— Давайте поторопимся, — сказала она.
Оставаться здесь дольше, чем необходимо, и так никому не хотелось. Лес просто так не затихает, а звери без причины не таятся. Так что Тата и Татье ловко взвалили концы палки себе на плечи и полезли вверх по склону, а Финвэ шел в пяти шагах впереди, разведывая путь. Он первым выбрался наверх и первым увидел, какая напасть грядет.
С севера, из болот и непроходимых чащоб наползал туман, серый, холодный, липкий, от одного прикосновения которого по хребту бежала противная дрожь. Он клубился, тянулся длинными языками, обвивался вокруг древесных стволов. Плохой туман, недобрый, в нем заплутавшие путники теряются навсегда, а на смену привычным зверям приходят совсем иные создания, могучие и злобные. В такую пору чудовища выползают из нор, выходят из глухих чащоб, чтобы сделать квенди своей добычей. Финвэ уже встречал такой — но в хижине, у очага, где живой жаркий огонь разгонял серую муть. Случалось ему в такой час и покидать дом, но никогда он не уходил так далеко.
Финвэ предупредил родителей, но те уже и сами все видели, ведь туман потянулся и по дну оврага и густел с каждым мгновением. Тата и Татье заспешили наверх, но когда они выбрались, то оказались уже в непроницаемом сером облаке, где едва можно разглядеть пальцы вытянутой руки.
— Мы бросим оленя? — спросил Финвэ, озираясь по сторонам. Он очень боялся потерять родителей из вида.
— Нет, — отозвался Тата. — Мы не сможем идти быстро, что с добычей, что без нее. И он поможет мне и Татье не потеряться. А ты возьми, — он протянул руку и сунул Финвэ конец веревки. — Привяжи к поясу и иди сбоку от меня.
Финвэ так и поступил, закрепил веревку и поравнялся с отцом, для верности решив не отходить от него больше чем на два шага. И так все трое двинулись назад, стараясь держаться нужного направления и высматривать по пути хоть какие-то приметы. Но туман неумолимо сгущался, и не заплутать в нем становилось так же трудно, как что-то разглядеть, опустив голову в молоко. Сырой и промозглый, он забирался стылым неуютным холодом под одежду, заставляя сжиматься и ежиться. Мех на шкурах промок, стал тяжелым и неудобным. В тумане тонули все звуки и запахи, и Тата уже просто шел куда-то, вроде бы назад, но и направление определить не получалось. Если бы ноги не стояли на земле, квенди и вовсе потеряли бы верх и низ.
Финвэ оставалось только полагаться на отца и мать, на их чутье и опыт, ведь сам он перестал понимать, куда идти, почти сразу. И теперь привязанная к поясу веревка стала единственным, что не давало ему потеряться и пропасть. Он старался не думать, что будет, если на них сейчас выскочит голодная тварь. Как отбиться, если ничего не видишь?
Время тянулось мучительно медленно, и только количеством шагов кое-как получалось его измерить. Финвэ насчитал примерно полторы тысячи. И тогда нечто новое и пугающее нарушило тишину. Где-то в лесу слышалась мерная, тяжелая поступь, будто шла лошадь, только намного крупнее и тяжелее обычной. Не понять — далеко или близко, впереди или позади. Звуки искажались, а земля под копытами невидимого коня гудела и стенала, будто от боли. Финвэ зажал себе рот, чтобы не взвизгнуть от страха. Он слышал страшные сказки о том, кто это. Шепотом, словно боясь призвать на свои головы беду, говорили квенди о Черном Всаднике — существе, которое лишь немногие видели и о котором еще меньше живущих способны рассказать. Скачет черная фигура на черном коне, и ужас бежит впереди нее, и не поразить Всадника никаким оружием, и не боится он ни огня, ни колдовской песни. Одних Всадник убивает огромным черным копьем, других же забирает с собой в неведомые земли далеко на севере, и никто из тех несчастных более не возвращается.
Не сговариваясь, Тата и Татье бесшумно опустили оленя на землю. Теперь уж было не до добычи — лишь бы живыми уйти. А затем Тата несильно потянул веревку, увлекая перепуганного сына за собой.
— Не бойся, милый, — прошептала Татье в самое ухо Финвэ. — Просто иди, и все будет хорошо.
Она сама не очень-то верила в правдивость собственных слов, но от ее голоса Финвэ стало немного спокойнее.
