наташа… – Сейчас не время спорить, Джеймс на взводе и не готов обсуждать с девушкой все плюсы и минусы своего плана.
– Я остаюсь, Джеймс. Я заражена.
Сначала до него даже не доходит, что она говорит. Потом на секунду его охватывает злость – сейчас правда не время для дурацких шуток! Он резко поворачивается к ней, чтобы сказать об этом, но застывает, когда видит опустошенный, потухший взгляд.
– Что? – как-то беспомощно и жалко переспрашивает он.
Наташа подтягивает рукав рубашки и Барнс пялится на глубокий укус. Джеймс с трудом сглатывает вязкую слюну и смотрит девушке в глаза.
– Я остаюсь, – твердо повторяет она, не позволяя мужчине сказать те слова, которые написаны на его бледном, застывшем лице, – сделай то, что должен. Иди. Стив, уводи его.
Дверь прошивает выстрелами и щепки летят во все стороны. Джеймс не двигается и, кажется, даже не замечает, как Наташа тянет его за рукав и что-то твердит, пытаясь перекричать дробный шум.
Романова толкает его в плечо, оттесняя от двери все дальше и дальше, в сторону лестницы.
– Иди, Барнс, мать твою! Пошел прочь! – ее лицо искажается от ужаса и горя, которое она больше не в силах скрывать.
Мужчина будто выныривает из-под толщи воды. Он судорожно захлебывается воздухом и снова чувствует руки, ноги, тяжесть оружия. Он последний раз смотрит на Наташу.
– Уходим. – Отрывисто бросает Барнс, подталкивая Стива в спину, заставляя двигаться быстрее.
Он напряженно вслушивается в окружающий шум: выкрики солдат, их шаги, короткие автоматные очереди. Для нее это лучше, убеждает себя он. Так будет лучше для них всех.
– Мы не можем уйти… – Стив как пригвожденный стоит на месте и не сводит широко распахнутых глаз с Наташи, которая замерла напротив главных дверей, высоко вскинув голову. Словно вросла в землю, готовясь навсегда остаться на этом последнем – для нее – рубеже. – Не можем. – Он переводит взгляд на Джеймса и почему-то вздрагивает.
Барнс не говорит ни слова, лишь с силой сжимает пальцы вокруг худенького плеча Роджерса, заставляет его развернуться, и снова – на этот раз грубее – толкает в спину.
Он нервно вскидывает ружье, когда откуда-то слева слышится звон стекла: солдаты начинают штурм здания. И тут же, на бессознательном уровне, еще до того, как это происходит, улавливает щелчок затвора. Наташа уверенно поднимает автомат.
Он бегом преодолевает лестничный пролет, ни на секунду не теряя Роджерса из поля зрения.
– Прощай, Джеймс, – слышит он в спину.
Барнс крепко сжимает зубы и, не оборачиваясь, скрывается в коридоре второго этажа.
Им просто повезло, чертовски повезло, и он прекрасно это понимает. Какое-то ненормально, неправдоподобное везение. Им удалось уйти через черный ход, хоть и пришлось отстреливаться при переходе в восточное крыло. Джеймс истратил почти все патроны, срочно нужно найти еще. Патроны, медикаменты… еды должно хватить еще на несколько дней. Он думает об этом, когда крадучись забирается в дом, стоящий немного в стороне от главной дороги. Чутко прислушивается, стараясь уловить малейший скрип или шорох. На первом этаже точно никого нет. Он бесшумно проходит на кухню, оставляя за собой следы на толстом слое пыли. Начинает искать что-нибудь полезное. Любая тряпка, любая мелочь может пригодиться.
– Останемся сегодня здесь.
Барнс впервые за день открывает рот. Солнце уже почти село, и последние лучи пытаются пробраться в комнату на втором этаже через окно, заляпанное грязью и багряно-коричневыми каплями.
Джеймс перетаскивает туда старый, потрепанный, но целый матрас, найденный в одной из комнат внизу, которая, судя по всему, когда-то была детской. В дальней комнате находит пару пропахших сыростью и затхлостью тонких одеял. Кидает все это около мальчика, который стоит в углу комнаты. Неровная полоска света из окна ложится около его дырявых кроссовок. В этих последних лучах уходящего дня видно, как кружатся пылинки, медленно оседая на пол.
– Сделай из этого себе постель. Подушки нет, кинешь под голову рюкзак.
Стив по-прежнему молчит, опустив глаза на кучу тряпья у ног. Барнс не хочет признаваться даже самому себе, что ему неуютно от этого молчания. Что-то назревает. Роджерс будто ведет внутренний монолог с самим собой, копит что-то в себе. И это непонятное, чуждое «что-то» скоро вырвется наружу, набросится на Барнса, накроет его, погребет под своей тяжестью.
