Едва он успел ворваться в дом, как раздался звонок в скайп на его домашний ноут, где и программа изменения голоса не была установлена. Вадим отклонил звонок, написал Глебу сообщение, что подрубится через пару минут, что он дескать только вошел и ему надо хоть вискарь в бокал плеснуть и до душа добежать, а сам принялся в спешке скачивать и устанавливать программу, а затем и проверять ее работу. Потом в такой же спешке ломанулся на кухню, достал остатки вискаря и завалявшийся вчерашний салат с тунцом и набрал Глеба.
- А я уже бухаю, - со смехом ответил тот после первого же сигнала. - Так веселее. Очень рад тебя слышать.
- Взаимно, - пробормотал Вадим. – Я еще только наливаю. Ну, за окончание работы! Точнее, моя-то работа продолжается, а тебе еще только предстоит ее оценить.
- Остались всего лишь бэки! – махнул Глеб рукой. – Кстати, почему ты сейчас без видео? Вроде же не пишемся. Дай хоть на физиономию твою глянуть.
- Да камера на домашнем ноуте не пашет, - брякнул Вадим первое, что пришло в голову. – Увидимся еще. А пока поздравляю тебя с очень талантливыми песнями.
- Да ну, это ты их докрутил до такого годного состояния. Я всего лишь предоставил сырой материал.
- С таким материалом приятно работать. Вот не было бы его вовсе – и мои прекрасные навыки не на чем было бы тренировать. Материал первичен.
- Объясни это моему старшему брату, - погрустнел Глеб.
- А тебе не плевать на него? – развеселился слегка захмелевший уже Вад. – Вы уже сто лет не сотрудничаете, у тебя своя группа, своя музыка. Ты свободен, а он катается по стране с твоими песнями, сам не понимая, в каком унизительном положении находится.
- Больше не катается, - еще более хмуро бросил Глеб.
- В смысле?
- Завязал он с концертной деятельностью.
- Ну так и радоваться надо! Конкуренции нет. Теперь все будут на твои концерты ходить.
- Да че-то все равно паршиво как-то, мерзко на душе. А чего – и сам не пойму. Вроде и правда надо радоваться, а мне тошно.
- А что так?
- Да и сам не знаю. Алеся тоже поражается на меня. А я в тот день, когда узнал, что он ушел из музыки, нажрался вусмерть.
- Хочешь воссоединения? Ну где-то в глубине души? – Вад не боялся таких вопросов: в конце концов, их задавал продюсер из далекой Швеции, которому уж точно плевать на разборки Самойловых.
- А, может, и так. Чего врать-то. Да только не будет ничего. Он за власть, он на Донбасс ездит и за Путина топит. А я чего? Так, не пришей кобыле хвост. На фиг я ему сдался-то?
- Ну как это, ты основной автор Агаты, автор большинства хитов. Как это на фиг?
- Ну сейчас-то я уже хитов и не пишу. Да и он не гастролирует и альбомы не выпускает. Как нам сейчас-то сойтись? По какому, собственно, поводу?
- А оно тебе надо? – Вад сделал новый глоток виски.
Глеб лег на диван, поставил планшет рядом и закурил.
- Не знаю. Но иногда тянет вот здесь, - ткнул пальцем в область груди. – Хочется чего-то. Я даже тут пару песен про это написал, но никому еще не показывал. Постой, я тебе их сейчас поставлю.
Глеб закопошился в планшете, а затем из динамиков зазвучала опять все та же убойная электронщина. Вадим поморщился, но дослушал до конца. Он мало что понял из текста, там опять было что-то про предательство, подлость и измену.
- Погоди, погоди, ну а что если это тоже оформить с живыми инструментами? Без дабстепа этого твоего? Ну и текст почетче артикулировать. Тебе же Алеся на эти песни видеоряд снимала? А что если я тебе и у себя здесь что-то похожее пощелкаю, а? – Вадим даже не задумался о том, как он собрался реализовывать это предложение, если вдруг Глеб на него согласится.
- Так в том и фишка, чтобы все это прога отыгрывала, я и хочу электронное звучание! А видеоряд… круто! Если снимешь, это бомба будет! Там же в Швеции виды такие… закачаешься!
- Сниму, - пьяно пророкотал Вадим. – А в остальном… сейчас, погоди, - он открыл программу, имитирующую звуки различных инструментов и попросил Глеба еще раз включить демо.