А Всадник скакал где-то в тумане, и под копытами его коня все так же стонала земля. Не понять было, отдаляются от него квенди или, наоборот, приближаются, а может, он, издеваясь над ними, движется по кругу, словно уверенный в себе хищник вокруг раненой добычи. Крепко держа копье, Тата шагал вперед, остальные следовали за ним. Если он и боялся, то не показывал страха, и его стойкость передавалась Финвэ. И как бы ни хотелось ему закричать и убежать прочь, как можно дальше, надеясь, что самое жуткое из чудовищ за ним не угонится, он этого не делал. Если кто и мог защитить его, то родители.
И так они прошли еще тысячу шагов, пока не достигли небольшой поляны, заросшую высокой травой и редкими кустами бересклета. Туман здесь немного рассеялся, так что видно было до другого края поляны. Да только от того, что открылось взору, Финвэ остолбенел от ужаса, даже отчаянный вопль застыл у него в горле, так и не выйдя наружу.
На середине пустого пространства квенди поджидал сам Черный Всадник. И он не был страшен — нет, он был воплощением чистого кошмара. Конь его был втрое больше, чем любая дикая лошадь, полностью черный, будто сделанный не из мяса и костей, а из тени и мрака, и туман клубился у его копыт. Его огромные красные глаза горели злобным огнем, а из пасти, казалось, сейчас выглянут волчьи клыки вместо лошадиных зубов. Морду коня оплетали ремни, на них тускло блестели накладки не из кости, не из камня, а из какого-то неведомого материала. Но еще страшнее был сам Всадник. Тоже намного выше любого квендо, он был весь одет в такой же неизвестный черный материал, облегающий его огромное тело, словно хорошо подогнанная шкура. Голову его покрывал глубокий черный капюшон, под ним виднелась только чернота. Но хотя у Всадника и не было лица, его взгляд чувствовался явственно. И взгляд этот словно обдирал до костей, выворачивал наизнанку саму душу, обжигал яростным огнем и пронзал смертельным холодом. А в руке у него было длинное черное же копье, такое, какое вряд ли может поднять квендо, с очень острым, хищно поблескивающим наконечником, и сейчас Всадник занес оружие для удара.
Копье выпало из ослабевших пальцев Финвэ, и он мешком осел на траву, не в силах даже бежать. Сердце в груди замерло, а потом выдало бешеную дробь, руки и ноги похолодели и стали будто ватные.
— Хватай Финвэ и беги! — прокричал Тата.
Он опомнился первым и бросился на Черного Всадника. Подскочив, Тата метнул копье, метя прямо ему в голову, и даже попал. Но кость только глухо стукнула обо что-то твердое и раскололась. Но Тата не отступил и потянулся за висевшей на поясе дубинкой. Он даже выхватил ее, но больше ничего не смог сделать. Неторопливо, будто и впрямь насмехаясь, Всадник нацелил свое оружие на Тату и ударил. Его копье метнулось вперед резко, как молния, и пронзило грудь квендо. Тот, насаженный на оружие, как на вертел, умер почти мгновенно, и Всадник просто стряхнул его тело на землю, словно прилипшую грязь.
Финвэ смотрел на это во все глаза и не мог отвернуться или сделать что-нибудь еще. Тем временем Татье схватила его за плечи и поволокла прочь, словно тушу. Но поздно! Не успела она преодолеть и нескольких шагов, как чудовище обратило на нее внимание.
— Беги, Финвэ, спасайся! — отчаянно вскричала Татье и просто толкнула сына от себя так, что тот упал на землю.
Но и теперь Финвэ все видел, хотя отдал бы что угодно, чтобы сейчас ослепнуть или вовсе умереть. Татье подняла свой топорик и угрожающе взмахнула им, чтобы Всадник напал на нее и не навредил ее сыну. И тот тронул коня и проехал дальше.
Всадник протянул руку, и Татье изо всех сил рубанула по ней, но он даже не стал защищаться. Каменный топор раскололся и сломался так же, как костяное копье, оставив в руках Татье лишь обломок топорища. А после этого чудовище наклонилось, и схватило мать Финвэ свободной рукой за шею, и подняло на коня. Та отчаянно отбивалась и хрипела, но вскоре затихла в страшной хватке. И тогда Всадник просто развернулся и ускакал куда-то в лес.
Финвэ остался один. Он лежал на траве, свернувшись и поджав колени к груди, и беззвучно рыдал, сотрясаясь всем телом и будто задыхаясь, захлебываясь собственным горем и ужасом. Он не знал, как долго валялся так, но когда решился пошевелиться, руки и ноги затекли и плохо слушались. Не вставая, Финвэ подполз к распростертому на земле отцу. В груди у Таты зияла дыра, в которую можно было бы просунуть две руки, и через нее виднелись окровавленные внутренности. Вокруг раны плоть почернела и будто бы уже начала разлагаться, хотя прошло совсем немного времени.