– Можешь открыть консервы, – предпринимает последнюю попытку мужчина, надеясь хоть на какую-то ответную реакцию. Мальчик остается безмолвен.
– Буду на первом этаже. Подежурю.
Джеймс слышит свой холодный, равнодушный голос. Чувствует, как внутри закипает злость и раздражение, но не понимает отчего.
– Ты бросил ее.
Он замирает в дверном проеме, вцепившись в потрескавшуюся, облупленную ручку. Низко опускает голову, чувствуя, как застывает лицо и каменеют желваки.
– Что? – будто не расслышал с первого раза.
– Ты ее бросил, – громче повторяет Стив, делая шаг вперед.
Теперь оранжевые краски падают на его лицо, одежду. Светлые пряди горят яркими всполохами.
Джеймс грузно поворачивается к нему и смотрит пристально, склонив голову вбок, будто увидел перед собой редкую букашку. Увидел и теперь раздумывает, что с ней делать: дать уползти или раздавить тяжелым ботинком.
Роджерс смотрит в ответ сухими злыми глазами. Его волнение выдает только частое, поверхностное дыхание, от которого худая грудь ходит ходуном под тонкой, изношенной футболкой.
– Ты даже не оглянулся. Она попрощалась с тобой, а ты даже не взглянул на нее. Оставил ее там умирать. Одинокую, раненную, напуганную.
На секунду Джеймсу кажется, что Стив говорит про кого-то другого. Та женщина, которую он описывает, просто не может быть Наташей. Это не та Наташа, которую он знал, вовсе нет. Это кто-то чужой, незнакомый.
– Заткнись, – он снова слышит себя будто со стороны.
Стив презрительно поджимает губы и, кажется, порывается сказать еще что-то, но Джеймс его прерывает:
– Она умерла из-за тебя. Если бы не ты, ничего бы не случилось.
Губы растягиваются в злорадном оскале, когда он видит, как Роджерс отшатывается назад и бледнеет настолько, что разводы грязи на его лице кажутся почти черными.
– Да, – Барнс не знает, кого он пытается убедить в правдивости произнесенных слов: мальчишку или себя, – это все твоя вина.
– Ты… – У Стива дрожат губы. На лице остаются только две краски: белая – все цвета ушли, и черная – грязные пятна да непроницаемые глаза. – Ты – больное зверье.
Джеймс заливается смехом. Откидывает голову назад и смеется. Выходит из комнаты, оставив замершего, съежившегося Роджерса одного, спускается по скрипучей лестнице вниз и смеется. Садится около окна, сложив ружье на колени, и смеется.
Стиву кажется, что проходит вечность до того момента, когда он, наконец, может выдохнуть. От показного спокойствия и холодности не осталось и следа, его начинает трясти. Он поворачивается спиной в закрытой двери и приближается к окну.
– Не осталось никого, кто заплакал бы по тебе, – Стив слепо смотрит сквозь грязное стекло на алое, опускающееся за горизонт солнце, и в глазах все расплывается от слез, – никто не заплачет по тебе, Барнс.
Ровно на этом же месте, на первом этаже, Джеймс сидит на полуразвалившемся стуле и смотрит вперед незрячими глазами. Из горла вырываются хриплые, задушенные смешки. Он кусает сухие губы и быстро, будто кто увидит, утирает покрасневшие глаза засаленным рукавом.
========== Осень ==========
Комментарий к Осень
Postumus (лат.) – посмертный
Осень
Первая половина сентября выдается теплой. Солнце мягко согревает землю, проливаясь золотистыми лучами сквозь белоснежные облака.
Они продвигаются медленно. Раздражающе медленно, считает Барнс. И почти не разговаривают. Обмениваются парой тройкой фраз в сутки, в лучшем случае. «Привал», «подъем», «отбой» – основные реплики мужчины, и большего от него не дождешься. Он постоянно на взводе, постоянно раздражен и стоит ему только услышать от Роджерса хоть слово, как он тут же начинает накручивать себя еще больше.
Конечно, он зол. У него есть причины для этого: они потеряли часть оружия, часть продовольствия, большую аптечку и карту одного из штатов. Они потеряли Наташу. По Джеймсу это бьет сильнее, чем он мог подумать. Теперь некому прикрыть его спину, он потерял компаньона, опытного проводника, сильного и выносливого бойца. Он потерял друга. Наташа была с ним на протяжении долгого времени. Терпела его заскоки, проблемы со сном, проблемы со здоровьем, его нудное бурчание и не менее нудное молчание. Несмотря на то, что зачастую Барнс был абсолютно невыносим, она все равно была рядом, верно, неотступно следовала, стояла плечом к плечу. Джеймс вдруг осознает, как много она для него значила и как много делала, никогда не жалуясь, не высказывая недовольства. И как мало он ее ценил. Джеймс скучает по Наташе. По той Наташе, которая всегда держала все под контролем, знала, как постоять за себя, как постоять за дело, которому посвятила почти всю свою жизнь. По той Наташе, жизнь которой, в итоге, стоила пары кусков мыла.