Внимательно дослушал до конца, а потом врубил свою версию. Следующий час они увлеченно обсуждали варианты, и Вадим поймал себя на том, что разговаривает с младшим уже в обычной для себя манере, и тот не удивляется, не шарахается, а тоже спорит, повышает голос, соглашается или отвергает его идеи.
Они проболтали до глубокой ночи. Последнее, что произнес Глеб, прежде чем вырубиться и захрапеть, уткнувшись лицом прямо в планшет было:
- Чувак, я люблю тебя.
- И я тебя, братик, - едва слышно откликнулся Вадим и закрыл ноутбук.
*
Глеб с замиранием сердца следил за каждым движением старшего – как летит на пол смятая комом рубашка, как быстро стаскиваются джинсы, отбрасываются носки, и лишь темные плавки, топорщившиеся впереди, обнаруживая столь явное и безапелляционное возбуждение Вадима, оставались пока на нем, когда он опустился на колени перед кроватью и, покрывая поцелуями лежавшую на одеяле ладошку Глеба, принялся медленно расстегивать его штаны. Глеб слегка приподнялся, позволяя брату стянуть их с себя, сам рывком сдернул с себя футболку и потянулся к трусам. Но Вадим перехватил его руки.
- Я сам, - выдохнул он в губы младшего и посыпал дорожку поцелуев вниз от шеи к ключице, обводя языком каждый сосок, скользя к бледному плоскому животу, задержавшись на мгновение в пупочной впадинке и сплетя пальцы с лихорадочно бродившими по одеялу пальцами Глеба… Ниже, еще ниже, язык упирается в резинку трусов, и Глеб приподнимается на локтях, чтобы видеть, как брат зубами стягивает плавки, высвобождая еще такой небольшой, совсем подростковый, но основательно затвердевший член.
Глеб засеменил ногами, чтобы поскорее окончательно освободиться от плавок, но в ту самую секунду, как они оседают на полу, в голове Глеба снова взрываются мириады звезд, он теряется в ощущениях и взлетает на немыслимую высоту. Где-то периферийным зрением он улавливает, как движется между его худых раздвинутых ног голова брата – вверх, вниз, вверх, вниз, а звезды продолжают взрываться, тело продолжает плавать в густой пьяной неге, стирая грани между сном и реальностью… Глебу кажется, что телесность его куда-то испаряется, он обретает форму и суть радуги и парит над проклятым домом, ставшим его раем… Парит все выше, выше и выше и вдруг с такой огромной высоты резко летит вниз, его уши закладывает, тело вязнет в обволакивающей влаге, и вот он качается на искрящихся волнах океана… Пальцы его впиваются в густую шевелюру Вадима, а тот блаженно улыбается, облизывается и продолжает покрывать тело брата размеренными и вальяжными поцелуями.
- Вадик, - бормочет Глеб, продолжая гладить его по волосам, - я хочу тебя. Хочу по-настоящему…
Вадим вздрагивает и отстраняется.
- Нет, Глеб, этого не будет. Тебе всего 15.
- Вадик… - продолжает лепетать Глеб, шире раздвигая ноги, облизывая указательный палец и медленно вводя его в себя.
Вадим не в силах отвести от Глеба вожделеющего взгляда. В его глазах читается столь звериная первобытная жажда обладать здесь и сейчас, что младший удовлетворенно улыбается: Вадик сдался в душе, а остальное – дело техники. Глеб сгибает ноги в коленях, приподнимает таз, повинуясь ему самому пока неведомым инстинктам, и тянется рукой к брату. Вадим продолжает наблюдать, не двигаясь, как палец Глеба медленно погружается и выходит, погружается и выходит…
Вадим вдруг резко поднимается с колен и идет к окну. Глеб останавливается, перекатывается на бок:
- Ты куда?
Но брат подходит к одной из прикроватных тумбочек, роется в верхнем ящике, извлекает маленькую плоскую баночку и запрыгивает на кровать, притягивая к себе Глеба. Его губы впиваются в рот младшего, и тот на несколько долгих минут вновь проваливается в сладкую вязкую негу, пока слух его не улавливает щелчка открываемой крышки. Лишь ощутив в себе скользкий и теплый палец брата, Глеб от неожиданности дергается и отводит лицо, чтобы посмотреть брату в глаза. Во взгляде Вадима беснуется дикий возбужденный зверь, и он изо всех сил пытается пока удержать его на привязи, медленно вводя палец в брата, позволяя ему привыкнуть к неприятным ощущениям. Глеб ложится, разводя ноги, и Вадим продолжает погружать и вынимать палец отточенными и выверенными движениями – словно уже не раз проделывал нечто подобное с кем-то другим. И вдруг в голове Глеба вновь взрываются галактики, он громко стонет, выгибает спину, ощущая, как где-то внутри него палец брата нащупал что-то потайное и запретное, приносящее Глебу извращенное удовольствие. Несколько томительных минут, и Глеб изливается в накрывшую его пах ладонь брата – уже во второй раз.