— Нет, не может быть, — бездумно повторял Финвэ. — Очнись, отец. Умоляю, очнись! Это мне все причудилось, ты же не мог умереть!
Но звезды медленно совершали свой оборот по небу, а Тата не оживал и тело его постепенно остывало, становилось холодным, как земля или камень. Нескоро, но Финвэ успокоился. Он закрыл неподвижные, остекленевшие глаза отца и собрался донести тело до поселения, но поднял его — и понял, что ничего не получится. Тогда он снял с его шеи ожерелье из когтей и зубов чудовищ, которых Тата убил. Отец носил его на удачу и, в отличие от всех прочих украшений, никогда не снимал.
Чтобы насыпать курган над телом, ушло бы много времени, а накопать и перенести столько земли, чтобы сделать его высоким, в одиночку было просто не под силу. Поэтому Финвэ похоронил отца как мог: снял дерн, выкопал руками и обломком копья неглубокую яму. Он бережно опустил туда тело и снова укрыл дерном.
— Прощай, мой отец, вождь Тата, — проговорил он, заставляя себя не сбиваться и не всхлипывать. — Пусть твой дух обретет покой, а твое тело станет землей и даст жизнь деревьям и травам.
Затем Финвэ поднялся на ноги и подобрал свое копье и обломок отцовского. Утер слезы и, шатаясь, побрел домой.
========== IV. Наследник ==========
Туман вскоре рассеялся, но Финвэ возвращался долго. За время пути он несколько раз останавливался, сворачивался в комок где-нибудь в овражке или меж древесных корней и горько, отчаянно рыдал. За всю свою жизнь он, наверное, не выплакал столько слез, сколько теперь. Но еще страшнее, чем горе, его терзал стыд. Финвэ понимал, что если бы не валялся на траве, будто мешок, может быть, мать успела бы уйти и жертва отца не оказалась бы напрасной. Или, если бы он был храбрее, то они втроем, может, смогли бы отогнать Всадника. Тот, конечно, ужасен, но и его родители — великие охотники. А может, ему стоило самому остаться и задержать чудовище, ведь Тата и Татье куда важнее для племени, чем он. Но Финвэ тогда был слаб, жалок и бессилен. Он не сделал ничего. И это знание впивалось в душу больнее, чем когти и зубы хищника впиваются в плоть.Оно жгло сильнее, чем ужасный взгляд Черного Всадника, оно буквально раздирало Финвэ изнутри. Но вместе с тем Финвэ понимал, что своим запоздалым раскаянием никому уже не поможет.
— Хватит, — сказал он себе, когда до поселения оставалось не больше половины перемены звезд. Его собственный голос звучал глухо, как-то гнусаво и казался чужим, но Финвэ продолжил:
— Татьяр не нужны слезы, татьяр нужен вождь.
Если по его вине вождь встретил свою смерть, он, Финвэ, сын Таты, должен был его заменить.
Родной дом встретил Финвэ приглушенными голосами и напряженным ожиданием. Туман накрыл весь лес, но большинство охотников вернулось, остальных же собирались искать. Невредимыми пришли с добычей Имин и Энель. Не хватало только Таты и Татье.
Но когда Финвэ вернулся, все разом заговорили и добрая половина квенди кинулась ему навстречу.
— Где Тата и Татье? — наперебой спрашивали они. — Остались с добычей? Им нужно помочь? Где они?
Финвэ, который провел много времени в лесной тишине, опешил и как будто оглох от этого гула. Его разум вскоре вовсе перестал воспринимать вопросы, сыплющиеся на него, будто орешки из мешка. Вместо того чтобы сразу отвечать, он поднял вверх обе руки, призывая к тишине, и в одной он сжимал ожерелье Таты, а в другой — обломок его копья. Говорить вдруг стало ужасно тяжело. Звуки снова застревали в горле, и их приходилось будто бы с силой проталкивать наружу.
— Мой отец… — едва смог выдавить из себя Финвэ, но после стало чуть легче: — Тата погиб. Его убил Черный Всадник своим копьем.
Последнюю фразу он произнес в полной тишине. Квенди требовалось время, чтобы осознать случившееся, и сейчас на Финвэ смотрело множество глаз, широко распахнутых в страхе и растерянности. И через несколько ударов сердца Финвэ заговорил снова:
— Мою мать Татье Черный Всадник схватил и увез на своем коне. Моей матери тоже больше нет.