Он знает, что не смог защитить ее, не смог уберечь. И знает, что те слова, сказанные мальчиком, были правдой. Барнс чувствует себя предателем, Барнс чувствует себя никчемным, растоптанным, брошенным. Он думает, что у него не осталось никого.
Мрачные, депрессивные мысли и настроения не могут долго таиться внутри, вскоре они дают о себе знать. Во время редких встреч с зараженными – городки и поселения встречаются не так часто – Барнса охватывает какая-то адреналиновая, первобытная ярость, которая застилает глаза и почти не дает здраво мыслить. Джеймс знает, сохранять ясный ум во время драки – одно из самых важных условий, но все реже вспоминает об этом. Он больше не выжидает, не старается подкрасться тихо или же вообще незаметно уйти, если есть такая возможность. Он первым вступает в бой, агрессивно продавливает путь вперед, поражает врага – как и прежде – одним точным, вымеренным ударом, но большую часть сил тратит на абсолютно ненужные, по сути лишние телодвижения. Стив – как и прежде – наблюдает со стороны. И каждый раз он снова и снова убеждается – ничто, черт возьми, не как прежде. Барнс не замечает, Барнс не понимает, Барнс теряет контроль над собой, не отдает себе отчет, что не имеет никакого смысла вспарывать очередного щелкуна, которому за секунду до этого размозжил голову о стену дома. Точно так же не имеет смысла отрубать конечности у пары зараженных, которым Джеймс сносит покрытые пластинами головы. И втыкать с чавкающим звуком нож по самую рукоять в уже развороченное брюхо, из которого хлещет почти черная кровь и начинают вываливаться сгнившие внутренности, при этом второй рукой крепко вцепившись в свернутую шею – это тоже бессмысленно.
Стиву страшно за Барнса, а вот за себя почему-то нет. Ему придется плохо в том случае, если медленно съезжающий с катушек Джеймс окажется заражен.
Роджерс смотрит на очередную кровавую бойню, разворачивающуюся перед ним, привычно отмечает уверенные, быстрые атаки и удары, а потом отводит глаза, когда мужчина не останавливается и продолжает рубить без разбора валяющиеся вокруг тела. За сколько он положил группу из пяти зараженных? Мальчику кажется, что прошло меньше двух-трех минут. Он отворачивается, но закрыть уши, чтобы не слышать звуки, с которыми лезвие проникает в плоть, не может. Стиву кажется, что в этот раз он не сможет сдержать болезненный стон, рвущийся из горла, когда Барнс выпрямляется, и тяжело дыша, откидывает волосы с лица, которое забрызгано чужой кровью.
***
Вечером быстро темнеет. Они сидят около полуразвалившейся хижины и ждут, пока догорит костер. В синеве сумерек лицо мужчины кажется особенно осунувшимся и уставшим. Барнс мало спит. Стив как-то особо остро обращает на это внимание только после того, как Наташа уходит. Он думает, что это связано еще и с тем, что Джеймс не доверяет ему, думает, что Роджерс ни на что не годен в плане защиты и охраны. Будто стоит только Барнсу сомкнуть глаза, как тут же нападет орда зараженных, а Стив их просто не заметит.
Мальчик все еще зол и обижен. Сначала ему кажется, что он ненавидит своего проводника за те слова, что Барнс говорит ему в том доме, на втором этаже.
Потом Стив едва может оторвать ноги от земли, потому что чувство вины ложится многотонной плитой на его тщедушные плечи.
Позже он чувствует презрение к себе, потому что из-за него правда одни проблемы, и он не может защитить не то что близких и друзей, он даже за себя постоять не в состоянии.
А потом возникает презрение к Барнсу – тот не хочет признать, что его вина тут тоже есть, ведь они оба не смогли уберечь Наташу, они оба подставили и предали ее.
В конце концов, в душе Стива рождается сочувствие к Джеймсу, потому что до Роджерса доходит одна простая вещь, и после пришедшего понимания он больше не может смотреть на мужчину как прежде, теперь он видит все его действия под определенным углом. Теперь все, что творит Барнс, буквально кричит о том, что этому упрямому, упертому мужику нужна помощь. А ведь сначала Стив верил, что Джеймс сам увидит то, что лежит на поверхности и позволит Роджерсу помочь, но то ли мужчина слишком боится показаться хоть немного человечным, то ли все гораздо хуже, чем предполагал мальчик, и Барнс уже с головой погрузился в черное, удушающее самоистязание.