- А ты? – задыхаясь от второго подряд оргазма, шепчет младший.
- Я догонюсь, - улыбается Вадим, начиная толкаться в собственный кулак.
Глеб медленно отвел его руку и коснулся губами налитой кровью головки. Вадим охнул и тут же рухнул на постель. Глеб одним прыжком ловко оседлал старшего и принялся тереться о его напряженный член своим обнаженным пахом – кожа о кожу. Вадим завыл, сжимая в ладонях маленькие и худые ягодицы младшего.
- Что ты делаешь… - зарычал Вадим. – Я не могу так больше, не могу, это выше человеческих сил, боже…
И он хватает Глеба, швыряет грудью на постель, придавливает своим телом, разводит ягодицы и резко вводит в него член. И только оглушительный вопль младшего разом приводит его в чувство. Эрекция опадает в один миг, он подхватывает Глеба на руки, гладит по волосам, по дрожащим ногам, целует лицо и шепчет:
- Прости, прости, малыш, я ведь знал, что рано или поздно это случится, и я не выдержу, сорвусь. Прости, Глебушка…
Но Глеб уже хитро улыбается в его руках – вспышка темперамента Вадима хоть и доставила ему резкую боль, но все же доказала ему, как сильно его хочет брат – так, что уже не в состоянии контролировать свои желания, так, что даже братский инстинкт защитника полетел на несколько секунд ко всем чертям, лишь бы овладеть этим тоненьким юным телом, которое само так бесстыдно его соблазняло.
- Я не покалечил тебя, нет? Можно посмотреть? – он осторожно касается пальцем инстинктивно сжавшегося отверстия, но следов крови не замечает и облегченно выдыхает. – Ты сводишь меня с ума…
- Как я ждал этих слов, - лопочет Глеб, прижимаясь всем своим голым худым тельцем к старшему. – Как я об этом мечтал… Сколько стихов я этому посвятил.
- Покажи, - просит старший, не прекращая целовать потные виски с такими родными и милыми русыми завитками.
Глеб соскакивает и прямо так, голышом, бежит на второй этаж, а через пару минут протягивает Вадиму мятую тетрадку. Тот поджимает под себя ноги и принимается читать, а младший кладет голову ему на бедро – на этот раз без всякого злого умысла, просто желая быть ближе, касаться брата каждой клеточкой жаждущего тела.
- Глеб, - Вадим отрывается от стихов, и поднимает голову младшего за подбородок, - скажи, если нам удастся выбраться отсюда, ты пойдешь ко мне в группу? Я хочу петь твои песни. Хочу, чтобы ты их пел тоже.
Глеб кивает и обвивает руки вокруг старшего, смыкая их у него на спине.
- Ты ведь заберешь меня к себе после школы? Я не выживу тут один без тебя больше ни дня.
- Для этого нам бы выбраться сперва отсюда, мелкий…
- Вадик, - шепчет Глеб, - я знаю, как нам выбраться. Но скажу, только если ты…
- Если я что? – Вадим насторожился, тщетно пытаясь удержать зрительный контакт с младшим.
- Ну… - Глеб опускает глаза и ведет ладошкой вверх по бедру старшего, останавливаясь у поросли темных волосков в паху.
- Ты не врешь мне? – скидывает его ладонь Вадим.
- Клянусь.
- Хорошо, поговорим об этом потом, а сейчас одевайся, маленький ненасытный Бармалей, иначе я снова причиню тебе боль.
Братья плетутся в кухню, и Глеб снова недоумевает, как же так за все это время Вадим так и не заметил нелепого ярко-зеленого ковра, постеленного буквально на самом видном месте и топорщившегося там, где под ним прятался люк. И в душе ликует, что нашел-таки способ подчинить старшего своей воле.
========== 11. ==========
- Сорок дней, - сухо констатировал Женя однажды утром. – Думаю, можно попробовать выйти на поверхность. Я возьму тебя, - он ткнул пальцем в наблюдателя, - а Глеб останется следить за Валерой. Из комнаты его лучше не выпускай, мало ли что.
Они долго и методично натягивают костюмы химзащиты, проверяют работу респираторов, пакуют в рюкзаки воду, кое-какую еду, прячут в карманы оружие и фонарики. За дверью бункера царит непроглядная тьма – вибрации наверняка повредили линии электропередач в метро, и только правительственный бункер остался подключенным к аварийному генератору.