Финвэ, не выпуская из рук ожерелье и копье, медленно побрел к родительской, а ныне только его собственной, хижине, и толпа расступалась перед ним. Уже за его спиной снова заговорили все разом. Некоторые плакали, заламывая руки, иные же проклинали Черного Всадника. Кто-то рассуждал о том, как тяжело теперь будет без вождя. Наверное, Финвэ должен был остановиться и сказать что-то еще, но мыслей в голове просто не осталось. Он видел только вход в свою хижину, темную, холодную и пустую, где мать больше не разведет огонь, а отец не зажарит мяса. Где они не будут все вместе шить одежду и вырезать из кости оружие, инструменты или просто безделушки. Дом казался похожим на мертвеца, на пустое холодное тело без души. И так теперь будет всегда. От этой мысли на глаза снова навернулись слезы, но Финвэ не позволил себе плакать.
Он преодолел где-то половину пути до хижины, когда чья-то сильная рука легла ему на плечо. Финвэ остановился, но оглянулся не сразу, а когда все-таки повернул голову, несколько мгновений тупо смотрел перед собой, не в силах задержать взгляд на лице другого квендо. И лишь после он узнал Имина. Лицо старейшего из квенди было бледно, а глаза влажно блестели, но в остальном он оставался спокоен.
— Я оплакиваю Тату и Татье вместе с тобой, — сказал он и крепко обнял Финвэ. — Твоя боль — моя боль, и твое горе — мое горе. Я был другом твоему отцу и твоей матери, а теперь буду другом тебе, если ты позволишь.
Финвэ не ответил, только закивал и уткнулся Имину в плечо. Тот так и стоял, прижимая его к себе, а потом стал ласково, как ребенка, гладить по волосам.
— Но ты должен быть сильным, Финвэ, — продолжал Имин. — Не уходи, поговори с этими квенди. Теперь им некого слушать, кроме тебя. А я буду рядом и помогу.
— Я все сказал, — то ли вздохнул, то ли всхлипнул Финвэ.
— Нет, не все. Ты сам знаешь, что должен сказать и сделать.
Имин выпустил Финвэ из объятий и мягко, но настойчиво подтолкнул его в сторону собравшихся. А тот действительно немного успокоился, и теперь подбирать и произносить слова стало не так трудно. Более того, на этот раз слова приходили сами, будто кто-то более мудрый и решительный говорил за него. Может, так сказал бы отец, а может, это говорил другой Финвэ, Финвэ-вождь, а не Финвэ — испуганный мальчишка.
— Таты и Татье больше нет, — громко и почти ровно произнес он. — Но они учили меня всему, что знали сами, и я готов заменить их. Я буду защищать вас, разрешать ваши споры и править вами так хорошо, как только смогу. Я буду вашим вождем, покуда я жив или пока вы не изберете себе другого вождя. И не убоюсь я ни чудовищ, ни Тьмы, ни гиблых мест, ни самого Черного Всадника!
И снова поднялся шум. Некоторые говорили, что Финвэ еще слишком молод и надо избрать кого-то более опытного, но большинство приветствовало нового вождя. Имин стоял рядом с Финвэ и ничего ему не подсказывал, но самим присутствием добавлял уверенности. Может быть, видя молчаливое одобрение старейшего, квенди и приняли нового предводителя так легко.
— А теперь принесите еды и забродившего сока, — велел Финвэ, когда все утихли. — Мы помянем Тату и Татье. Пусть каждый расскажет о них то, что хочет рассказать, и так мы будем помнить их и никогда не забудем.
Пока собирали совсем не веселый пир, к Финвэ подошли Инис, Энель, Эльвэ и Ольвэ, Атмо и Эктель, Махтан и еще множество других квенди, и каждый сочувствовал ему. Финвэ кивал и благодарил, но их речи не достигали его сердца. Он занялся тем, что должно, и просто не оставил в душе места для скорби. Иначе скорбь поглотила бы его, закрыла бы от него весь мир, как мох укутывает стволы деревьев. Такого Финвэ — вождь Финвэ — не мог себе позволить. Нужно было справить тризну, пересчитать добычу и сделать запасы. Узнать, кто именно из охотников потерялся в тумане, и отправить им помощь, если это разумно. Очень, очень много дел — и для душевной боли просто не оставалось места. Может, потому отец и мать всегда были так спокойны, если кто-то не возвращался с охоты?