- Надолго его хватит? – беспокойно интересуется наблюдатель.
Женя пожимает плечами.
- А люди из того бункера? Они погибли?
- Поднимемся на первый уровень – узнаем, - цедит Женя, не глядя наблюдателю в глаза.
Они быстро взбегают по эскалатору, поворачивают в узкий коридор, и через пару минут оказываются на первом уровне метро. Тьма здесь уже не столь кромешна, впрочем с улицы сюда не пробирается ни малейший солнечный луч. Вероятно, даже после фоллаута в мире не осталось больше солнечных лучшей. По крайней мере, на ближайшие месяцы. Эскалатор первого уровня заметно покорежен, мраморный пол платформы пошел трещинами, и Женя не позволяет наблюдателю пойти и проверить, что там с туннелем.
Взбираться по развалинам эскалатора, имея в распоряжении лишь неверный свет карманных фонариков – задача для людей подготовленных. Женя справляется с ней на удивление легко, а вот наблюдателю приходится непросто. Он цепляется за обломки поручней в страхе порвать костюм, карабкается по покореженным ступеням, которые вдруг приходят в движение, как только их касаются ноги двоих отчаянных безумцев.
- Инерция, - коротко бросает Женя, не оборачиваясь, не подавая руки, ничем не помогая наблюдателю.
Тот понимает, что отныне каждый сам за себя. И если он здесь и сейчас погибнет, то это будет означать лишь то, что в бункере сэкономится его пайка, и трое оставшихся в живых проживут чуть дольше. Поэтому он не просит Женю подождать или двигаться чуть медленнее, а лишь, сцепив зубы, карабкается по острым выступам, в глубине души понимая, что спуск он вряд ли осилит.
Когда подъем, наконец, преодолен, Женя уже стоит у стеклянных дверей и напряженно всматривается вдаль. Наблюдатель становится рядом, упирается ладонями в колени и пытается отдышаться. В воздухе плывет и колышется хмарь, и только в этот момент наблюдатель понимает, что стоит буквально по щиколотку в пепле. На улице его, вероятно, и того больше. Он висит в воздухе, уже даже не оседая, словно вся окружающая атмосфера насытилась им до такой степени, что больше не в состоянии принять, и он парит, став самой этой атмосферой – безоглядно мутировавшей, обратившейся в непроницаемую серую мглу.
- Не так я себе это представлял, - пробормотал наблюдатель, подходя ближе к стеклянным дверям, покрытым слоем пепла, который за минуту до этого Женя стер рукавом. – Пепел-то здесь откуда?
- Ученые поговаривали, что комета может спровоцировать извержение Йеллоустоуна, и вот тогда нам всем точно не поздоровится. Вероятно, они оказались правы.
- Тут двух лет будет мало на исправление последствий…
- Некому их будет исправлять, - горько шепчет Женя и толкает вперед стеклянную дверь.
Пепел под каблуками ботинок мрачно хрустит. Они проваливаются в него, и он тут же рассыпается, разлетается серыми тучами, вмиг оседая на костюмах.
- Респираторов хватит на пару часов. Думаю, стоит немного осмотреться и возвращаться. Следующую вылазку спланируем более тщательно.
Повсюду, куда не падает взор, ни единого следа. Наблюдатель поднимает голову в попытке рассмотреть хоть намек на крошечный проблеск солнечного света, но небо и земля слились в единую сумеречную пелену. Все вокруг померкло, точно бы полиняло, все обрело один и тот же грязно-серый цвет – и дома, и деревья, да и сами Женя с наблюдателем… Они брели по пыльным сугробам словно бы без цели и смысла, завернули за угол ближайшего дома – кругом царила зловещая тишина.
- А память так и не вернулась, - пробормотал вдруг наблюдатель.
- Вероятно, уже и не вернется, - бросил Женя и развернулся, чтобы идти назад. – Вероятность, в принципе, и была-то пятьдесят на пятьдесят. Ну что ж, нам не повезло. В нынешних условиях это уже и не имеет никакого значения. Чем поможет тебе знание о том, кем ты был до кометы? Даже те два года, на которые у нас еще есть продукты, вряд ли нам помогут. Пепел за это время не развеется. Да и бог знает, когда он в принципе развеется. Возможно, на это уйдет не одно десятилетие. Можно пускать себе пулю в лоб хоть прямо сейчас, - и Женя достал из кармана револьвер.